— Хватит болтать! — вдруг услышал он снаружи сердитый голос Хараслата, который отправил от себя назойливого хардмарина.

Хараслат сбил с сапог грязь и зашел в шатер к Виде.

— Сегодня ты выступишь в дозор, хардмар, — сказал он, стараясь не глядеть на Виду. — Возьми себе любого из оградителей в пару.

И он вышел вон.

Вида не поверил своим ушам. Первый дозор в отряде! Как же долго он ждал этого дня, чтобы на деле доказать Хараслату свою полезность и, наконец, дождался. Он позабыл о долгожданном бое с Валёном, ибо первый дозор был гораздо важнее, чем первый бой.

— Умудь! — закричал он, выбегая из шатра. — Умудь!

Тот был недалеко — беседовал с Асдой, который кроме Валёна ценил лишь его.

— Умудь! — сказал Вида. — Я ухожу в дозор.

Асда тотчас же отошел от них, мрачно кивнув Умудю напоследок.

— Решил, кого возьмешь с собой?

— Ракадара, — не задумываясь, сказал Вида. — Он мне пригодится.

Умудь захохотал. Бледное солнце едва нагрело землю, а холодный ветер поднимал тучи пыли, что у всех оградителей першило в горле, поэтому смех Умудя больше походил на хрип птицы.

— Хороший выбор! — одобрил он.

— Я уж пойду соберусь, — сказал Вида, краснея.

Он отошел от Умудя и, схватив одного из оградителей за рукав, велел передать Ракадару, что тот сегодня идет вместе с ним.

Вида выбрал койсойца не только потому, что тот был его другом. Он на деле хотел проверить чудесный дар хардмарина слышать за много шагов вокруг.

Ракадар не заставил себя ждать — он скоро собрался и пришел к шатру, держа в руках заплечный мешок.

— Здесь еда, — сказал он. — И огниво. И водка.

Вида тоже успел сложить все самое нужное в свой мешок и теперь лишь проверял, все ли на месте.

— Пошли, — сказал он и вышел вслед за Ракадаром из шатра. — Нужно ли прощаться с Хараслатом? — спросил он.

Ракадар лишь пожал плечами:

— Здесь никто не прощается.

— Тогда не будем, — решил Вида.

Они подошли к загону и стали ловить своих лошадей. Ветерок, который важно жевал траву и не желал никуда идти, отошел от Виды, сердито фырча, а Ворон — кляча Ракадара — сразу подбежал к хозяину.

— Глупый конь! — разозлился Вида на такое неповиновение.

Наконец, ему удалось изловить Ветерка и накинуть на него седло и попону.

— Зачем ты жаришь коня? — спросил Ракадар.

— Слишком уж он жирный! — в сердцах сказал Вида, больно дергая Ветерка за гриву. — Чуть похудеет — сразу присмиреет.

Ракадар рассмеялся:

— Это непростой конь. Я его как увидел, так сразу понял, что он поумнее многих наших оградителей будет. И такой важный, будто на нем сам господарь ездил!

— Он такой, — согласился Вида. — Вроде терпелив и спокоен, а вот забыться не дает.

Они выехали вместе, пустив коней рысью. От становища до Бидьяд-Сольме, невысокого холма, откуда несли оградители свой дозор, было совсем близко, так что ни кони, ни их всадники даже не успели вспотеть. Кругом, насколько хватало глаз, простиралась каменистая пустошь, и лишь узкая полоска земли, желтая от солнца, прорезала ее и вела прямиком к дозорной сопке. Вокруг были вкопаны колья и рогатины, на которых лежали толстые сухие бревна. Виднелось кострище, обложенное плоскими камнями. Рядом была яма, где дозорные хранили свой нехитрый скарб — казан, миски, песок в отдельном мешке и сухой хворост для растопки.

Вида огляделся — странное и чудное место.

— Это дозорная сопка, — объяснил Виде Ракадар. — Укреплений вовсе нет, ибо рийнадрёкцы то и дело прорываются и всё жгут.

— А разве можно остановить врагов, обложившись бревнами да кольями?

— Нельзя, — засмеялся Ракадар. — Но это дает хоть миг передышки.

Виде казалось, что его жизнь была опасностей, но теперь он уверился, что смерть — сильная и могучая, ждет его именно здесь. И если другие оградители давно привыкли к ее дыханию, то он не спешил умирать.

— Что мы должны делать? — спросил он Ракадара.

— Пока можно и костерок разложить, — предложил тот. — Чего и приготовить, ибо на голодный-то желудок и не шибко посторожишь границы.

Это предложение Виде понравилось.

— Это хорошо, — сказал он. — Я поесть не прочь.

Они разожгли костер, согрели воды и достали свои припасы — хлеба да соленого мяса.

— Ночью тут бывает опасно, — жуя, поведал ему Ракадар, не переставая то и дело чутко прислушиваться. — Я, почитай, с десяток раз тут набежчиков примечал. И ведь хитры они да опытны. Коли б было у Хараслата больше воинов, так можно было бы от них куда как лучше оборониться. Но ведь всех сюда не пошлешь, ибо жить тут нельзя. А если и можно, то значит и шатры нужно сюда везти. А когда рийнадрёкцы нападают, то жгут все и портят без лишней жалости — вмиг спалят становище и все добро. А под открытым небом тут совсем не сладко спать, особливо зимой.

— Расскажи мне историй, — попросил Вида.

Ракадар смутился:

— Я вот и не думаю, что тебе мои рассказы понравятся. Чудес со мной не случалось, а вот о мерзостях ты слушать-то и не захочешь.

Вида нахмурился:

— Не верю я. Неужто с тобой не случалось ничего такого, что и вспомнить не грех?

— Да так-то и не случалось. Что и помню, так это и голод, и плети, да жаркий, вонючий Койсой — смердящая яма всего Восточного Прая.

— Так и в Койсое, поди, были у тебя друзья, — сказал Вида, доставая свой мешочек с куревом.

— Друзья-то у нас какие, — затянулся Ракадар. — Сегодня они есть, а завтра продали на торгах. И более о нем ты и не услышишь вовек, ибо его или увезут из Койсоя в тот же день, или забьют до смерти заради потехи. Или собаками затравят. Тебе и не понять того, но я-то людей повидал. И не таких добрых как Хараслат, да не благородных как ты, а самых гнилых да жестоких, какие только встречаются в этом мире.

— Тогда расскажи про Койсой, — попросил Вида. — А я послушаю.

Ракадар уселся поудобнее и, вытолкнув из себя густой дым, начал:

— Гнусь и мерзость всей земли стекли в это проклятое место. Обойди ты весь свет, а не увидишь того, что видят койсойцы каждый день. Даже запах не спутаешь ни с чем другим. Койсой словно весь гниет изнутри. И от этой вони вовсе не хочется просыпаться, да не хочется засыпать. И вода, и одежда, и земля — все пропиталось этим запахом, который не выведешь никакой баней. Сколько я уже тут, а все равно, бывает, кажется мне, что я по-прежнему воняю по-койсойски, и этот запах уйдет только со смертью моей.

Он снова затянулся и продолжил:

— Я не вспомню ни одного дня, когда я бы хотя бы поел досыта. А вот чего нахлебался вволю — так это розог и плетей. Когда Умудь увидал меня да спросил, не хочу ли я пойти в оградители да присягнуть защищать чужой народ, позабыв о своем, то я и согласился, словно мне предложили стать господарем. Ибо нет в мире места гаже Койсоя! Ширалам все думал, а не переметнусь ли я, не предам ли, — Ракадар усмехнулся. — Я бы и захотел, не пошел, а уж коли бы они знали, как я раньше жил, так и вовсе бы ни одного дня бы во мне не сомневались. Сами койсойцы друг другу враги — злобные да мстительные. За кусок глотку перегрызут, за медяк сердце вырвут. Только двоих я там и помню, кто не утратил своей чести в этом проклятом месте — скильда да меренорца, которых пригнали с севера. Никогда я не видел такой доблести да отваги, но то и не койсоец был.

— Скильд? — подивился Вида. Когда-то он уже слышал о скильдах, но где и от кого, он позабыл.

— Я и сам не верил, — сказал Ракадар, неправильно истолковав его вопрос, — ибо даже для Койсоя это было дивно, но Крокотун — тамошний торговец людьми — на весь базар кричал, что, дескать, такой товар как у него, сроду никто не продавал да не покупал. Он нахваливал так, словно и впрямь у него не раб, а чудо-воин, вот все и шли к нему, только чтобы поглядеть на такую диковинку. Коли б это был не скильд, так Крокотуна живо бы разоблачили да и убили бы за такой обман, ибо тамошние покупатели шутить не любят. Вот и все углядели, что перед ними — истый скильд, как есть. Я на всю свою жизнь его запомню — сам худой, словно жердь, зарос белесой бородой да льняные космы все лицо и плечи закрывают, и только глаза видать — синие, словно небо в грозу. Ни в жисть я таких глаз не видал: смотришь и страшно делается. Вроде и человек, а глядит как зверь. К нему и подходить-то боялись, да и купили не сразу.