— Мы были и остаемся мечом польской демократии. Первая армия никогда не подведет!

Делегаты в одном порыве поднялись с мест, стали аплодировать и кричать во весь голос:

— Да здравствует армия!..

Какая-то женщина подбежала, поднесла летчику нарциссы, за ней двинулись другие.

Томаш пожимал кому-то руки, а сам смотрел в зал: ему показалось, что он видит человека, очень похожего на отца.

И действительно, из толпы вынырнул человек, который показался Томашу похожим на старого Черешняка. Вблизи он был меньше похож, потому что был по-праздничному одет — в темном костюме и при галстуке, но это был он, его отец. Он протянул к сыну руки. Они крепко обнялись, с минуту молчали, а потом первым заговорил отец, стараясь придать голосу строгий тон:

— Что ты тут делаешь, Томек? В отпуске или как?

— Я делегат, вместе с заместителем командующего армией.

— Значит, тебя выбрали?

— Да, меня. А вы как здесь?..

— Тоже делегат. То есть депутат. С отцом твоего командира, — показал он на Станислава Коса, который махал им рукой над головами остальных, пытаясь подойти поближе.

— И что вы тут делаете? — не мог оправиться от удивления Томаш.

— Управляю, — ответил старик.

— Чем?

— Польшей, — сказал он и, чувствуя необходимость более подробно объяснить обстановку, добавил: — Не один, конечно. Вместе с другими.

Это было невероятно. Чтобы из деревни, да какая там деревня — фольварк! — выбирали управлять или включали в состав армейской делегации! Новое было время, совсем другое чем раньше. Потом сын спросил, понизив голос:

— Плютоновый привел корову?

Старик чуть кивнул, и лицо его просияло в улыбке.

— Стельная. Раньше чем с войны вернешься, или телочка или бычок уже будет…

— Привет, Томаш! — сказал пробравшийся наконец к ним Вест.

— Здравия желаю, гражданин поручник, — ответил Томаш. Подавая руку, он быстро переложил в левую номерок, который все время сжимал, чтобы не потерять.

— Что ты там прячешь?

— Да кружок, — показал он и протянул отцу. — На эту бляшку вещмешок дадут. Там у меня, отец, хороший топорик, недоуздок и еще кое-что. — Вдруг он что-то вспомнил, полез рукой в карман и достал коробочку. — Мазь. Вернусь, черенки прививать будем…

— Как экипаж? — поинтересовался Станислав Кос.

— Хорошо. А подпоручник, наверно, скоро женится.

— Какой подпоручник?

— Ваш Янек. Вчера утром звездочки получил. Они должны были только до Лабы доехать, а потом возвращаться…

По Берлину ехать было трудно. Из руин, из подвалов, из подземных туннелей метро вылезали тысячи фашистских солдат в грязно-зеленых мундирах. В первые часы после капитуляции нельзя было ни часовых напастись, ни с приемом оружия управиться, поэтому некоторые колонны пленных шли еще с винтовками и автоматами, неся их прикладами вверх.

За городом дело пошло быстрее, и уже под вечер танкисты догнали бронетранспортеры разведывательного батальона армии. За то время, пока брали город, фронт продвинулся далеко на запад. Четыре польские дивизии и кавалерийская бригада, поддержанные четырьмя артиллерийскими бригадами и авиационным корпусом, теснили гитлеровцев к Эльбе, к которой с другой стороны уже подходили западные союзники.

Генерал, затративший на прорыв к Бранденбургским воротам не более трех часов, в дальнейшем энергично собирал танки, штурмовые орудия и бронетранспортеры из поддерживаемых частей в кулак, но Кос и Елень, потихоньку беседуя, полагали, что это делается уже только для парада.

Однако вышло, что генерал, а не подпоручник был прав, потому что 4 мая танковая группа, поднятая по тревоге приказом по радио, быстро двинулась вперед, на исходные позиции, так как фронт неожиданно остановился на месте. Его должны были сломать мощью стали и огня, дать возможность пехоте продолжать наступление. Танки развернули на ровном поле.

Влево и вправо от «Рыжего» стояло по двадцать пар машин. Густлик попытался их сосчитать, но сбился со счета на пятидесятой. Они не были замаскированы, потому что самолетам противника уже неоткуда было взлетать, а со стороны фронта их защищала широкая дорожная насыпь высотой с двухэтажный дом.

Григорий тихонько выводил какую-то грузинскую мелодию, держа руки на рычагах управления; Вихура у ручного пулемета обмахивался шапкой — ему было душно. Капитан Павлов с места заряжающего смотрел на поле через перископ. Густлик хлопотал у прицела. Мотор молчал. Каждые несколько секунд по ту сторону брони раздавался низкого тона свист и вслед за этим следовал взрыв мины большого калибра.

Елень двинул плечами, встряхнул головой и прервал молчание:

— Я же вам уже три раза говорил: вы, товарищ, — к прицелу, а я буду загонять снаряды в ствол. Капитану заряжать не к лицу.

— Капитан и партизан все могут делать. Я на месте Томаша пока что буду. До конца войны всего несколько километров осталось.

— На карте близко, — произнес Янек и смолк, потому что рядом разорвался снаряд, осколки зазвенели по броне и сквозь смотровые щели проникла пыль, потом добавил: — А доехать трудно. Последние боеприпасы фрицы расстрелять хотят, что ли?..

— Я иначе думаю, — ответил Павлов. — Им не все равно, кому сдаваться в плен. Ни у американцев, ни у англичан Гитлер Освенцима не строил…

В танке снова воцарилась тишина. Янек развернул на коленях большой лист, на котором были напечатаны силуэты американских и английских танков — М-3, М-4, А-2, «Матильда», «Валентин», «Черчилль»… Это нужно было для того, чтобы случайно не подбить танки союзников, когда они появятся с противоположной стороны.

— Внимание, все машины! — услышали они в наушниках знакомый голос генерала. — Заводи моторы!

Прежде чем мотор заработал, снаружи раздались громкие команды, отдаваемые пехоте:

— Головной взвод — первый. Направление — три тополя прямо. Рота… вперед!

Загудели моторы, и вслед за этим по радио последовал приказ генерала:

— Направление — Лаба! Вперед!

«Рыжий» тронулся, а секунду спустя двинулись все танки и самоходные орудия, сосредоточенные на исходной позиции для наступления. Чуть поднимая пыль, они шли, еще невидимые для врага, который продолжал методически бить из тяжелых минометов по уже пустому месту. Янек почувствовал холод в груди, как обычно, когда шел навстречу опасности. Хорошо, что Огонек в тылу. Почему Лидка полезла в огонь? Под самый конец войны…

Пехота ушла вперед, появилась на горизонте, ускорила шаг. Танки прибавили ходу. Механики выравнивали машины, чтобы одновременно преодолеть подъем и не дать возможности противнику произвести по ним много выстрелов. Когда танки стали уже видны на фоне неба, они открыли огонь из пулеметов и орудий, перевалили на другую сторону насыпи, скрежеща гусеницами по каменной брусчатке.

На предельной скорости вела огонь наша артиллерия. Лава тяжелых снарядов проплывала по небу одна за другой, черно-красной тучей обрушивалась на паутину окопов, виднеющуюся впереди. По слегка уходившим вниз полям, за которыми уже угадывался берег большой реки, шло широкое, сильное наступление пехотной дивизии. Последнее польское наступление в этой войне.

Враг не уступал, не молчал. Наступающих встретил плотный заградительный огонь, затявкали противотанковые пушки, завизжали длинные очереди из бункеров, из укрепленных фольварков, из вкопанных в землю танков.

— Тополь прямо, вправо десять, орудие… — командовал Кос.

— Есть, орудие, — отвечал, наводя ствол, Елень.

— Готово, — доложил Павлов, загнав снаряд.

— Огонь!

Грохнул выстрел, и Григорий сразу же изменил направление. Вихура, вспотевший, тяжело дыша, короткими очередями из пулемета очищал дорогу.

Они вели плотный огонь. В паузах между выстрелами Павлов едва успевал заглянуть в перископ. Однако он заметил, как соседний танк, наехав на мину, исчез в облаке разрыва и остановился, охваченный вишневым пламенем.

Раздался вой тяжелой мины. Близкий разрыв встряхнул танк. «Рыжий» продолжал идти вперед, но капитан заметил внизу сзади струйку дыма, проникшую внутрь.