— А кто купил? — спросил Вида, все пытаясь вспомнить, где ему уже приходилось слышать про далеких скильдов.

— А я и не уследил. Говорили, что кто из охраны самого всгорского господаря, но я того не ведаю. Но долго, очень долго его не покупали. Крупные торги, когда приезжают те, кто готов раскошелиться на редкий товар, лишь два раза в год проходят — весной да осенью. Скильда зимой привели. А весной продать захотели, да только никто не решался такого раба купить. Лишь только летом его купили. Когда уже все разъехались, а Крокотун-то и пожалел, что связался со скильдом, ибо кормить его выходило дороже, чем продать.

— А меренорец? — спросил Вида. Про этот народ он и вовсе ничего не знал.

— Так меренорца с ним привезли. Я наукам-то не обучен, но от других слыхал, что скильды с меренорцами как кошки с собаками. Никогда дружбы не водили, а лишь воевали друг с другом. А тут — чудо дивное. Они как братья были, хотя двух таких непохожих я никогда не видал. Скильд-то и сильный и крепкий, а меренорец — низкорослый и рыхлый, всего боялся и только и делал, что скулил да стонал. А вот скильд зато за ним как за младенцем смотрел. Толку с меренорца было мало — никто такого не возьмет, хоть задарма отдавай, а он еще и заболел зимой. Так Крокотун и решил от него избавиться. А только не тут-то было — этот скильд будто оборотился — кинулся на палача да и убил его голыми руками. Никому не дал даже подойти к меренорцу, пока тот сам не помер.

Вида тоже затянулся. Он с детства любил истории о грозных воинах, которые лишь с одним ножом не побоятся броситься на хард, но повзрослев, перестал в них верить. Он сам ведь даже с волком не справился, и если бы не его спаситель, то погиб бы в лесу. А тут же — пусть и скильд, пусть и воин…

— Если бы я сам его не видал, — продолжал Ракадар, — то и не поверил бы в такую силищу да отвагу. Да только у нас в Койсое вести быстро разносятся. Крокотуна ненавидели даже другие торговцы рабами, ибо более жестокого да подлого человека было не сыскать на всем белом свете. Людей он извел сотни, морил их голодом, держал на лютом морозе, забивал насмерть плетями. Ни разу никто от него ничего доброго не видел, одно только зло. И сам он ни слезинки ни над кем не пролил. В одно лето от жары у него сразу два десятка рабов померли, почти все еще детьми были — только-только четырнадцатая весна пошла. Тогда спрос на них небольшой был и купили не всех. Крокотун ждал, когда сможет их кому другому продать, да вот не свезло — жара была такая, что даже камни плавились. А эти несчастные сидели под палящим солнцем и одними лишь губами просили воды, ибо сил у них не было даже стонать. А когда они все и померли, то Крокотун лишь обрадовался. Сказал, что от их вида у него-то и желудок разболелся.

Ракадар сглотнул.

— Вода у нас денег стоила. Ее возили в Койсой, ибо боги прокляли эту землю еще и тем, что отняли у нее всю воду.

Вида содрогнулся — никогда он не слышал о таких ужасах. Разве могут люди относится так друг к другу, как относились торговцы к своим рабам в Койсое?

Ракадар было собрался рассказать еще историй из своей прошлой жизни, но вдруг вскочил, словно ошпаренный, прислушиваясь к ночной тишине:

— Идут!

Вида выхватил меч и обернулся, но никого не увидел и не услышал.

— Я слышу! Они еще далеко, но они идут и будут здесь к рассвету.

— Тревожный огонь! — не раздумывая, приказал Вида. — Ракадар! Бросай все в костер! Хараслат нас увидит и все поймет.

И он, не дожидаясь согласия хардмарина, вытащил из тайничка вязанку с хворостом и облил ее остатками водки.

— Лучше будет гореть, — сказал он. — Давай же!

— Обычно так не делается! — остановил его Ракадар, встревоженный таким самоволием. — Один остается, а другой едет в становище. А потом возвращается с подмогой.

Вида перебил его:

— Если кто-то из нас поедет, а другой останется, то мы лишь зря потеряем время! Неужто ты этого не видишь?

— Как знаешь, хардмар, — неуверенно кивнул Ракадар.

А Вида в великом волнении торопился разжечь большой костер, такой, чтобы его заметили люди в отряде. Он бросил весь хворост в огонь и едва успел отскочить назад — пламя поднялось чуть не до небес, оглушив его своим треском.

— Хараслат придет, — сказал он. — Он увидит.

— А если нет? У нас ведь не принято давать тревожные огни…

— Один раз такой огонь спас вам жизни, — оборвал его Вида. — И Хараслат слишком умен, чтобы об этом позабыть.

— Но мы не давали и тогда тревожного огня! — возразил Ракадар. — Тебе показалось, хардмар.

— Не только мне, но и всем, кто был в моем харде, — осадил его Вида.

— Может, это запалили костер рийнадрёкцы?

— Это сейчас неважно. Если Хараслат увидит, то он поймет, что это значит.

На случай, если все же придется кому-то из них ехать назад в становище, они подседлали коней и стали ждать.

— Они все ближе, — промолвил Ракадар.

Виду трясло от волнения. Теперь он уже сомневался в своем приказе. Кем он был? Всего лишь обходчим в своем лесу, а Хараслат— главным хардмаром, знавшим Гололетнюю пустошь, как свой шатер. Ведь если до него никто не зажигал тревожные огни, то вовсе не потому, что просто не догадался этого сделать.

— Дурень я! — в сердцах воскликнул он. — Ракадар! Езжай к Хараслату.

— Но обычно едет тот, кто важнее отряду, — снова воспротивился тот. — А важнее ему хардмар…

— Я приказал тебе ехать! — взревел Вида, рассерженный такой дерзостью. — А я остаюсь!

Ракадар опустил голову и побрел к Ворону, стреноженному чуть поодаль от костра. И тут же обернулся к Виде и радостно закричал:

— Они едут! Из стана! Хараслат!

— Неужели? — не поверил Вида.

— Я слышу! Я слышу топот копыт. И крики наших людей. Скоро они будут здесь, куда скорее, чем рийнадрёкцы.

И еще до того, как черное небо стало светлеть, Хараслат вместе со всеми своими воинами был на сопке.

— Мы увидели твой тревожный огонь! — сказал он, отдышавшись. — Тотчас же собрались и примчались.

Остальные оградители начали готовиться к бою, привязывать лошадей у дальних столбов, разбрасывать дымящиеся угли и проверять мечи.

— Все три харда? — разинул рот Ракадар. — Кто же остался?

— Осталось с десяток, — ответил Хараслат. — Умудь, как увидел огонь, так сказал, что воинов нужно много. Он и убедил меня взять всех.

Умудь тоже был там и деловито ходил меж воинов, объясняя и наставляя.

— Я не знаю, сколько прибудет воинов, — растерянно сказал Вида. — Я лишь хотел не тратить зазря драгоценное время. Если бы там, в лесу мой спаситель припозднился хоть на вздох, то я был бы мертв.

— Мы не зажигаем огней, — сказал Хараслат, — потому что здесь мало хвороста для этого. Но коли он есть, так ты был прав.

— Они близко! — закричал Фистар, приложив ухо к земле. — Я слышу их коней!

Все позабыли и о тревожном огне, и о становище, и обо всем другом, и напряженно стали ждать непрошенных гостей.

Рийнадрёкцы пришли ровно тогда, когда и сказал Ракадар — на рассвете. Они напали на оградителей молча, словно немые тени, и бились ожесточенно и упорно. В предрассветном сумраке Вида не мог разобрать каков числом вражеский отряд, но понял, что воинов было больше, чем оградителей.

— Держать строй! — кричал Хараслат.

Валён, как и обычно, защищал отход к становищу, туда, где была дорога в Низинный Край, и где битва кипела, точно раскаленная лава.

— Ракадар! С половиной харда к Валёну! — закричал Вида.

И сам остался возле Хараслата. Бой был жесткий. В молчаливой ярости рийнадрёкцев было столько ужаса, сколько не было в криках и проклятьях оградителей.

Вида отбивался очень умело. Вся его злость наконец нашла выход наружу. Меч его звенел, обагряясь кровью врага снова и снова. Мельком Вида заметил, как бьются те хардмарины, которых он обучал ратной премудрости и облегченно выдохнул — они не посрамили своего учителя.

— За Хараслата! За нашего хардмара! — в совершеннейшей ярости выкрикнул Вида. — За Хараслата!