— Не дареное, а выпрошенное, — уточнил Саакашвили.

Она сердито дала ему тумака в бок. Он отскочил со смехом, а она, разжав кулак, смотрела на лежащее на ладони янтарное сердечко.

— Если бы у меня была лента! Получился бы отличный кулон.

— Черная подойдет?

— А есть у тебя?

— Погоди. — Сбросив с плеч кожаную куртку и расстелив ее на песке, попросил: — Садись и жди.

Он пошел к тому месту, где волны плескались о затопленный грузовик, пробежал по черным опорам волнолома, взглядом прикинул расстояние и прыгнул на мокрый капот грузовика. Григорий не смотрел на девушку, но, желая произвести на нее впечатление, еще раз прыгнул, перемахнув через кабину.

В кузове, наклоненном на один бок, плавала голубая матросская бескозырка. Она раскачивалась на волнах, и нагнувшемуся Григорию нелегко было ее поймать. Несколько раз она проскакивала мимо пальцев, пока наконец не удалось ухватить ее за черную ленточку, пришитую сзади к околышу.

Возвращаться оказалось труднее: с грузовика на опоры не прыгнешь, с трудом ему удалось выбраться на берег.

— Держи, — вручил Григорий Лидке оторванную одним рывком от бескозырки ленточку.

— Вот додумался! — удивилась девушка.

Григорий пригладил усы, положил руку на ее плечо а, остановившись перед ней, начал говорить по-грузински. Ей приходилось слышать разные языки, многие из которых были совершенно непонятны. И эти слова ей тоже были непонятны, но она с удивлением заметила, что слушать их доставляет ей удовольствие. Эти звуки, шероховатые, как гранит, резкие, как клекот орла, вобравшие в себя гласные, как поток — солнечный свет, создавали спокойную, благородную мелодию.

— Стихи? — спросила она, когда он замолчал.

Он молча кивнул головой.

— Твои?

— Нет, — рассмеялся он весело. — Шестьсот лет назад написал один грузин, Шота Руставели.

— А о чем они?

— Ты поблагодарила за ленточку, а я ответил, что ты для меня как солнце, и я даю слово, что выполню любое твое желание, невзирая ни на какие опасности…

Он схватил горсть песка и бросил ее под ноги.

— Не умею только по-польски, чтобы хорошо рассказать.

— Ты хорошо сказал, — тихо произнесла Лидка.

— Не я. Это так говорил королеве Тинатине Автандил.

— Кто?

— Автандил, был такой рыцарь в древности.

— Жаль, — еще тише прошептала девушка.

Не выпуская из ладони янтарное сердечко, она стала подниматься по тропинке среди дюн. За ней шел Григорий, глубоко задумавшись, видимо, даже не расслышав последнего слова.

На гребне взгорка, в замаскированном сеткой окопе для орудия, приспособленном для ведения круговой обороны, стояла длинноствольная семидесятишестимиллиметровая пушка, а около нее на посту улан. Солдат посматривал в направлении моря, время от времени поднося к глазам бинокль.

— Нашли что на берегу? — ехидно спросил он танкиста.

— Клад, — ответила Лидка, размахивая черной ленточкой.

— Гитлера не видать? — в свою очередь съязвил механик, недовольный тем, что вопросами его отвлекли от мыслей.

— Только рыб и одну сирену, — отпарировал артиллерист.

— Держись за меня, Берлин увидишь, — пообещал грузин, принявшись отцеплять кокарду и отвинчивать орла со свастикой с бескозырки.

— Янек сердитый, оттого что нам приказали не к Одеру ехать, — напомнила Лидка и поморщилась, увидев, что делает Саакашвили с бескозыркой. — Зачем тебе это?

— Бляшки не нужны, — Григорий швырнул их на землю, — а остальное может пригодиться. Хотя бы сапоги чистить. — Он выжал воду из голубого сукна бескозырки и сунул его в карман куртки.

Они миновали орудийный окоп, и глазам их открылся приморский пейзаж: до самого горизонта тянулись поля с темными участками свежевспаханной земли, а на них зеленели передвигающиеся фигурки работающих на пахоте уланов. Очертания окрестностей были волнистые, ближе к морю темнели группы деревьев, на горизонте чернел лес, серебрились под лучами солнца озерки.

— Сюда обязательно понаедут дачники, — сказала Лидка. — Здесь не только воздух здоровый, а вообще красиво.

Ближе к шоссе краснела крупная усадьба из нескольких строений, огороженная кирпичной стеной, выщербленной пулями. Усадьба вместе с орудием на дюне представляла узел сопротивления: в стенах были пробиты амбразуры, между домом и коровником установлены заграждения, отрыты окопы и ходы сообщения.

По подворью расхаживали уланы. Двое у колодца поили коней. Третий в деревянном корыте стирал портянки, а уже выстиранную рубашку повесил на маховое колесо корморезки. У ворот, выходящих на шоссе, стоял «Рыжий». Две головы выглядывали из люков его башни.

— Ой, батюшки, мне ведь на дежурство уже пора! — крикнула Лидка, взглянув на часы, и побежала к зданию, над крышей которого на шесте торчала радиоантенна.

Подходя к танку, Григорий услышал, как Елень поучает Черешняка:

— Берешь рукой, значит, поднимаешь до подбородка и загоняешь снаряд в ствол плечом с полоборота.

Все это он показал жестами.

— Одной рукой тоже можно, — упирался Черешняк.

— Ну что за дурень! — вздохнул Густлик, обращаясь к Григорию, а потом опять сердито стал объяснять: — Я ж тебе говорю, дурила ты чертов, как нужно: в танке сто снарядов и сто раз нужно пушку зарядить. Потому и заряжать надо с силой, всем плечом, а то у тебя рука будет отваливаться. Если раз опоздаешь, то не ты один, а все мы к святому Петру на небо попадем.

Григорий взглянул на два грузовика с солдатами, проехавших по шоссе, и решил присесть на досках, сложенных вдоль ограды, где на солнце грелся Шарик.

— Ну что, старик… — протянул он руку, чтобы погладить собаку, но Шарик неожиданно оскалил зубы и угрожающе зарычал. — Что это с тобой?

— Со мной? — спросил Густлик.

— Да нет… Шарик совсем сдурел.

Саакашвили пересел от собаки вправо, и овчарка отвернула морду в другую сторону, заскулила дружелюбно, подползла к Григорию и подставила голову, чтобы ее погладили.

— К орудию! — приказал Черешняку Густлик.

Оба исчезли в башне, через открытые люки долетали голоса и звон металла.

— Осколочным заряжай!

— Готов!

— Разряжай… Бронебойным заряжай!

Саакашвили закрыл глаза и, слушая слова команд, грелся на солнце, отдыхал. Пожалуй, у него было на это право, потому что едва закончился большой переход от Гданьска и почти до самого Щецина, как он старательно осмотрел весь танк и сделал все, что требовалось. Вот только эти траки… Надо было бы найти в окрестности разбитый Т-34 с новыми, мало изъезженными гусеницами, снять несколько звеньев, привезти и заменить… И верно, надо привезти, ведь когда теперь Вихура вернется.

На шоссе показался грузовик и, как назло, остановился у ворот, рокоча мотором. «Вихура, точно Вихура», — подумал Григорий и продолжал сидеть, не открывая глаз, чтобы увидеть его как можно позже. А тем временем из машины вылез высокий мужчина в куртке с бело-красной повязкой на рукаве, в сапогах и, подойдя к воротам, прочитал надписи, выжженные на досках: «Хозяйство Калиты», «Хозяйство Коса».

— Вы к кому, гражданин? — спросил часовой.

— К сыну.

Григорий узнал по голосу Веста. Он тут же вскочил и торжественно крикнул, подняв руки вверх:

— Ваша! Ваша!

Он бросился навстречу Весту вместе с Шариком, следом за ним — Густлик, потом Томаш. Едва они успели поздороваться с поручником, как, встревоженный криками, из здания выбежал Янек и бросился отцу на шею.

— Надолго приехал?

— Я подвез оперативную группу, чтобы сразу, как только Щецин будет освобожден…

— Значит, ты остаешься с нами! — обрадовался Янек.

— В моем распоряжении всего лишь пятнадцать минут. Я должен вернуться в Гданьск. А потом опять приеду…

Отец с сыном направились к дому, а остальные члены экипажа остались на месте. Густлик придержал грузина за руку, чтобы он не шел за ними. Только Шарик, не скрывая своей радости, прыгая, побежал следом за Косами.

В приоткрытое окно выглянула Лидка с наушниками на голове.