Внезапно кто-то схватил ее за воротник и, как беспомощную куклу, дернул вверх. Перед лицом предстали жадные, дикие глаза караульного и растянувшиеся в хищном оскале губы. Не понимая, в чем дело, Кымлан инстинктивно ощутила, что случилось что-то страшное. Она покосилась в ту сторону, куда был направлен взгляд стражника, и увидела свой прорезанный доспех, из-под которого виднелась залитая кровью ткань, перетягивающая грудь. Тягучая волна страха огнем скользнула вдоль ее позвоночника.

Она раскрыта…

Чаболь нервно метался где-то под ногами, но Кымлан не могла отвести глаз от безумного, звериного лица мохэсца. Она заледенела и даже, казалось, перестала чувствовать боль в раненом плече.

Сзади к караульному подошел еще один, и они обменялись негромкими фразами. Гадко ухмыльнувшись, вцепившийся в нее варвар слегка кивнул напарнику и потащил Кымлан к кривой, уродливой двери – к выходу из клетки. По плотоядному выражению их лиц нетрудно было догадаться, что именно они собирались делать.

– Куда вы его тащите? Отпустите, кому говорю! Да вы хоть знаете, кто это? – отчаянно, на одной ноте запричитал Чаболь и, судя по звуку, пополз следом. – Не смейте! Если с ним…

Позади послышался глухой удар, и голос друга смолк, словно его отсекли мечом.

От страха за себя, близкого человека и свое будущее Кымлан впала в оцепенение. Она пыталась повернуть голову, чтобы убедиться, что Чаболь жив, но не смогла. Сдавленно ругаясь и желая оказать хоть какое-то сопротивление, она услышала отдаленные крики и топот нескольких пар ног. Стражники остановились так резко, будто наткнулись на невидимую преграду, и Кымлан уловила впереди какое-то движение.

В нескольких шагах от них стоял высокий молодой мужчина в окружении череды воинов, с готовностью обнаживших мечи. Он что-то громко сказал солдатам, которые крепко держали Кымлан с двух сторон, и ее «провожатые» недовольно заворчали. Однако перемена в их настроении была очевидна, и у Кымлан забрезжила слабая надежда, что ее не тронут. Воин перед ней был одет иначе, чем рядовая охрана, – очевидно, он важная персона в племени. Сейчас Кымлан отдала бы все на свете, лишь бы узнать, о чем они говорят.

В любом случае, стража нехотя повиновалась и отпустила «добычу», которая едва устояла на ногах. Вся кровь будто разом отлила от сердца и теперь болезненно пульсировала в ране. В глазах темнело. Спасший ее воин возродил потухшую было надежду на спасение. Если бы ее хотели убить, то не стали бы мешать караульным, а значит, пленница для чего-то была нужна.

– Сама идти сможешь? – вдруг на чистейшем когурёском спросил молодой воин, хмуро оглядывая едва живую девушку. Его лицо было мягче, чем у мохэсцев, чьи острые, диковатые черты казались Кымлан отталкивающими.

– Да. – Она хотела задать множество вопросов, но смогла выдавить только это.

Мужчина кивнул и, цепко взяв за здоровое плечо, повел ее мимо притихших солдат куда-то в темноту. Что он собирается делать? Куда ведет? И откуда здесь, во вражеском племени, взялся когурёсец?

Чаболь оказался прав: их в самом деле держали в небольшом гарнизоне, где, судя по всему, была сосредоточена лишь малая часть армии мохэ.

Миновав расставленные шатры, они подошли к деревянным укреплениям, которыми заканчивалась территория лагеря. Впереди темной грядой маячили толстые стволы деревьев, а за ними – густой лес. Кымлан едва переставляла ноги, сосредоточившись на том, чтобы не упасть. Ночь была так черна, что она не видела ничего в пределах двух шагов. От напряжения кровь стучала в висках, а безумная мысль о побеге не давала покоя. Но Кымлан понимала, что пытаться сбежать здесь, в совершенно незнакомой местности, и в ее состоянии равносильно самоубийству. Лучше не злить провожатого и выяснить, чего от нее хотят.

Вскоре лес закончился, и Кымлан увидела много ярких огней впереди. Значит, ее ведут в одно из многочисленных селений мохэ. Языки пламени в каменных чашах, освещавших едва выглядывающие из земли крыши домов, метались перед глазами, как смазанные пятна. Голова горела, словно в адском пламени, а желание сделать глоток воды стало невыносимым. Силы иссякли настолько, что хотелось просто упасть и забыться. Прекратить эту бессмысленную борьбу и наконец почувствовать блаженное умиротворение и покой. Но стоило только подумать о Чаболе и других пленных, и Кымлан поняла, что не может позволить себе сдаться. Если ей суждено умереть, то перед смертью она должна хотя бы попытаться спасти друзей. Сделать хоть что-то, чтобы на другом берегу реки Вечности без стыда смотреть в глаза матери, некогда отдавшей за нее свою жизнь.

Мысли о скорой смерти вяло понесли ее разум туда, где осталось все, что она так любила – в родное Когурё. В теплый дом отца, для которого Кымлан стала единственной отрадой после гибели жены; в королевский дворец, где она нашла настоящую дружбу и впервые испытала любовь; к широким разливам рек и скалистым холмам. Увидит ли она когда-нибудь снова близких? И если нет, долго ли они будут горевать о ней? Грудь сдавило от тоски, когда она представила одинокого, безутешного отца, коротающего темные ночи в своей маленькой комнате. Нет, ей нужно взять себя в руки и во что бы то ни стало выбраться отсюда. Если болезнь не убьет ее раньше.

Путь показался бесконечно долгим, и когда, казалось бы, сил для следующего шага у Кымлан совсем не осталось, провожатый подвел ее к двускатной крыше, покрытой леопардовыми шкурами поверх соломы и бревен, и открыл деревянную дверь. На дрожащих ногах она спустилась по земляным ступеням. Полутемное помещение слабо освещалось стоявшими возле стен металлическими треногами, в которых весело трещал огонь. Слева темнела печь, от которой еще исходило тепло вместе с дымом, прозрачно-сизыми клубами уходящим через отверстие в потолке.

Кымлан замерла, невольно оглядывая непривычное жилище. Когда несколько дней назад она прибыла в поселение мохэ, ей, принцу Науну и сопровождавшему их министру Ёну выделили по большому и довольно благоустроенному шатру. Сейчас же она впервые находилась в настоящем мохэском доме. И на некоторое время даже забыла о болезненно пульсирующей ране, с интересом разглядывая диковинное убранство.

Укрепленные деревом стены были увешаны шкурами, костяными изделиями и мечами с замысловатыми узорами, которые, вероятно, ни разу не участвовали в битвах и служили лишь украшением. Просторная комната была разделена на две части свисавшей с потолка дорогой тканью, явно купленной у торговцев империи Цзинь. Из-за неплотно задернутой ширмы выглядывал край ложа, застеленного шелковым покрывалом. Хозяин этого дома явно был не простым человеком, раз мог позволить себе столь роскошные для обычных мохэсцев вещи.

Блуждающий взгляд Кымлан наткнулся на неподвижную спину незнакомца. Перед ней стоял невысокий широкоплечий мужчина, но она видела лишь темно-серый, схваченный на талии широким поясом балахон и длинную косу, лежавшую на спине.

Воин, который привел Кымлан, поклонился ему и сказал что-то на мохэском. Незнакомец коротко кивнул и обернулся.

Провожатый ткнул ее в бок.

– На колени!

Но Кымлан и не думала повиноваться.

Прищурившись, она пыталась рассмотреть человека перед собой в тусклом свете огня. Он был ей совершенно не знаком. И она не видела его среди глав пяти кланов, когда они с принцем Науном прибыли за данью.

Это был юноша не старше семнадцати лет – примерно ровесник Кымлан. Высокие скулы, жесткая линия губ, выразительные, с поволокой, глаза и твердый подбородок выдавали в нем непокорную натуру. С большой натяжкой его можно было бы назвать красивым, если бы не дикий взгляд, как у голодного зверя. Такое же жестокое выражение лица она замечала у всех мохэсцев. Но черты этого молодого человека странным образом и пугали, и притягивали одновременно. У него в ушах качались причудливые костяные серьги, с пояса спускались стеклянные бусы вперемешку с леопардовыми хвостами, что свидетельствовало о высоком статусе в племени. Да и воин, приведший Кымлан, обращался к хозяину дома очень уважительно, что наталкивало на мысль о его близости к главе племени.