— А куда? — спросил он на нордарском, но с сильным северным говором. Да и выглядел он не как нордарец — рослый, светловолосый, одетый в кожаную рубаху и штаны.

— В Северный Оннар, — с вызовом, но не вознице, а Иркулю, ответила она.

— Северный Оннар далече, — зевнул тот. — Сильно не по пути…

Иль выудила из кармана монету.

— Я заплачу золотом, — сказала она.

Купец почесал затылок.

— Я-то не в Северный Оннар еду, в Радаринки. Но куда смогу, туда и довезу. А уж дальше ты сама. Другого лошадного найдешь. Только золотишко-то свое спрячь да простому люду не показывай.

Иль проворно забралась в повозку.

— Чай, впервые на большой дороге?

Она лишь кивнула.

— Оно и видно, — добродушно сказал купец, — кто же так золотом да каменьями хвастается? Коли есть у тебя что, так спрячь и понадежнее. На дороге всякого люда много — и дурного, и бесчестного. Я один не езжу, только с охраной. Сейчас до Малых врат доедем, а там еще три повозки ждать будут. Вот все вместе и двинемся в путь.

Иль молча кивнула.

— Нордарка? — снова спросил купец.

Иль не знала, как ответить на этот вопрос. Вроде, и да, а вроде уже и нет.

— Оннарка, — наконец сказала она.

— Далече забралась, — засмеялся купец. — А я, коль спросишь, из Радаринок. Хлеем звать.

— Иль, — представилась Иль. Чужак-купец не признал в ней ни нордарку, ни уж тем более сестру кета. — Я еду домой.

— И я. К жене. Стосковался по ней страсть как, — сказал Хлей и нахлестнул лошадь.

А Иль дивилась сама себе — столько времени жила она на свете, а ни разу не покидала Даиркарда. Да и не знала ничего о той жизни, что кипела в большом мире. Где были купцы с доверху гружеными обозами с редкими и добротными товарами, где были иные народы и страны, где молились другим богам, а почитали других правителей. Огромный мир словно ковер расстелился перед ней — прекрасный и незнакомый.

***

Второй день пути подошел к концу, а Нордар и не думал кончаться. Иль, для которой это было первое путешествие, поначалу глядела во все глаза, но потом даже ей примелькалась бескрайняя степь.

— Далеко ли до границы? — то и дело спрашивала она Хлея.

— Далеко еще, — всякий раз отвечал ей добродушный купец. — Еще столько же.

Останавливались они редко и то лишь для того, чтобы дать отдых лошадям.

— Времена неспокойные настали. На дорогах опасно. И разбойники, и убивцы встречаются.

С другими купцами, ехавшими с ним в одном обозе, они почти не разговаривали. Хлей сказал Иль, что в дороге нужно молчать больше, а вот болтать — меньше.

— Дорога дальняя, а силы копить нужно. Бывает, отвлечешься на беседу и не заметишь, как из темноты головорез с тесаком выпрыгнет!

Иль вздрогнула.

— Неужто такое бывает? — спросила она. Ей казалось, что все ужасы были сосредоточены в Даиркарде, а за его границами мир дружелюбно улыбается и протягивает к ней руки.

— И часто, — вздохнул Хлей. — Жена моя каждый раз меня как в последний путь провожает. Боится, родимая, что не вернусь.

Молодой купец всякий раз сводил разговор к своей жене, по которой очень скучал.

Еще через три дня пути обоз достиг границ Нордара. Иль думала, что граница будет огорожена высокой стеной, за которой скрывается цветущий сад с дивными цветами и животными, но ничего такого не было. Одинокий межевой столб указывал на то, что нордарские земли окончились.

— Радаринки, — объявил Хлей. — Бескрайняя пустошь.

Уже к самой ночи купцы решили сделать привал. Спешились, распрягли лошадей, разложили костер каждый у своей повозки и сели ужинать. Иль, у которой затекли ноги от долгого сидения, хотелось побежать по степи, но Хлей ее остановил.

— Дорога, — напомнил он ей. — Мачеха, а не мать.

Они направлялись в Заттарики — столицу Радаринок, Каменный Град, как любовно называли его сами жители. Оттуда, как показал Хлей Иль по карте, было рукой подать до Гарды, столицы Рийнадрёка, в котором, проявив сметку и настойчивость, можно найти провожатого в Северный Оннар, это если по короткой дороге, а если по длинной — то доехать до Опелейха, что в Южном Оннаре, а оттуда уже в Стрелавицу. А там уж до любого окреста — рукой подать.

— В Заттариках мы расстанемся, — сказал ей Хлей. — Уж не серчай на меня.

Но Иль и не думала обижаться. Ей только было страшно, что она не запомнит всех этих замысловатых названий и уедет не туда.

— Я тебе оставлю карту, — успокоил ее добрый Хлей. — А ты, как доберешься, пошли весточку с оказией. Из Северного Оннара к нам почти никто не ездит — не дружны они с рийнадрекцами, но вдруг кто соберется в Заттарики. Черкни строчку-другую, что, мол, в Северном Оннаре я.

Иль пообещала выполнить его просьбу.

— А я вот жду не дождусь домой попасть, с женой свидеться.

И Хлей мечтательно закрыл глаза.

В эти дни Иль почти не думала об Уульме — слишком уж уставала она в дороге, но сейчас, глядя на молодого купца, она представила на его месте своего мужа, которому больше не доведется вновь встретиться со своей женой, и сердце ее сжалось.

— Я должна жизнь жить, — прошептала она на нордарском. — Не буду думать о смерти.

И, забравшись обратно в повозку, она проплакала всю ночь.

За то время, что Вида пролежал совершенно больной, мир словно перевернулся с ног на голову. Сначала Трикке, а потом и Ойка подтвердили слова Игенау о том, что он и впрямь ненадолго умер. Хотя Зора и считала, что Ардон ошибся, Вида старому лекарю почему-то верил. Значит, и пустынная дорога, по которой он тогда шел, ему не приснилась, а была настоящей, пусть и невидимой тем, кто еще жил на этом свете. Виду и пугала, и одновременно приятно будоражила мысль о том, что он сумел вернуться оттуда, откуда еще ни один смертный не возвращался, но зачем он понадобился богам в этом, а не в ином мире, объяснить он не мог.

О Бьиралле он теперь если и думал, но вовсе не так, как прежде — сама мысль о женитьбе за прекрасной дочке Перста доводила его чуть ли не до слез. Вида сам не знал почему он враз разлюбил свою невесту, без которой еще совсем недавно не мыслил своей жизни, но и на этот вопрос ответа у него не было.

И третьим, что смущало Виду, был холодок, исходивший от его младшего брата. Юноша не помнил, чтобы он ссорился с ним или как-то того обижал, а потому и не понимал, почему теперь Трикке на него глядит волком.

А вот Трикке о причинах своей обиды прекрасно знал, но даже спроси его Вида напрямую, никогда бы в том не сознался — мальчик отчаянно ревновал брата к Ойке. И хотя он понимал, что Вида смотрит на нее как на сестру, не мог побороть душившую его злобу к брату, вокруг которого и день и ночь бабочкой порхала за одну лишь весну расцветшая Ойка.

— Огонь-девка, — сказал Вида Трикке после того, как Ойка, прознав про его намерение тайком пойти в лес, подняла страшный крик и пообещала, что порог Угомлика он переступит только в том случае, если ее убьет. — Не зря даже на голове у нее пожар. Такую только тронь… Да странно, что раньше она такой не была.

Он довольно засмеялся — ему, как и младшему брату, веселая и боевитая Ойка нравилась куда больше заплаканной молчуньи. А Трикке отворотился.

— Что? — удивился Вида. — Разве я не прав?

— У тебя же вроде как есть уже нареченная, — ответил Трикке. — Чего ты на нее заглядываешься?

Вида оторопел.

— Да где ж я заглядываюсь-то? — спросил он. — Я ж от сердца говорю…

— А ты не говори! — выпалил Трикке.

Вида, хоть он и успел уговориться с Бьираллой и даже пару раз ее поцеловать, был в любовных делах еще очень неопытен, а потому и не понял, что чувствовал тогда его брат.

— Ты скоро женишься, Вида, — угрюмо продолжал Трикке. — Мужем станешь. Не дело это, других девок хвалить. Перст, да и невеста твоя вовсе не обрадуются, если узнают, что ты с Ойкой день-деньской тут милуешься…

— Кажись, понимаю, — догадался Вида. — Ты так меня об беды бережешь!