Забен обернулся назад и внимательно поглядел на Мелесгарда.

— Твой отец, — шепотом сказал он.

Уульме только молча кивнул.

— Что ж, пошли, — согласился он.

Когда они отошли настолько, что Мелесгард не мог их увидеть да узнать, Уульме остановился. Сердце его глухо стучало от страха.

— Почему ты не подошел к нему? — строго спросил Забен. — Почему не покаялся? Твой отец убит горем! Он даже не знает, жив ты или нет!

Уульме покачал головой.

— Здесь не так-то много постоялых дворов, Уульме, — продолжал Забен. — Ты найдешь своего отца. Спрашивай каждого о богатом господине из Северного Оннара и тебе скажут, где он остановился на постой. Возвращайся домой.

— Ты не понимаешь! — закричал Уульме, зажимая руками уши. — Я — преступник! Из-за меня погиб мой друг! Никогда я не прощу себе этого. Никогда не смогу посмотреть в глаза отцу Лусмидура и вслух сказать, что из-за тщеславия и себялюбия я обрек его сына на позорную жалкую смерть! Я умру, но не вернусь домой, пока не очищу свое имя от грязи.

— Отец любит тебя, — только и ответил ему Забен.

Больше он не сказал своему юному подмастерью ни слова. Молча вернулись они в трактир, молча запрягли лошадь и так же молча поехали обратно в Опелейх. Всю дорогу назад Уульме думал о том, что он совсем не так представлял себе встречу с отцом. Сын богача, который носит платье ремесленника и не имеет даже ножа при себе! Оборванец, который живет в услужении у других людей. Простой отрок, работающий не покладая рук…

Уульме стало себя так жалко, что он чуть не заплакал. Почему все так получилось?

Он достал письмо к матери, которое взял с собой, надеясь отправить из Васки в Северный Оннар, и разорвал на мелкие кусочки. Нет, он не будет писать ей! Нашел чем хвастаться — стеклянным цветком! И, повалившись ничком, доехал до самого Опелейха.

У самых ворот их встретили Оглобля да Коромысло. Оба они были непривычно грустны и потеряны — будто у них украли все добро.

— Забен? — заикаясь, позвал Оглобля.

— Чего? — ответил тот.

— Дарамат…

У Уульме потемнело в глазах. Он вдруг понял, что сейчас услышит.

— Дарамат преставился, — закончил за брата Коромысло.

***

Знакомый голос прервал его вспоминания:

— Дурак! Дурак, Коромысло! — закашлялся Забен. — Я сказал повозку, а ты что наделал? Неужто ты решил, болван, что я верхом поеду?

Уульме нашел щелку в заборе и прильнул к ней.

Забен, уже с полностью седой бородой, отчитывал недотепу-Коромысло, который виновато стоял, опустив плечи.

— Запрягай, а не седлай, дурак! — приказал ему Забен и, кряхтя, пошел обратно в дом. — Свалились на мою голову бестолочи.

“Вестимо, по торговым делам едет. — решил Уульме, увидев, как еще один подмастерье, которого он не знал, начал стаскивать в повозку мешки с поклажей. — В добрый же путь, Забен!”

Он был до смерти рад видеть старика, такого похожего и непохожего разом на Сталливана. Вот ведь как получается: когда Забен отпустил его, то он, Уульме ушел, даже не обернувшись напоследок, уверенный, что никогда не захочет больше видеть ни Забена, ни остальных. Но сейчас он готов был залаять от счастья, вновь с ними встретившись.

— И почему я раньше это не ценил? — в который раз задал себе этот вопрос Уульме. — Почему раньше времени себя хоронил?

— Давно не виделись, Мелесгардов! — проскрипел Забен, высовываясь из окна наружу.

***

Уульме сидел в лавке Забена, как в старые времена. Старик, швыркая, пил чай, а дурак-Коромысло, внеся поднос, резво убрался прочь.

— Не думал, что свидимся, — сказал Забен, глядя на мохнатого зверя у своих ног. — Воды много утекло. Думал я, что жизнь у тебя по прямой пошла, а оно вон как.

Уульме вздохнул.

— Как так получилось? — словно прочитав его мысли, спросил Забен. — Братца моего пройдошливого Сталливана спроси. Он тебя оборотил. Теперь ты вроде как волк. Тебе, можно сказать, повезло — мог бы и в мышь, и в червя, и в блоху какую превратиться. Тут уж не Сталливану решать, тут уж как получится.

Уульме молча согласился: быть волком всяко лучше, чем блохой!

— Сталливана ты не найдешь, — продолжил Забен, читая мысли Уульме. — Далеко он. Да и другим он нужен больше, чем тебе. Не ищи.

Уульме снова вздохнул. Ему так хотелось еще хоть раз увидеть веселого старика!

— Мне тут помощь нужна, — сообщил Забен. — Сам знаешь, как Оглобля с Коромыслом работают — больше вреда, чем пользы. За ними пригляд нужен, а ты, должно быть, не всю Дараматову науку позабыл. Пойдешь ко мне?

Уульме застучал хвостом по дощатому полу. Если раньше он бежал от людей, то сейчас готов был ринуться в самую гущу толпы и пить, словно воду, их крики и смех.

— Вот и ладно, — кивнул Забен. — Я тоже рад тебя видеть. Видят боги, с этими дурнями Оглоблей и Коромыслом ни дня мне не было покоя! Я уж даже и забыл, каково это, когда работник не дурак.

Уульме осклабился. Оба брата были так ленивы и тупы, что и он в свое время едва мог удержаться, чтобы силой не выбить из них разгильдяйство.

— Поспи здесь. С утра на работу, — сказал Забен и, подхватив, полы халата, пошел к себе.

А Уульме остался. Он растянулся на теплом деревянном полу и, облизнувшись, уснул. Давно он не чувствовал себя так хорошо.

Чуть только занялся день, как Вида был уже на ногах. Ракадар, с головой завернувшись в выцветшее тонкое одеяло, спал в самом дальнем от входа углу, напротив Виды похрапывал Фистар, безмятежно раскидав руки в стороны. Умудя и Ширалама уже не было.

Вида тихонько вышел на воздух и сразу почувствовал себя куда как здоровее и бодрее. Солнце только вставало и еще не успело напечь землю, прохладный, а свежий ветер приятно обдувал лицо. Становище еще крепко спало, окромя дозорных, отошедших от шатров так далеко, что их было почти не видать, да больших охранных собак, лежащих в пыли и лениво переругивающихся между собой. Ни костерка, ни запаха свежей еды не было и в помине.

Вида пошел проведать своего коня, который был все на том же месте — Ракадар его расседлал и седло бережно положил рядом со входом под навесом, чтобы искусно выделанную кожу не попортил дождь.

— Ну что, Ветерок, — спросил у него Вида, потрепав за уши, — как ночку провел? Всяко не наша с тобой конюшня, где любая лошадь, даже самая распоследняя кляча, жила лучше, чем тут оградители?

Конь недовольно жевал губами, не желая отвечать на глупые вопросы. Хотелось ему домой али нет, Вида так и не понял.

— Ты стой тут, тебе скоро овса зададут. А я пока осмотрюсь.

Он пошел прочь от навеса, где содержались лошади, и увидел, как недалеко от становища Умудь и Ширалам копали яму. Только через миг Вида понял, что то была не яма, а могила — последний дом для умершего оградителя. Вида быстро направился к копавшим, которые его, казалось и не видели, а может, и видели, но не захотели позвать к себе.

— Нужна помощь? — крикнул он, подходя ближе.

Умудь отбросил лопату и отер пот со лба:

— Да не шибко-то…Сами, чай, сдюжим.

Вида присел возле умершего и ахнул — так мертвый оградитель походил на Трикке. Совсем еще юный, только недавно заросший бородой, с мягкими каштановыми волосами да загорелой, но еще не дубленой кожей. Одет он был в полинялые штаны и рубаху — видать, досталось от какого-то богача донашивать, так что тело юноши казалось еще тоньше, чем было.

— Он оннарец? — сглотнув, спросил Вида.

— Южанин, — ответил Ширалам.

— Как его звали?

— Лимаром, — сказал Умудь.

— По обычаю похороните? — помолчав, спросил Вида. — По-оннарски?

— Ширалам в обычаях-то не силен, а я только северные знаю.

— Так пусть и по северным.

— Как хочешь, друг, — сказал Умудь. — Ему-то уже все равно.

Вида опустился на колени перед Лимаром и начал медленно и тихо шептать прощальные молитвы, которыми провожали в последний путь усопшего в его родном доме: