Конечно не все было так уж однообразно. По воскресеньям Илья Ильич вел в библиотеке кружок практического космоплавания. Но здесь опять же в основном были школьники. Этот кружок существовал уже лет двадцать и, казалось бы, вокруг должно было скопится большое количество его выпускников. Но система преподавания в кружке породила необычный эффект после окончания школы члены кружка, гонимые мечтой учителя, разлетались в разные далекие интересные края, те же, кто оставались на Северной, не выдерживали двух лет провинциальной жизни и вскоре спивались и хирели.
И вот полгода назад, то есть весной, зашел в библиотеку незнакомый человек с аскетическим лицом, прозрачными широко раскрытыми глазами и попросил записать его в читатели. Евгений Викторович Шнитке, тридцать два года, русский, записывала Соня нового читателя в карточку. Посетитель немного заикался.
— Я за-а-икаюсь, только если волнуюсь, — пояснил молодой человек.
— А вы не волнуйтесь, — успокоила Соня и спросила место работы.
— С-сберегательная касса, к-кассир, с-старший.
— Что читать будете, старший кассир? — слегка улыбнувшись, спросила Соня.
— Я посмотрю каталог.
Редкий читатель на Северной Заставе пользовался каталогом. Поэтому Соня удивленно подняла голову и стала наблюдать за посетителем. Около часа новичок изучал содержимое библиотеки, потом поднял голову, отсутствующим взглядом посмотрел на Соню и опять уткнулся в картотеку. Этим своим действием он напомнил Соне цаплю. Цапля долго что-то искала, уткнувшись длинным носом в болото, потом наконец нашла, вынула клюв, осмотрелась вокруг, проглотила лягушонка и продолжила поиски. Наконец Евгений Викторович Шнитке оторвался от каталога окончательно, подошел к Соне и сказал:
— У вас пре-е-красная библиотека. Такой редкий подбор хороших книг: повести Человекова, даже сказки Бе-э-здомного.
Соня смутилась и лишь пожала плечами, мол, ничего особенного. В действительности приобретение всех этих ценных книг потребовало немало настойчивости и культуры. За те два года, которые она проработала в библиотеке, ей удалось сильно потрепать межбиблиотечные фонды и центральный книжный коллектор. Она требовала, требовала и требовала. В центре удивлялись, зачем нужен в захолустье дефицитный товар, и слали почвенников. Так Соня называла огромную когорту писателей, запрудившую книжный рынок разного рода «Корнями», «Истоками», «Родниками» и прочей скучной дребеденью. Соня отчаянно сносила почвенников в подвал и снова требовала нормальной литературы. В конце концов в центре поняли, что сопротивление бесполезно, и зачислили Северную Заставу в один ряд с другими признанными очагами культуры. К сожалению, жители Северной не заметили столь быстрого сказочного превращения своего города, и добрые слова новоиспеченного читателя были первым признанием заслуг Софьи Ильинишны Пригожиной.
С этого дня старший кассир стал завсегдатаем библиотеки. Он бывал почти каждый день. Часто брал книгу и читал ее прямо здесь же, в читальном зале. В эти часы их разделяла только прозрачная стеклянная дверь, и Соня ловила на себе его долгие взгляды, отводила глаза и сама же потом подсматривала за ним украдкой. Теперь он не казался цаплей. Наоборот, он был строен и подтянут. Правда, он все время заикался в разговоре с Соней. Но получалось у него это как-то естественно и не отталкивало. Постепенно они начали говорить не только о книгах.
— Почему вы приехали к нам в эту глушь? — спросила как-то Соня.
Евгений запротестовал. По его мнению, самый захудалый городишко не должен считать себя глушью. Глушь создают люди, а не города, говорил он.
— Вот вы, например, Соня, вы же ч-чудо какую библиотеку тут сотворили, и в большом городе не сыскать такой…
— А, вы как мой папа, — перебила Соня, — он надеется, что когда-нибудь здесь и вправду случится чудо и наша Северная Застава превратится в какой-нибудь мировой центр.
— Нет, с-совсем не то, — опять запротестовал Евгений. — Я совсем не то… То есть я очень симпатизирую и уважаю Илью Ильича, но я не согласен вовсе, что тут непременно нужно стать центром вселенной. Я бы и не стал жить в таком центре. По мне, пусть глуше еще что-нибудь, или на худой конец пусть все так и остается, — почти не заикаясь, окончил Шнитке.
Соня немало подивилась тому упорству и уверенности, с какой Евгений защищал свою точку зрения. Кроме того, она впервые за всю свою жизнь услышала о том, что маленький захудалый городишко может быть для кого-то местом счастливой интересной жизни.
— Но в чем же счастье тогда, по-вашему? — спросила Соня.
— С-счастье? — переспросил он и, потупив прозрачные глаза, ответил: С-счастье в любви.
Как-то они договорились сходить в музей. Всю ночь она волновалась, под утро уснула и чуть не проспала назначенное время. Они встретились в условленном месте, откуда дорога пролегала по неухоженному, грязному по осени берегу речки Темной, затем налево, к центральной площади. Шлепая по грязной дороге, они шутили и смеялись над своим нелепым походом, над тем, как неуклюже это должно было выглядеть со стороны, с точки зрения какого-нибудь романтически настроенного свидетеля. Евгений изредка поддерживал за локоть спутницу, но как только надобность исчезала, он тут же отпускал руку и стеснительно прятал в карман.
Справа несла свои пресные воды к морю диковатая речка Темная. Противоположный берег был усеян одинокими ветлами — пустынная степь умирала сроком на одну зиму. Они остановились на минутку, весело разглядывая тоскливый пейзаж, и Соня сказала:
— Представляете, папа утверждает, что у нашей Темной державное течение. Нет, он законченный фантазер.
Шнитке неопределенно качнул головой, снял с плеча фотоаппарат и как заправский экскурсант принялся фотографировать убогое, ничем не примечательное пространство. Потом он, смущаясь, попросил Соню стать поближе к берегу и снял ее одухотворенное лицо на фоне непрозрачной волны.
— Может быть, еще разик, — попросил Шнитке, отходя чуть в сторону. Ему не понравилось, что в кадр попал предмет неестественного происхождения — загадочная стометровая вышка.
— Хватит, хватит портить на меня пленку, идемте скорее в музей, Соня взяла его за руку и они свернули к дворцу.
Соня с детства знала каждый уголок музея. У нее здесь были свои личные любимые места. Случалось, она часами сиживала напротив древней гравюры, рассматривала маленьких человечков, нарисованных на улицах и площадях так и не построенного города, и проживала с ними яркую, так никогда и не прожитую жизнь. Ей было весело гулять по длинным торговым рядам среди людей и домов, в парадоксальном контрасте отчаянных торгашей и насупившихся атлантов, изнемогающих под тяжестью балконов; или бродить вдоль набережной под ручкой с каким-нибудь франтом, воображая его героем их несостоявшегося времени; а то взобраться по крутой лестнице под купол златоглавого собора и оттуда с высоты увидеть море, до которого так и не добралась Северная Застава, но которое прекрасно видно с этой, воображенной смелым архитектором высоты.
— А вы знаете, Евгений, в нашем городе останавливался сам Губернатор, — сообщила Соня спутнику. — А Неточкин, так тот просто таки жил в нашем городе, — и, заметив удивление на его лице, добавила — некоторое время.
— Обратите внимание, Евгений, — продолжала Соня, — на всех проектах небо над Заставой угрюмое, с тяжелыми, низко летящими облаками. Понимаете, как верно они угадали душу нашего города? Город свинцовых туч. Небо — это вторая крыша, и весь город оказывается огромным домом с коридорами-улицами, комнатами-площадями, окнами-синими разрывами между туч, там, вдали на горизонте.
Они подошли к окну с видом на речку, и Шнитке тогда сделал так: он прикрыл сверху глаза ладонью, тем самым закрывая из виду пустынный правый берег, долго смотрел, потом повернулся к Соне и с какой-то печалью, будто расстроившись, сказал:
— И правда, речка ваша какая-то необычная.
Хождение по музеям не проходит даром. Теперь Евгений ни на минуту не покидал Соню, хотя бы и в ее воображении. Дома она стала молчаливой и перестала даже спорить с отцом по поводу загадочной новостройки, на работе часами смотрела в окно, в ту сторону, что вела в переулок, где стоял белый, силикатного кирпича дом с названием «Сберегательная касса». А вчера вдруг поняла — зайди он сейчас, тут же бросится к нему и выложит все, что наболело. Но не открыл он тотчас дверь, не пришел и позже, и Соне ничего другого не оставалось сделать, как во всем признаться отцу.
