А вот татарских счетоводов я на первых порах и не приметил, ибо они плелись в хвосте процессии. Лишь потом, увидев их, догадался кто такие. Да и мудрено не догадаться, учитывая, что самый молодой выглядел лет на сорок, не меньше. Ну-ну, господа кассиры и бухгалтера, добро пожаловать.

В отличие от моих гвардейцев, суровых и невозмутимых, крымчаки были веселы, шумно переговариваясь между собой. Но едва завидев стоящие на площади сундуки с гостеприимно поднятыми крышками, они тоже притихли. Еще бы, навряд ли кто-нибудь из них видел такое обилие золота и серебра. Кое-кто, не выдержав, направил к ним своих коней, но я повелительно гаркнул и мои гвардейцы, стоящие по трое у каждой телеги, разом ощетинились, угрожающе вскинув бердыши. Помогло.

А я сразу, не давая опомниться Сеферу, принялся пояснять, что, мол, времени для сбора «приданого» было в обрез, и если брать строго по весу, то пяти тысяч до трехсот у нас не хватает. Но это без учета драгоценных камней, стоимость которых должна на наш взгляд компенсировать нехватку. И указал в сторону последней телеги, стоящей с краю, на которой находились пара ларцов.

Что касается оценки драгоценных камней, то я был уверен, что любой, мало-мальски смыслящий в них человек, охотно зачтет их за пять тысяч — на самом деле они стоили куда больше. Можно было вообще не соваться с ними — хватило бы и серебра, но требовалось создать у татар впечатление, что мы не питаем никаких тайных умыслов, коли подошли к этому вопросу со всей серьезностью и скрупулезностью.

Палицын начал переводить, но нуреддин, усмехнувшись, махнул ему рукой, давая понять, чтоб умолк, и на чистом русском важно обратился ко мне:

— Сейчас мои люди посмотрят на эти камни и тогда я приму решение.

Ага, стало быть, мальчик запросто шпрехает по нашенски. Оно и к лучшему. Приложив руку к груди, я заметил, что столь мудрое решение делает честь ханскому сыну, а его знание русского языка — вдвойне. Сефер поморщился и пренебрежительно махнул рукой, давая понять — для него это сущие пустяки, но на меня посмотрел благосклонно. Есть плюсик, пусть и небольшой.

Фарид-мурза был настроен более скептически, но недолго. Выслушав прибежавшего к нему оценщика, что-то торопливо сообщившего ему, он мгновенно подобрел и пошел шептать на ухо ханскому сыну.

— Мы принимаем камни взамен недостающих пяти тысяч, — благосклонно кивнул мне Сефер.

— Хотя на самом деле их цена несколько ниже, — вставил свое словцо Фарид-мурза, — но великий хан милостив и повелел не глядеть на такие мелочи.

Ну, зараза! Ишь, доброту проявил! Да им верная цена не меньше семи-восьми, а то и десяти тысяч, да и то при условии, если продавать второпях и оптом. Ну да ладно, придет наш час и тогда посмотрим, кто более милостив. Но Фариду отплатил еще в Скородоме. Да и Романову за вчерашние разборки в думе заодно.

— Рад, что у нас нет никаких споров, — вновь прижал я руку к сердцу, обращаясь к нуреддину. — Но взвешивать злато и серебро — дело долгое и пока государевы и твои холопы станут этим заниматься, Федор Борисович предлагает тебе подкрепиться с дороги, — я указал в сторону небольшого, уже накрытого, стола и негромко продолжил: — Да и не нравится мне, честно говоря, как твои люди жадно взирают на наше золото. Того и гляди, не выдержат, кинутся. А почему? Да потому что голодны. С утра, наверное, ничего не ели. Пусть и они потрапезничают, — и снова широкий гостеприимный жест, на сей раз в сторону большого стола, расположенного чуть дальше.

Сефер замялся, нерешительно посмотрев на обиженно насупившегося Фарида-мурзу, недовольного тем, что я и его причислил к холопам. Пришлось бережно взять ханского сына под локоток, увлекая с собой, а по пути продолжая ворковать. Дескать, по русскому обычаю считается, что гость, отказавшийся преломить хлеб с хозяином, прибыл к нему с недобрыми намерениями.

Встрепенулся Сефер уже возле стола, когда опомнившийся Фарид-мурза что-то гортанно выкрикнул вдогон на татарском. Но было поздно. Ноздри мальчишки жадно раздувались, учуяв пряные запахи свежепожареной баранины.

— Пахнет вкусно, — одобрил он, сглатывая голодную слюну.

— Еще бы! — усмехнулся я. — Лучшие мастерицы потрудились, — и мысленно поблагодарил Резвану за ее чудодейственные травки.

И Сефер потянулся за первым куском мяса. Ел он осторожно, зорко приглядывая, чтобы я или Годунов брали из тех же мисок, что и он. Да и пил он точно так же. Но стол был сервирован без подвохов. А вот на втором, большом, ханскую сотню действительно ждал небольшой сюрприз в виде не совсем обычного меда, к которому Петровна накануне подмешала свой настой, притормаживающий все реакции человека, включая и его соображаловку.

— Через час-два подействует, — предупредила она меня.

Окончательно Сефер расслабился после второй чарки и… принялся утешать сумрачного Федора. Правда, успокаивал он его своеобразно, расписывая прелести Бахчисарая и роскошные покои… ханского гарема, включая супер-пупер баню Сары-Гюзель, что в переводе означает Желтая красавица.

Дескать, Сефер и сам видел бани на Руси, но сравнения с Желтой красавицей они не выдерживают. В последней не просто нет никакого дыма внутри, но подаваемый снизу горячий воздух обогревает пол, а вода подается по специальным свинцовым трубам, отдельно горячая и отдельно — холодная. И сестра Годунова при желании может посещать ее хоть каждый день. Да и вообще жизнь у нее будет сказочная, сплошные развлечения…

Федор уныло кивал, натужно улыбался, но в душе у него, как я понимал, продолжали скрести кошки. Признаться, мне описание бани тоже настроения не улучшило. Как бы не напротив. Да и насчет сплошных развлечений имелись сомнения.

Конечно, наш классик никогда не бывал в гаремах, но этим строкам про несчастных затворниц крымского хана я все равно доверял куда больше.

«А впрочем, злиться ни к чему, — напомнил я себе. — Коль все пройдет удачно, Ксении там не бывать, а если нет, то я о ее пребывании в гареме грустить не смогу — у покойников эмоции отсутствуют». И я вновь заулыбался Сеферу, продолжавшему с жаром расписывать все прелести ханской резиденции.

Успевал я между делом время от времени искоса поглядывать то в сторону площади, то в сторону большого стола. Романов с Фаридом-мурзой продолжали руководить взвешиванием золота. Причем Федор Никитич, заранее проинструктированный мной, периодически брал в руки то горсть золотых монет, неспешно пересыпая ее между ладонями, то любовался каким-нибудь золотым изделием. Стоящие подле большого стола славные татарские джигиты бурно веселились, но тоже в рамках приличий.

Словом, и там и там все было в порядке. Однако мало ли, контроль не помешает. Тем более, ничего нового я от Сефера не услышал. Дело в том, что в своей, как я ее называю, первой жизни, то есть в двадцать первом веке, я и сам «посетил Бахчисарая в забвенье дремлющий дворец». И, между прочим, гид-экскурсовод рассказывала куда красочнее, нежели этот сопливый нуреддин.

А память у меня хорошая, я и сейчас, хотя миновало немало времени, мог бы разразиться получасовой лекцией об этом городе-саде. И о большой ханской мечети, которой пока нет, и о Соколиной башне, тоже выстроенной гораздо позже, и о знаменитом фонтане слез, построенном спустя полтораста лет по повелению хана Крым-Гирея в честь его любимой жены Диляры, отравленной соперницей. Даже мавзолей могу описать, воздвигнутый над ее усыпальницей, заодно рассказав и о надгробиях над могилами других ханов, покоящихся там. Впрочем, они как раз особого описания не заслуживают. Почти все какие-то стандартные, мало чем отличимые друг от друга, выглядящие эдакими пыльными и скучными, словно вышли из мастерской гробовых дел мастера Безенчука. Разве у дедушки Сефера, Девлет-Гирея, усыпальница крутая: цельный мавзолей отгрохан, а остальные….