«Как на праздник…» — подумал Янек.
— Праздник у нас сегодня, ребята, — заговорил генерал. — Идем за Вислу…
Неожиданно послышался нарастающий свист, затем бульканье разрываемого над головой воздуха. За лесом, в стороне дороги, по которой еще недавно двигались танки, блеснул огонь, прогремели взрывы. Летевшую над деревьями ворону подбросило вверх, завертело, и она, похожая на черный крест, бессильно упала на землю, убитая взрывом.
Генерал, не обернувшись, спокойно продолжал:
— За Вислой советские гвардейцы захватили плацдарм. Гитлеровцы бросили против них одну дивизию, другую. Их остановили. Тогда они бросили третью, танковую, названную именем Германа Геринга. Там сейчас, ребята, тяжело, очень тяжело. — Генерал на минуту умолк: не хотел говорить, что в этой дивизии в три раза больше танков и в семь раз — людей по сравнению с польской танковой бригадой. — Немец беспрерывно бомбит переправы, бьет из артиллерии, бросает все новые и новые силы в бой и прижимает гвардейцев к реке. Командование могло бы послать на помощь одно из советских танковых соединений, но как раз сейчас ни одного нет под рукой. Командование фронта посылает на плацдарм нас. Так оно, конечно, и должно быть, потому что оттуда дорога ведет к Варшаве… Знаю, для многих это будет первый бой. Но я верю вам. Знаю, вы будете достойны имени гвардейцев, не ударите лицом в грязь. Готовьте машины, скоро двинемся к переправе.
Минуту спустя вверху, приближаясь, стал нарастать беспокойный низкий рокот моторов; затем захлопали зенитки, и над головой появились бомбардировщики, стремительно размыкая строй. С противоположной стороны, от солнца, к ним соскальзывали остроклювые «ястребки» — истребители. До земли дошел треск, будто рвали полотно. Один из самолетов задымил, а остальные, еще не выйдя на цель, разом высыпали свои бомбы.
Металлические капли замелькали на солнце, стремительно разрастаясь в размерах. Они обрушились на землю, и все задрожало вокруг, заходило ходуном. Бомбы упали за лесом. Горячее дуновение принесло грохот разрывов и смрад тротила. В косых лучах солнца завертелись пыль и комья земли.
— Скоро на переправу, — повторял генерал, оставаясь стоять на том же месте. — Идем на ту сторону. Запомните, назад пути нет. Где мы — там граница родины. Это все.
Он отряхнул с рукава пыль, пошел вперед, но вдруг остановился и позвал поручника Семенова.
— Танки командования переправляются за первой ротой. Вы пойдете к деревушке Острув, где остановится штаб бригады, будете находиться в резерве. Если понадобится, пошлем вас на помощь.
— Ясно, товарищ генерал.
— Хорошо… А как там Янек? — спросил он. — О том сбитом самолете и о пленных я уже знаю. Об озорстве на мосту не хочу знать. Присматривай за парнишкой, чтобы беды какой не случилось… Зелен еще и горяч очень… И еще одно: пойдем со мной к машине, я дам тебе для него шлемофон. У меня есть другой. В нем хорошие наушники. Надо, чтобы связь с вами была лучше, чем на учениях.
Несколькими минутами позже Янек уже примерял генеральский подарок. Шлемофон был ему впору, будто специально для него изготовлен, но радоваться было некогда: весь экипаж готовил машину к бою. За время многочисленных переходов, маршей и остановок в машине набралось много ненужного барахла. Сейчас все это они выбрасывали, чтобы ничего не болталось в танке, чтобы просторней и свободней в нем было, не мешало в бою, чтобы как можно меньше пищи для огня осталось внутри. Только для Шарика после непродолжительного спора оставили в углу ватник.
Проверили еще раз оружие, боеприпасы, мотор. Даже старый топливный насос, который они поставили вроде бы временно перед учениями, и тот работал исправно.
После обеда дел никаких не было. Все четверо забрались под танк, улеглись на траве. Стоял августовский зной; к полудню он пробрался и под деревья, но здесь, между гусеницами, было немного прохладней: продувал сквознячок.
Лежа на спине, Янек смотрел на плоское днище танка, к которому пристали комья земли. Вокруг круглого аварийного люка ползал жук.
— В конце сорок второго года, а точнее, семнадцатого декабря двадцать четвертый танковый корпус, в котором я служил, форсировал Дон под Верхним Мамоном и был введен в прорыв, — начал Василий, откусывая сладкий желтоватый кончик стебелька сорванной травинки.
— Погоди! — перебили его сразу все трое, перевернулись со спины на живот, подползли поближе, чтобы лучше видеть и слышать. — Теперь рассказывай.
— Мы быстро продвигались вперед, громили все, что преграждало нам путь. За пять дней танки отмахали двести сорок километров. Двадцать третьего декабря сильные группы гитлеровцев попробовали нас остановить, но мы их смяли и вечером захватили Скосырскую. Было разбито много машин, потеряли много людей; мотострелковая бригада осталась сзади, не хватало горючего в боеприпасов…
— Вы имели право отходить, собрать силы. Машина не человек, без горючего не тронется, — заметил Саакашвили.
— Мы тоже так думали, — улыбнулся Семенов, — но командир, генерал-майор Баданов, решил иначе. В два часа ночи мы снова пошли вперед, проделали тридцать километров и в половине восьмого утра по сигналу залпа дивизиона гвардейских минометов внезапно атаковали станицу Тацинскую. На станции захватили состав цистерн с горючим и пятьдесят самолетов, огромные продовольственные склады, а на аэродроме
— до трехсот пятидесяти самолетов — бомбардировщиков, истребителей и транспортных, которые не успели подняться. В этот день немцы вышли нам в тыл.
— Нужно было все разбить, сжечь и уходить, — заявил Елень.
— Надо было удержать то, что заняли, — возразил Семенов. — Тацинская находится у железной дороги, которая ведет с запада к Сталинграду. Мы вгрызлись в землю и оборонялись. Гитлеровцы бросили против нас соединения, которые должны были с запада идти на помощь Паулюсу, и атаковали беспрерывно. На третий день к нам прорвались три автоцистерны с горючим и шесть грузовиков с боеприпасами под прикрытием пяти тридцатьчетверок, подошла мотострелковая бригада. Бои становились все жарче, но когда над землей торчит только одна башня танка, то попасть в него нелегко. Продержались мы четыре дня и только на пятый ночью по приказу штаба армии после внезапного удара вышли из окружения уже как второй гвардейский Тацинский танковый корпус. Это наименование нам присвоили за овладение Тацинской…
— Наименование и часы, — напомнил Саакашвили. — На твоих часах есть надпись…
— Да, такой корпус — это сила, — задумчиво произнес Янек.
— Сила, — согласился Василий, — но не по численности. Двадцать восьмого декабря в Тацинской у нас было тридцать девять средних танков Т-34 и пятнадцать легких Т-70, а это всего половина нынешнего состава нашей бригады… Я рассказываю вам об этом потому, что, может быть, уже сегодня мы произведем первые выстрелы по врагу.
Поручник поднял голову от травы и своими разноцветными глазами посмотрел на лица товарищей.
— Ребята, помните о двух вещах, самых главных для танкиста, — медленно произнес командир, старательно выговаривая каждое слово. — В наступлении все дело решает скорость. Как тронулся с места, гони вовсю вперед, не оглядывайся по сторонам, не мешкай. Ищи врага там, где он тебя не ждет… А в обороне — зарывайся в землю по уши, подпускай врага поближе и бей наверняка…
Все трое смотрели на него с вниманием, а Елень даже потихоньку шевелил губами, видно повторяя про себя эти советы.
— В общем, скоро все это нам придется испытать в деле, — рассмеялся звонко Василий. — А пока воспользуемся моментом и попробуем немного вздремнуть. Неизвестно, когда еще поспать придется.
Он закрыл глаза и спокойно, ровно задышал. Со стороны переправ долетали звуки разрывов, за Вислой нервно погромыхивала артиллерия. Янек Кос пробовал думать то об одном, то о другом, но ритм дыхания спящих товарищей путал его мысли, и вскоре он сам уснул.
Встали на закате, сполоснули лицо водой из ведра, надели комбинезоны, затянув их поясами. Вестовые, перебегавшие от машины к машине, вместе с приказом принесли новости:
