— Входи.

Соня поправила прилипшую к шее мокрую прядь. Потрогала висок и снова пригладила волосы. Потом скользнула взглядом по картонной табличке со смешными карауловскими каракулями «Музей-квартира конструктора С.П.Сергеева. Охраняется государством. Вход воспрещен».

Не дотрагиваясь до гостьи, Варфоломеев протолкнул ее мимо кухни, мимо гостиной, мимо пустой комнаты, где перед стартом была свалена провизия. Перед трюмо Соня остановилась.

— У вас есть расческа? Моя осталась в сумочке.

— Расческа, — повторил Варфоломеев. — Нет. Впрочем…

Он отодвинул ящичек трюмо, где лежала массажная щетка Марты, взял, автоматически выдергивая волосы, и протянул Соне. Та улыбнулась и принялась приводить себя в порядок. Чего угодно ожидал Варфоломеев, но не такого прихода. Он растерялся. Как она спокойна, как неестественно естественна! Он часто представлял их встречу, готовился, подыскивал слова, возражения, заранее предполагая язвительный тон, насмешки, наконец, горькие справедливые обвинения. Как тогда, у библиотеки. Это было бы естественно, логично. В конце концов, и он чувствовал, как виноват, а тут…

— У вас есть гитара? — спросила Соня.

— У меня все есть. — Теперь усмехнулся хозяин.

Соня улыбкой поддержала его и расположилась на диване, подогнув под себя ноги; взяла тут же найденный инструмент, поскрипела высохшими колками, вытерла пальчиками деку и запела:

Глядя на луч пурпурного заката,

Стояли мы на берегу Невы…

Вот существо, думал Варфоломеев, следуя душой за старинным текстом. Вот и развязка всяческим сомнениям. Как она поет! Он бы сейчас закрыл глаза, но не мог, не отпускали мраморные пальчики. Правая ладошка неумело скользила вдоль струн, как часто бывает у самоучек, и аккорды получались с шепотком. Но этот недостаток умело скрывался особым, нежным подходом к делу, таким же редким, как истинный чистый талант. Да, он не ошибся, такое надоесть не может. Вот минутка, вот где время длиться начинает, и просто как, безо всяких там особых приспособлений, без цельнометаллических конструкций, чертежей и схем, само собой плывет, как хочет, через поток пространств и времен, вперед, вперед, в неизвестное место. Впрочем, почему неизвестное? Там давно ждут его и ее. Человек — романтическое существо, ему хочется вечно побеждать для любви. Как хорошо, что он снова верит в это. Ему, изобретателю чудо-аппарата, теперь уже летать по старинке, без расчета и плана, но лишь по зову сердца.

Соня пела негромко, глядя куда-то за спину хозяину, а лицо было спокойным и серьезным. Что будет дальше? — гадал Варфоломеев. Пусть поет еще. Пусть не останавливается, там за последним стихом неизвестность, кто его знает, с чем она пришла. Не дай бог, если что.

Романс внезапно прервался.

— Вы не слушаете.

— Нет, нет, наоборот… — он запнулся, обнаружив, что нервничает. Пой… Пойте дальше.

— Вы не слушаете, — не замечая оправданий, продолжала настаивать Соня. — Вы не разбираете слов, а между тем все дело было в словах. Впрочем, зачем я вам это говорю.

Соня хотела еще сказать что-то строгое, но остановилась. На губах опять заиграла доброжелательная улыбка, она протянула руку и пошевелила указательным пальчиком. Этот недвусмысленный жест окончательно сбил хозяина с толку. Он поднялся и, преодолевая сопротивление инерции, тяжело пошел навстречу. Так в невесомости под действием руки перемещается чугунное тело посадочного бота, — промелькнуло не к месту в запутанной голове шалопута.

— Идите сюда, волшебник. Я ведь вам нравлюсь, правда?

— Давно, — выдохнул хозяин.

— Можете поцеловать меня.

«Соня, Соня», — бестолково шептал Варфоломеев, целуя нечетные месяцы, будто желая узнать, сколько дней в июле. Потом перешел к четным, потом снова вернулся к началу года. Сейчас он уже не спешил и двигался медленно, стараясь быть внимательным ко всему. Он видел, что ее рука потихоньку пододвигается для удобства счета. Кожа ее стала жестче и имела теперь не таинственный горьковатый привкус женщины, а сладковатый диетический вкус детского питания. Странно. Он на мгновение открыл глаза, чтобы отыскать пуговицу на рукаве. С укором подумал, как можно носить платье с длинными рукавами в такую жару, потом вспомнил, что наверное она только что приехала, и тут же ее оправдал. Что и говорить, он, такой щепетильный и требовательный в других случаях, сегодня был настроен весьма либерально. Он даже остановился на полпути, оторвался ненадолго, посмотреть ей в глаза, молча признаться и получить взамен окончательное свидетельство с ее стороны. Лучше бы он этого не делал. Застигнутое врасплох, перед ним предстало горькое, вымученное выражение. Он отвернулся и замер.

— Куда же вы? — не глядя, спросила Соня. — Не бойтесь меня. — Она поискала его голову руками. — Все должно повториться, правда? Помните, тогда вы тоже целовали мне руки. Мне было жарко, или я замерзла… Смешно как, я не помню. А потом все исчезло. Наступила темень, холодная, квадратная и пыльная. Я стучала по ней сухой веточкой… Теперь все повторится, только будет наоборот. Теперь я к вам пришла, и после вы все вернете обратно, ладно? Эй, волшебник!

— Ты о чем?

— Нужно все переделать обратно.

— Это невозможно, — процедил Варфоломеев.

— Да как же невозможно, если я сама здесь, у вас, разве этого недостаточно? — она еще не верила ему, и погладила хозяина у виска. — Вы умный, вы все познали, и теперь надо успокоиться, вернуть вашего учителя Илью Ильича, возвратить Северную, наконец, нужно вернуть его…

Варфоломеев чуть не скрежетал зубами. Как он мог обмануться?

— Ведь для вас нет тайн, я вижу, как потухли ваши глаза. Вам нечего желать, так исполните мое желание. Я никогда, ничем не напомню вам о себе. Мы уедем куда-нибудь, или нет, уезжайте лучше вы… Я даже буду вспоминать вас иногда…

Ах, как он ошибся! Господи, она пришла сюда, чтобы выпросить у него прошлое. Повеяло страшным ледяным холодом. Он оцепенел в глупой неудобной позе, на коленях и у колен, как мамонт, застигнутый врасплох ледниковым периодом. Все зря. Сразу его отбросило в прошлый суматошный год, в тот вечер, когда он обнаружил Сонину руку в горячей нервной ладони Евгения Шнитке. И почему она назвала Илью Ильича Ильей Ильичем, да еще и учителем, как будто он ей не родной отец? Впрочем, чепуха. Он отпустил ее руку и схватился за голову.

— Вы не хотите? Вы не желаете мне помочь? Значит, цена всему выше? Но послушайте, у меня же ничего больше не осталось, — она беспомощно положила руки на колени. — Не молчите, скажите хоть слово, ученый человек.

— Я не предполагал… — начал Сергей Петрович, превозмогая себя. — То есть я допускал, но не верил… Как это все произошло?

Соня сейчас почувствовала — тает ее последняя надежда. Быть может, именно эта последняя гипотеза о возможных сверхъестественных качествах ученика отца и поддерживала ее в тяжелые минуты. Ведь и ту последнюю ночь она объясняла, — да, объясняла, а не оправдывала, — неординарными свойствами варфоломеевской личности. И все больше со слов отца, да и не только его одного, ведь и Евгений — господи, какая ирония обстоятельств нахваливал человека, который украл у него самое дорогое и фактически стал причиной гибели. А теперь ко всему оказывается, что перед ней не великий преобразователь, а обычный самонадеянный технократ, нашкодивший над природой очередным подкопом под ее вечные тайны. Хотел покорить небо, а перевернул землю, да как неуклюже, бестолково. Она обвела взглядом полупустую комнату, стандартные многотиражные обои, уже поблекшие и выгоревшие местами, простреленные черными выключателями и розетками. Все пусто и все на время. Только письменный стол, да еще запыленная картина с треснувшим стеклом, с одиноким полуголым человеком посреди грязного заброшенного двора, точно так же обхватившим свою поседевшую голову, как и герой и хозяин квартиры-музея. Он, кажется, что-то спросил. Ну да, он поинтересовался, как все без него тут произошло. Что же, она хороший свидетель, она все видела, она расскажет.