Попутчик Варфоломеева заметил легкое беспокойство подопечного и сходу, повинуясь какому-то скорее интуитивному чувству, направил внезапный удар в виде коварного утверждения:

— Ты, Сергей Петрович, недоволен нашим строем.

Варфоломеев вначале даже не понял, о чем речь — так глубоко он ушел в собственные размышления.

— Слушай, Константин, давай потом поговорим, — мирно предложил подследственный.

— Когда потом? — Трофимов остановился как вкопанный.

По странному стечению обстоятельств это произошло как раз у входа в библиотеку, то есть в том самом месте, где Варфоломееву досталось от Сони.

— Потом, после.

— Нет, ты скажи сейчас, — капитан упорствовал.

— Слушай, Константин, думающий человек никогда не может быть доволен существующим порядком вещей.

— Ага, — обрадовался однокашник.

— Ну и что?

— Значит, существующий порядок не удовлетворяет?

— Слушай, Константин, как меня может удовлетворять существующий порядок, если меня не удовлетворяет даже закон сохранения электрического заряда?

Константин задумался. Он, конечно, помнил про закон сохранения. Но причем тут это? Воспользовавшись замешательством капитана, подследственный подхватил его под руку и потащил знакомить с родителями.

Через несколько часов этим же холодным ноябрьским утром в средней школе номер два города Северная Застава случилось необычное происшествие. В десятом классе «Б» шел урок истории. По школьному плану стоял вопрос о свержении самодержавия. Из всех предметов почему-то Илья Ильич больше всего не любил истории. На уроках истории он часто уклонялся от темы, сбивался на собственные рассуждения, чем вызывал впоследствии гнев комиссий РОНО. Да, да, именно из-за уроков истории ему то и дело угрожали санкциями, но предпринять что-либо решительное ввиду отсутствия замены не отваживались. В результате учитель Пригожин был и дальше вынужден преподавать историю, причем всю целиком, от истории древнего мира до самых ее современнейших вершин. И сегодня Илья Ильич, начав с февральского революционного переворота, довольно быстро ушел в сторону.

— Ведь что такое самодержавие? — говорил Илья Ильич в незаполненную пустоту ученических голов. — Это ведь не монарх на троне. Самодержавие у нас в мозгу. Вот главное самодержавие, вот главный наш враг. Посмотрите, даже поговорку наш бедный народ какую придумал: если, мол, дурак, то значит без царя в голове. С трона-то царя сбросить можно, а ведь как его, проклятого, из головы вытравить? Вот в чем главный вопрос нашей истории, дорогие мои молодые друзья.

Молодые друзья хихикали, шушукались, обменивались тумаками, в общем, были весьма далеки от насущных проблем современной истории.

— Царя можно сбросить, — еще раз повторил Илья Ильич, — но этого мало. Важно каждому почувствовать себя человеком. А как почувствуешь, если существо народное помещено в центральную структуру? Ведь всякая центральная структура рождает самодержавие. Вот, к примеру, мы, провинциальные жители. Едва родившись, мы оказываемся гражданами второго сорта, нам, маленьким существам отдаленного северного края, на роду суждено подчиняться, а не командовать, давать, а не брать, мы, как зрители, вынуждены наблюдать драматические приключения столичной жизни. Разве это справедливо? Для чего, спрашивается, свергалось самодержавие? Уж не для смены ли столиц и самодержцев?

Казалось, Илья Ильич все это говорит больше для себя. Он в какой-то момент даже отвернулся от слушателей и подошел к окну. И там внизу, на выбеленной улице, заметил кавалькаду из трех черных машин. Надо сказать, во всей Заставе было всего три черных машины производства автомобильного завода имени пролетарского писателя и все они принадлежали трем отделам, размещавшимся в государственном доме. Илья Ильич замолчал и школьники, обнаружив учительское безмолвие, бросились к окнам и тоже с удивлением наблюдали приближавшуюся процессию.

Илья Ильич вспомнил — сегодня ему нужно явиться в государственный дом для дачи свидетельских показаний. Странно, думал Илья Ильич, повестка на три часа дня, а теперь еще и десяти нет… Что же произошло дальше? Не успели подъехать машины к школьному порогу, как навстречу высоким гостям с непокрытой головой выскочил директор школы. У него, не подавая руки, что-то спросили и через мгновение тот уже ворвался в класс на урок истории.

— Илья Ильич, на выход.

Учитель ожидал чего угодно, только не того, что случилось. Когда он вышел из класса, ему навстречу уже само шло высшее городское начальство.

— Здравствуйте, дорогой Илья Ильич, — лично поприветствовал Пригожина товарищ Романцев. — Разрешите засвидетельствовать искреннее почтение и нашу личную озабоченность в успехе эксперимента.

— Какого эксперимента? — поразился старый учитель.

— Понимаю, понимаю, секретный статус, — начальство начало оглядываться назад и шарить по толпе сопровождающих.

Те были одеты в одинаковые заграничные костюмы, по-видимому, закупленные одной партией для аппарата, и от этого как бы сливались в одно серое пятно. Наконец из пятна был выхвачен розовощекий молодец с коричневой кожаной папочкой под мышкой.

— Разрешите вручить, — товарищ Романцев протягивал Пригожину папку. Здесь некоторые сведения к вашему докладу, данные по району, некоторые, так сказать, показатели — по приросту, по надоям, и прочее. Да, — Романцев хлопнул себя по бокам, — и не забудьте переходящее знамя. Кстати, знамя вносить будем?

— Куда вносить? — теперь Илья Ильич уже насторожился.

— На набережную.

— Простите, не понял, — смущенно признался Илья Ильич.

У него закралась крамольная мысль: а в своем ли уме начальство?

— Хорошо, статус, понимаю. — Товарищ Романцев нагнулся к Пригожину и в самое ухо шепнул: — Всячески поддерживаю.

Когда первый начал шептаться с Пригожиным, директор школы, трудовик и физкультурник, окончательно побледнел и сейчас же схватился за сердце. Позже, когда уехало начальство, директора оживили искусственным дыханием.

Романцев перестал шептаться и до боли потряс пригожинскую руку. Из группы приближенных выделился еще один гражданин и попросил у обалдевшего учителя повестку. Илья Ильич покорно вынул ее и та исчезла навсегда во внутреннем кармане ответственного работника. Исчезла и вся делегация, словно она была наваждением, а не группой товарищей.

Еще долго Илья Ильич не мог прийти в себя. Что-то произошло. Уверенность в этом возросла, когда по пути домой у торгового центра он заметил толпу горожан, читающих объявление, приклеенное к бочке пива. Кое-как пробравшись сквозь читателей, он прочел текст, напечатанный на обычной пишущей машинке:

«Граждане Северной Заставы!

В связи с проведением важного секретного эксперимента в непосредственной близости от нашего города завтрашний день объявляется выходным. Торжественный митинг, посвященный открытию эксперимента, начнется в одиннадцать часов по местному времени. С приветственным словом выступит И.И.Пригожин.

Явка обязательна.»

Мужики и служащие, прочитав объявление, довольно крякали: «Эсо покажет.» Илья Ильич обомлел. Люди вдруг начали узнавать в нем завтрашнего докладчика и с опаской отходили подальше.

— Эй, Пирожин, погоди, — услышал Илья Ильич за спиной знакомый голос.

— Афанасич, здравствуй.

— Здравствуй, здравствуй, — Петр Афанасьич Варфоломеев был уже слегка навеселе. — Вот видишь, — он потряс сеткой с тремя бутылками портвейна, у меня праздник сегодня.

Видно, он не прочел объявление и обращался с соседом по-простому.

— А у меня завтра, — жалко улыбнулся Илья Ильич.

— Слышал, дочку замуж выдаешь.

— Действительно, — Илья Ильич даже приостановился. — Как я мог забыть.

— Ну ты, едрена мать, даешь, Пирожин. Хе. А правда, за кого ж ты ее выдаешь, ежели немца твоего арестовали?

— Тише, тише, — попросил Пригожин.

— Ладно, не затыкай рот мне, профессор, очки-велосипед. У меня праздник сегодня, у меня сын приехал. Понял, Пирожин?