– Тоже верно. Откуда ты это знаешь, Макс?

– Это все видят и знают, только признавать не хотят свои ошибки.

– Так у каждого человека есть право на ошибку. Так ведь? Или нет. Как ты сам считаешь?

– Нет никакого права! Кто дал человеку такое право? Только он сам. Вот смотри: как можно делать что-то, зная, что это делать нельзя, что нужно по-другому. Сделать это всё равно, бояться, чтобы это не увидели, а когда тебя уже ткнут носом и скажут: зачем ты так сделал? А ты им ответишь: “У каждого есть право на ошибку!” Разве это правильно, папа?

– Да, сынок. Я полностью с тобой согласен! Ты лучше скажи мне: откуда ты все с такой точностью видишь и понимаешь, даже я не мог знать этого – именно так себе это объяснить: доступно, просто и легко. Ведь это так мудро звучит, что я даже и не знаю: что же мне теперь думать.

– Не бери в голову просто нужно называть вещи своими именами: не так, как ты о них думаешь, а так – какие они есть на самом деле. Вот видишь, ты тоже думал по-другому, неправильно, и где-то искал ответ на этот вопрос. Но не нужно искать нигде, как только в себе самом.

– Как? Что-то я тебя не совсем понимаю, Максим. Объясни поподробнее.

– Вот смотри. Сейчас мы приедем домой, я буду дома или спать, или заниматься, или читать, хоть что. Ту же музыку слушать или смотреть телевизор – не важно. Мама тоже дома, так? Ей хочется со мной пообщаться, а я все время занят: сижу в комнате с закрытой дверью, а ее это раздражает: когда человек вот он – рядом! Но в то же время и очень далеко от неё. Ты же знаешь, мне всегда что-то нужно делать, что болтать ни о чём, я терпеть не могу. А маме хочется пообщаться. Мне – нет, и это начинает её раздражать, задевать изнутри, тогда она уже не управляет собой.

– Каким образом такое может быть?

– Вот так оно и есть, папа, на самом деле, когда она возьмет и откроет двери, скажет мне, чтобы я их не закрывал, а сама в зале смотрит телевизор, ты ведь знаешь как громко. Даже когда я ей скажу, что мне нужно поспать – она сама это прекрасно знает – и телевизор мне мешает даже с закрытой дверью, все равно скажет: не закрывай, даже не вздумай. А я возьму и закрою, а когда ты приходишь домой, она тебе и говорит, что я её не слушаюсь.

– Но можно же было как-то по-другому, а не так как ты всё время делаешь.

– Как? Как по-другому в этой ситуации поступишь? Объясни мне, пожалуйста, я тебя очень прошу?

– Так почему же мне она говорит совсем другое: уроки не делает, что попрошу, не помогает, огрызается?

– А что еще она может тебе сказать, когда нечего. Хочешь, я тебе могу показать: сколько уже выучил – почти всё до лета, всё, что мать просила – делал. Даже, несмотря на ногу, на то, что болит голова или мне это неохота. Понимаешь, есть слово “надо”, а хочу я или нет – не важно.

– Что-то ты меня совсем запутал, сынок.

– Я попытаюсь тебе объяснить то, что есть. Однако ты сам этого не видишь. Ты ищешь причину в отношениях, а не в самом человеке, это неправильно.

– Откуда ты знаешь, что я думаю?

– Видно из твоих слов: “только не расстраивайся маму, договорились”.

– Ну и что видно из этих слов? – Максиму стало совсем непонятно: удивлен или расстроен его родитель.

– Всё видно, о чем я тебе и говорил.

– Ладно, я об этом подумаю. Иди, отдыхай. Помочь тебе зайти в подъезд?

– Не надо, спасибо, вечером сыграем в шахматы?

– Хорошо.

Максим позвонил в двери, мама открыла ему.

– Уже приехали, так быстро. Давай раздевайся и кушать, я пока пойду тебе разогрею. Что тебе там врач сказал, что всё хорошо?

– Чтобы я постепенно учился ходить.

– То есть, как учился?

– Мышцы – то отвыкли, теперь нужно заново учиться, – только закончив кушать, продолжил, – спасибо мама, всё очень вкусно. Я устал, пойду немного посплю. Ладно?

– Иди, только двери не закрывай, а-то у тебя там дышать нечем.

– Ладно. – Максим закрыл двери, и совсем быстро на него надавила тишина и уют его комнаты, и он не сопротивлялся своей усталости. Зачем? Просто забылся сном.

Светлана вышла из своего подъезда ровно в семь часов утра. Хорошо выспавшись и уже довольно окрепнув за время школьных каникул, да и за две недели после них она уже чувствовала себя в норме. Её не удивил холод морозного утра, даже понравилось бодрящее пощипывание морозца. Всё было таким красивым и по-зимнему необычным, и так радовало Свету. Сейчас чувствовала себя совершенно здоровой, свободной и такой счастливой, направляясь в любимую и родную школу. Решив пойти пешком, наслаждаясь первым февральским утром, завернула за угол дома и снова оказалась на одиноком пустыре. Сразу же вспомнила заунывную осень, траву, колышущуюся как волны океана. Сейчас же пустырь напоминал ледяную пустыню вместе со своими снежными барханами, с гуляющей по нему февральской метелью, которая играла с перемерзшим снегом: то наметая сугробы, то раскручивая снежинки вереницами, или как смерч, поднимая снег в воздух и закручивая его воронкой. Светлане ужасно нравилась зима ещё с детства – это самое загадочное и таинственное время года.

Люди, родившиеся зимой, в большой степени одарены, что именно в это время года все загадывают желания, говорят: как встретишь Новый Год, так его и проведёшь. Всё самое важное и случается зимой, а это значит, что зима и есть основа всего. Приходя, она дарит людям чистоту, первую светлую непорочность, избавляет от ненужного, исполняет желания, а когда уходит – её снова ждут! И почти всем нравятся мороз, Новый Год, хорошее праздничное настроение и снег – всё без исключения. Света шла по протоптанной тропинке, как и не раз до этого, но сейчас она была уже другая. Снова стала думать о школе, когда прошла пустырь, полностью растворяясь во всех прошлых уроках, собраниях, контрольных работах. Даже и подумать раньше не могла, как соскучилась по детям – своим любимым ученикам, но старалась идти медленнее, чтобы до конца испытать это неописуемое чувство наслаждения. Светлана даже не могла ни с чем сравнить свое новое, доселе неизведанное ощущение. Ей оно до безумия нравилось, и когда оно возникло сейчас, показалось, как будто парит над землей… Из-за дома увидела школу, и даже стало трудно идти от того, что сильно забилось сердце. Постояв на крыльце, немного успокоившись, взялась за ручку двери и вошла в школу.

– Здравствуйте, Валентина Ивановна! – Она обняла пожилую вахтершу, – вы даже представить себе не можете: как, я рада вас видеть и как ужасно соскучилась!

– Спасибо Светочка, за заботу и внимание. Как твое-то здоровьице?

– Ой! Валентина Ивановна! Всё лучше и лучше с каждым днём! Скажите, что в школе хоть новенького?

– Да всё также, доченька. Сейчас уже детки будут приходить, время-то уж как полчаса. Также две смены: первая и вторая…

– А новых преподавателей разве нет?

– Да пока не было, кто его знает, может, и будут ещё.

– Ладно, Валентина Ивановна, потом еще поговорим, я побегу готовиться к уроку.

– Давай доченька, Бог тебе в помощь.

– Спасибо вам, до встречи.

Светлана медленно шла по пустым школьным коридорам, вспоминая многие годы своего педагогического труда и то, что происходило за стенами её родной школы. Войдя в свой кабинет, не удивилась, что дверная ручка отсутствует. “Это хорошо, что в замок ещё ничего не натолкали”, – подумала она. Окинув взглядом, пустой кабинет и улыбнувшись, провела пальцем по парте и снова не удивилась: пыли было больше, чем предостаточно. Она намочила в ведре с водой тряпку и стала протирать парты и стулья, мысленно вспоминая: кто из ребят, где сидит. Ей не понравилось, что пол тоже не был чистым. Однако, подоспевшая техничка выручила её, вымыв пол, пока Ольга отмывала доску. Она так увлеклась наведением школьного марафета, что только звонок заставил её поставить ведро на место и открыть дверь кабинета. Ребята заходили и по очереди здоровались с ней, опускали стулья, доставали тетради, садились, – а Свете безумно нравилось обучать детей, делать их умными и подготовленными к жизни. Помогать формироваться как личностям. Она остро чувствовала, что ее работа – вторая жизнь, без которой уже не сможет, и что вся школьная жизнь поглощает с момента входа в школу. Она словно попадает в другой мир, как водолаз опускается на морское дно, или космонавт в открытое пространство – незабываемое ощущение.