— Кто же это? — недоверчиво просвистел Васпир.

— У него был ручной ворон. Ученый и хитрый. Чуть что хозяину казалось странным или опасным, так он выпускал птицу, а сам выходил привечать гостей.

Ях похолодел. Давненько с ним такого не бывало. Вот оно как все обернулось. Он по доброте своей и думать забыл о том, что таких людей, как этот Эрбидей, живьем не положишь.

— И когда ж прибудет сюда отряд?

— Ворон летит быстро. Да назад возвращается быстро. А в отряде все конные, так что скоро все они будут здесь.

— Откуда ты знаешь дорогу? — требовательно спросил Ях.

— Хозяин как-то обмолвился. А я услыхал.

— Постой, что ты, говоришь, умеешь делать?

— По дому да по скоту. А так, коли обучите чему, то я толковый. Враз выучу.

— Что ж, веди нас, — как бы нехотя согласился Ях. — Веди да не болтай много, годы у меня не те, чтобы вашу трескотню слушать.

И, обернувшись к Васпиру и Кадону, которые стояли позади него и туповато смотрели на Карамера, сказал:

— А вы, дурни, не отставайте. Идите себе да помалкивайте. Коли услышу от вас хоть слово — вмиг шкуру спущу. Потом не обессудьте.

Оба висельника покорно последовали за ним, что-то недовольно бормоча под нос. Им не нравилось, что с ними пойдет какой-то новенький, к тому же один из тех, в чьем доме их чуть не убили. Но Яху было виднее, ведь сколько же раз он их спасал своим умелым враньем да лестью.

Ежели говорить правду, то ни один ни второй не могли вспомнить, когда и где впервые увидали они Яха. Васпир утверждал, что еще недалече от Чепераковых болот, когда они спрятались в лесу, а потом вышли на дорогу и заплутали так, что чуть было снова не оказались в Красноземелье, а Кадон кричал, что это было много позже, когда они остановились на одном из дешевых и грязных постоялых дворов, которых в мире тысячи, а там и за кружкой пива, а то и чего покрепче и познакомились со стариком.

Обычно их воспоминания оканчивались отчаянной дракой, когда один начинал колотить другого, приговаривая при этом, что тот уже давно проел последний разум. Ежели Яху случалось увидеть их дерущимися, то он, не раздумывая, прохаживался по их спинам своей палкой, а потом долго и грозно стыдил их, призывая всех богов в свидетели того, как же не свезло ему в жизни, что повстречались ему такие дурни.

— Послушайте! — вдруг сказал Карамер, который почти что сразу и освоился среди двух висельников и хитрого старика. — Давайте пойдем быстрее, солнце ведь уже заходит, а нам нужно дойти до воды, ибо те, кто придут сюда будут с собаками.

— Ты разве не видишь, что перед тобой немощный старик? — взревел Ях и замахнулся своей палкой. А затем прибавил ходу и легко обогнал всех остальных. — Ежели ты не выведешь нас отсюда, то мне придется тебя убить. Я лишний рот кормить не буду.

Не успел еще Вида добраться до Гололетней пустоши, как Зора, потеряв и второго сына, слегла от горя.

— Сыночек мой! Видочка! — беззвучно плакала она целыми днями. — Почему ты?

Ойка и Мелесгард не отходили от нее даже ночью, всеми силами стараясь ее утешить, а вот Трикке покои матери обходил десятой дорогой — так страшно ему было увидеть в ее глазах сожаление, что это не он, а Вида покинул Угомлик.

— Куда же он уехал? — вопрошала Зора, виноватя себя за то, что не уследила за сыном, не уберегла его от беды. — Где он теперь?

Однако вскоре Перст прислал Мелесгарду письмо, в котором рассказал о встрече с Видой накануне его отъезда и о решении юноши вступить в Южный оградительный отряд.

— Оградители? — побледнел Мелесгард, прочтя послание. Он не понаслышке знал, каким опасным местом был стан на границе. Рийнадрёкцы с одной стороны, беглые преступники — с другой. Мелесгард не мог сдержать слез, стоило ему представить, как быстро оборвется жизнь его среднего сына в этом проклятом отряде.

— Оградители? — вскричала Зора и лишилась чувств.

А придя в себя, тотчас же засобиралась ехать на границу и умолять Виду вернуться назад.

— Я отправлю его в Неммит-Сор, в городскую стражу, — сообщила она мужу, складывая вещи в дорогу. — Я напишу господарю и упрошу его принять Виду на службу. Я увезу его из отряда!

Мелесгард и сам бы, не медля, бросился вслед за Видой, если бы не знал, что сын его, такой горячий и упертый, ни за что не согласится поехать обратно. Он хотел написать хардмару оградителей и уговорить того вынудить Виду оставить службу, но и эта мысль им была отвергнута — таким письмом он лишь опозорит его перед всеми, выставив слабаком и трусом. Мелесгард не думал, что ему снова придется потерять сына, а потому не мог ничего ни делать, ни думать, ни здраво решать. Только вот жену на границы он все же не пустил.

— Рийнадрёкцы к нам захаживают не каждый день, — попытался успокоить он Зору, — бои идут не всегда. Будем молиться всем богам, какие только есть, чтобы Вида пережил свою службу.

И Зора, совершенно больная и разбитая, согласилась не ехать.

А весь Низинный Край тем временем вовсю судачил о том, что же вынудило среднего Мелесгардова вот так сняться из отчего дома. Слухи разнились: одни говорили, что причиной такого бегства стало то, что молодой наследник влюбился и позабыл о единожды данном слове своей невесте. Да и в кого? В бродяжку, которую подобрала его мать в Олеймане. Другие утверждали, что зимой на Виду при обходе напал в лесу бешеный волк и отравил ему кровь ядовитой слюной, отчего у юного Мелесгардова, дескать, в голове все помутилось, и забыл он и мать с отцом, и имя свое, и диким зверем сбежал в лес. Третьи божились, что волк Виду не травил, но зато знатно изувечил — все лицо погрыз, руки да ноги, так что теперь сидит тот обездвиженным калекой и с ложки кормится, а Мелесгардовы честным людям головы дурят, рассказывая, что сын их в отъезде, а сами стыдятся, мол, такого уродца. Сплетникам, конечно, мало кто верил, но и спорить никто не спешил: а вдруг правда?

А Видины друзья, узнав от всезнающего Ваноры о расстроившейся свадьбе, страшно опечалились.

— Это все Бьиралла! — заявил Игенау Ваноре. — Такого парня перевела!

И добавил:

— Я вот никогда не женюсь! Я уж навидался, что бабы могут с тобой сотворить.

Иверди, который тоже был не женат, лишь кивнул.

— Такой обходчий был! — согласился он с Игенау. — И весь вышел!

Даже Ванора, обычно немногословный, на чем свет ругал дуру-Бьираллу, из-за которой они лишились Виды:

— Обходчего такого трудно будет сыскать. Хуть самому снова обход возглавляй!

А сама брошенная невеста в это время, не помня себя от горя и унижения, целые дни проводила в своих сверкающих покоях, плача навзрыд. Перст даже устал уговаривать строптивую дочь перестать злиться да голосить. Вида, конечно, сплоховал, но он сам себя осудил и сам же вынес приговор. Вида не просил ни прощения, ни помилования, а уехал из дому, чтобы деяниями своими искупить вину.

— Молодой он да глупый, — развел Перст руками. — В его годы всякое бывает.

Хоть и опечалили его вести о том, что свадьбы не будет, а все же не так сильно, чтобы он без конца думал об этом и поминал дом Мелесгардовых дурным словом.

Только Бьиралла так не считала. Сначала она сильно удивилась, что ее заботливый и любящий отец не расстроился от того, что дочь его оказалась брошенной перед свадьбой.

— Как же так? — против воли дивилась Бьиралла. — Почему отец не печется обо мне?

Бьираллу гложила обида. Это она должна была отказаться выйти за Виду сразу же, как увидела у его постели ту нищую девку! Она должна была бросить его перед свадьбой и тут же выйти замуж за другого — куда как более красивого, смелого и богатого! А сейчас все смеются над ней! Слуги скалятся, за глаза называя ее брошенной невестой!

От этих горестных мыслей слезы вновь начинали брызгать из глаз.

— Вида поплатится. Вида пожалеет о том, что совершил. Он кровью своей умоется, — шептала Бьиралла, втайне надеясь, что Виду и впрямь постигнут самые страшные и суровые кары, которые только можно себе вообразить.