— Ха — ха! — не удержалась от смеха Зайчиха и от радости, тоже, вписалась в дерево.

Заяц, ругая товарищей на чём свет стоит, вынужден был помогать сестре встать на ноги, попутно хлопая её по щекам, дабы привести в сознание, но нужно признать, делал он это не без удовольствия.

Король же, который обладал воистину дубовым лбом, быстро вскочил, натянул на ноги слетевщие пынеходы, и принялся помогать Зайцу с сестрой, не скупясь на пощёчины с обеих рук.

Короче, вместо того что бы вернуть Зайчихе сознание, они, переусердствовав, окончательно выбили его из неё.

— Дольше нельзя оставаться, — Король утёр со лба пот и с опаской поглядел на приближавшуюся волну пожара.

— Но мы не знаем куда бежать! — простонал Заяц.

— Ну и оставайся если хочешь, — буркнул Его Величество.

— Погоди одну секунду, — Заяц опять склонился над тушкой сестры.

— Брось её, — сказал Король — она, уже, в себя не придёт!

— Да у этой, старой суки, коронки золотые, — Заяц запустил сестре в рот пятерню, да по самый локоть.

Зачиха, лишённая кислорода, закашлялась, и задней лапой лягнула брата в хилую грудь, от чего он покатился кубарем.

— Чё, полегчало? — спросил косой, глядя на то как бодро сестра вскочила на четыре лапы.

— Да от вас, мудаплясов, разве отделаешься, — буркнула Зайчиха и без разогрева припустила со всех четырёх.

Король, бывший на чеку, побежал за Зайчихой, Заяц, с некоторым отрывом, следовал за Королём.

Старая хитрая тварь, уже, поняла, что не сможет отвязаться от преследователей и бежала по прямой, отбросив ухищрения.

Лес, внезапно, кончился и неугомонная троица вылетела на обширную вырубку, тысячи коротеньких пенёчков, свежеспиленных деревьев, обступили наших героев.

Зайцы и Король остановились и, с трудом переводя дух, пошли вглубь лесоповала. За их спинами пылали деревья, заслоняя голубеющее небо сплошной пеленой чёрного дыма.

Его Величество присел передохнуть на широкий пень, оставшийся от двухсотлетнего дуба.

— Сколько же горя ты принес мне за один вечер, — сказала Королю Зайчиха, смахнув с морды долетавший до неё пепел — моё именье, доставшееся мне такой ценой, погибло, все сбережения, что бы обеспечить мне безбедную старость — ничего не осталось. Сорок лет я гнобила подчинённых, не из одного удовольствия, я мечтала, что на склоне лет не буду жить, как они, нищенствовать и побираться по помойкам. И стоило, только, появиться твоей королевской роже, как всё пошло прахом!

— Не заводись, сестрица, попытался успокоить родственницу Заяц.

— Заткни пасть! — гаркнула на него Зайчиха — Это ты притащил в дом это чудо! Хотел на грече обагатиться! И где теперь воя греча? — Зайчиха ткнула пальцем в направлении пылающего лесного массива — Там она! Вся сгорела!

— Нет, не вся, — спокойно промолвил Король и презрительно поглядев на Зайчиху, убедительно похлопал себя по карману, который отозвался нежным щорохом ядрышек гречи.

— Отдай! — навзрыд завыла Зайчиха и вцепилась в карман, но Король пинком ноги отшвырнул от себя алчное животное.

— Я вижу эта крупа для вас очень ценна, — Его Величество закинул ногу за ногу, поигрывая пынеходом — я готов вам её пожаловать, дабы вы доставили мою особу к моему тестю, королю сопредельного государства.

— Ценна? — прошипела Зайчиха, облизнув пересохшие губы — Хороша ложка к обеду. Настоящую цену греча приобретает во время изберательной компании, за ту дозу, что у тебя в кармане можно приобрести деревеньку, душ на пятьдесят крепостных, только вот незадача, сейчас август, а ближайшие выборы в октябре и то, следующего года! — на последних словах Зайчиха заплевалась, уподобившись брату — Так что, Величество, маловатую награду обещаешь!

— Да, маловато! — запищал и Заяц — Больше хотим! Миллион давай, золотом! И министество!

— Во тебе! — Король свернул косому кукиш — Смотри не подавись.

— Так и добирайся, тогда, сам, — насупилась Зайчиха.

— Могу и сам, — Король широко зевнул — а вы оба останетесь здесь, и не сегодня, так завтра, коллектора настигнут вас.

Зайчиха с ненавистью поглядела на монарха, но ничего не сказала, понимая, что он прав.

— Но если же вы удостоитесь милости быть моими верными слугами на время пути, — продолжал Король — то так уж и быть, если тесть отдаст мне своё королевство, я пожалую вам подданство и разрешу жить в моих новых владениях, а если же тесть наскребёт денег и купит мне моё прежнее королевство, то я издам указ о долговой амнистии, специально для вас.

— И всё? — разочаровано выдохнул Заяц — А как же титул и земли?

— Это я предлагал вчера, — Его Величество растянулся на пне — а сегодня, я меняю условия. Советую соглашаться, хоть, на такие.

— А как же королевское слово? — пискнул Заяц, всё ещё надеясь на титул.

— Королевское слово — крепче гороха! — объявил Его Величество — Сказал не дам, значит — не дам!

— Что же делать? — сама у себя спросила Зайчиха — Выбора у нас нет. Придётся согласиться, — она запрыгнула на пень и заглянула Королю в его чёрные, налитые злобой ко всему живому, глаза — хрен с тобой, — произнесла она глухим голосом — мы поможем тебе, а за это ты избавишь нас от коллекторов.

— Так уж и быть, — сделал вальяжный жест рукой Король — я принимаю твоё нижайшее прошение, — он повернулся на бок, выставив на обозрение разорванную на спине хламиду — а сейчас я повелеваю тебе заткнуться и дать своему повелителю часочек отдохнуть.

Августейший едва успел договорить, как из его груди вырвался богатырский храп и Величество забылся глубоким сном.

Непростительно безразмерная столица Многоземельной народной республики распласталась, как жирная свиная котлета на сковороде, истекая непомерно накопленными жирами и издавая смесь запахов подгорающего масла и полусырого мяса.

Цетром столицы являлась площадь Свободы и Рабства, увенчанная гранитными статуями изображавшими упомянутых Свободу и Рабство. Композиция представляла Рабство в виде крупного симпатичного, с правильными чертами лица, и волевым подбородком мужчину с ошейником на шее, крепко прижимавшего к себе хрупкую, с впалыми щеками девчушку, надпись под изваянием гласила: Рабство путь к Свободе!

В центре площади возвышался дворец парламента республики исполненный в стиле древнеримского сената.

О том, что сегодня был один из дней сессионного заседания парламента можно было догадаться по милицейскому оцеплению периметра площади, на территорию которой простым смертным вход был воспрещён. Да и при желании никто бы и не смог бы протиснуться на эту площадь, до того плотно она была забита личным автотранспортом парламентариев. Дороговизна и новизна автомобилей свидетельствовала о том, что банкротство мировому автопрому в ближайщие годы не грозит, ибо парламентарии Многоземельной народной республики имеют сурьёзную покупательскую способность и не стесняются её использовать.

Но перенесёмся же скорее в сессионный зал. Его, полукругом в двенадцать рядов, заполняли ряды кресел с горностаевой обивкой, в центре зала возвышалась трибуна для спикера. Эта самая трибуна в данный момент была центром свалки из беспрестанно толкающихся и бранящих друг друга депутатских тушек с трёхскладчатыми затылками.

Главной целью каждого было, будто бы, дорваться до трибуны и успеть выкрикнуть что — нибудь в микрофон, пока коллеги не успели стащить его за ноги.

Вот какой — то бородавчатый, на вид приличный дедушка, с хитрожопым прищуром, неожиданно для самого себя добрался до микрофона, и, совершенно, не зная, что говорить, запел пахабную песенку из своей молодости:

На втором куплете маразматического исполнителя таки стянули с трибуны, и, дабы, разъяснить дедуле, что с концертом пора заканчивать, так как тот по — прежнему продолжал петь, даже, без микрофона — разбили стулом голову, и, уже, повели сражение, подобно древним ахейцам, за тело Патрокла, не гнушаясь в процессе нещадно топтать павшего дедушку туфельками из крокодильей кожи.