Услышав команду, солдаты возвратились, но вой второго снаряда снова заставил их броситься на землю. Снаряд был небольшой и взорвался на другой стороне моста.

— Встать! Встать! К машинам! Быстро на ту сторону!

Солдаты вскочили, столпились у грузовиков, помогая друг другу взобраться. Никто не заметил, как один из бежавших исчез за последним орудием.

Третий снаряд разорвался уже совсем близко, выбросив груды земли на шоссе.

Ревели моторы, третий грузовик пытался объехать недвигающуюся вторую машину, слышались проклятия. Артиллеристы выглядывали из-под брезента, всматриваясь в сторону фронта и опасаясь новых снарядов. Никто и не обратил внимания, как под брезент последнего орудия проскользнул человек и ловкие руки изнутри завязали развязанную веревку.

Колонна двинулась по мосту, подгоняемая окриками часовых и регулировщиков.

В воздухе снова засвистело. Почти одновременно четыре снаряда хлестнули по каналу, смели заграждения на берегу, слизнули будку регулировщика. Над головами продолжали свистеть осколки, рикошетом отлетавшие от фермы моста.

Один осколок прорвал брезент на последнем орудии, попал внутрь, зазвенел о металлическую стойку. Черешняк отклонил голову, а потом нагнулся пониже, подул на горячий осколок и выбросил его. Он ощупал порванный брезент, проверил, можно ли его зашить, но пришел к выводу, что вода все равно будет протекать и делу не поможешь. И потом это вообще его не касается.

Сейчас главным вопросом было, остановится ли колонна за мостом, и в таком месте, чтобы спрыгнуть и скрыться в кустах или хотя бы остаться на асфальте. Пока никаких намеков на остановку не было. Спускаясь вниз, машины увеличили скорость, а потом свернули на улицу в предместье города. Дальше стали все чаще попадаться большие дома, загудел под колесами разводной мост над каналом, и машины остановились на довольно большой площади.

Слева стоял дом из потемневших кирпичей, стена которого вертикально опускалась в воду, а в окне за мешками с песком торчал ствол пулемета. Справа за ровным рядом деревьев поблескивал канал, а вдали маячили возвышающиеся над водой дома.

Офицер стоял на газоне, среди поломанных цветов, жестами показывал место стоянки и покрикивал:

— Первое и второе орудия… Поляки начнут атаку с этого направления. Третье и четвертое орудия…

Солдаты схватили лопаты и энергично принялись раскапывать газон, подготавливая огневые позиции для орудий.

— Ты хочешь есть? — спросил один артиллерист другого.

— Как волк.

— Подожди, я сейчас что-нибудь принесу, — успокоил товарища первый.

Солдат воткнул лопату в землю, подошел к последней пушке и снизу вверх старательно начал расшнуровывать брезент.

— Ты что здесь делаешь? — спросил его часовой.

— Чшш… — Солдат протянул пачку сигарет, чтобы он замолчал.

Часовой взял сигарету, заложил ее за ухо и отошел на несколько шагов. Стоя у стены, около выбитого окна, он видел, как артиллерист сунул голову внутрь и уже влез до пояса под брезент.

Часовой пожал плечами, повернулся и отошел к другому орудию. Видимо, поэтому он не заметил, как артиллерист вдруг дернулся назад, но сразу же как-то обмяк и влез под брезент, а вернее, его туда втащили. С минуту снаружи торчала неподвижная согнутая нога, но и она скоро исчезла.

В воздухе нарастал гул моторов.

— Батарея, внимание! — приказал офицер.

По этому приказу солдаты покидали лопаты, бросились готовить пушки к бою. Часовой оглянулся и успел заметить, что, прежде чем артиллеристы добежали до последней пушки, от нее отделилась черная фигура и скрылась в окне первого этажа. На секунду часовой остановился, соображая, кто же из солдат задумал удрать, потом лишь пожал плечами, проверил, не выпала ли заложенная за ухо сигарета.

Перескочив через подоконник, Черешняк сразу же бросился на лестничную клетку и поднялся на второй этаж: он хорошо помнил объяснения Густлика о том, что гитлеровцы любят укрываться или в подвалах, или на крышах. На этаже действительно никого не оказалось, однако Томаш спрятался в темном углу за кафельной печью, прислушался. Отсюда ему была видна площадь, изрытая окопами, автомашины, подъезжавшие к дому, орудия, с которых артиллеристы спешно срывали брезент. Стволы смотрели в небо, подносчики подносили снаряды.

На четвертом орудии нашли труп и стащили его на траву. Кто-то подбежал к офицеру и доложил об этом, но тот только махнул рукой, занятый исключительно самолетами — пролетят или будут атаковать?

В небе сверкнул огонек, разгорелся — и все залило ярким светом. Горящая магнезия, наполнявшая бомбу, озарила площадь и пушки. Шум двигателей заглушал команды офицера, он отчаянно жестикулировал, наконец резко опустил руку, и почти одновременно все четыре пушки открыли огонь, посылая в воздух трассирующие снаряды.

За печью Томаш чувствовал себя в безопасности, но понимал, что если не воспользуется налетом, то уже не выберется из этого города, куда он неожиданно заехал. Он оторвался от стены и на цыпочках двинулся к окну, выходящему к каналу. Посмотрел вниз и отступил. С минуту думал, что же предпринять. Потом на веревке, которой был зашнурован брезент, затянул петлю и зацепил ее за крюк, на котором держалась раньше оконная рама. Снял сапоги и поставил их у стены. Осмотрелся, выбрал широкий старомодный стул и бросил его в канал. Всплеск воды не привлек ничьего внимания.

Быстро перекрестившись, Томаш перелез через подоконник и по веревке начал спускаться вниз со второго этажа. Босыми ногами он нащупывал выступы на стене, чтобы хоть немножко опираться. Он был уже у воды, когда заметил окно в подвале, из которого торчал ствол пулемета. Попробовал переместиться в сторону, но вес собственного тела тянул его прямо на ствол. Он замер, не зная, что предпринять, и висел, как большая спелая груша.

В небе выли самолеты, рядом грохотали зенитки. Неожиданно в воздухе просвистела серия бомб, и в тот же миг погасла осветительная бомба, висевшая в воздухе. В темноте нарастал резкий свист. «Прыгать или не прыгать?» — колебался Томаш.

Пламя разорвало темноту ночи. Одна из бомб взорвалась на площади. Силой ударной волны Черешняка сбросило в воду.

Орудия начали замолкать, несколько артиллеристов пытались сбить пламя с автомашины. Затихал гул самолетов.

Командир батареи приказал перенести убитого артиллериста в сени кирпичного дома. Он отошел в сторону, снял шлем и, вытирая вспотевший лоб, тихо разговаривал сам с собой:

— Кто мог это сделать? Партизаны? В Германии?

Он не мог понять, кто убил солдата, а мысль о большевиках-партизанах, действующих в сердце Германии, показалась ему абсурдной. Долгое время он бессмысленно смотрел на воду канала, освещенную заревом пожара, загрязненную поломанной мебелью, жестяными банками и бутылками. Под мостом качалась ярко освещенная пустая бочка из-под бензина. Лязг затворов вернул его к действительности. Он направился к орудиям.

Только теперь задвигалась веревка, спускавшаяся со второго этажа по кирпичной стене к самой поверхности воды. Свободный конец веревки натянулся, а другой быстро подскочил вверх, потом упал и погрузился глубоко в воду, не оставляя следа на поверхности, кроме небольшого водоворота.

В водовороте некоторое время вращался сброшенный в воду стул, а потом торчащие вверх ножки поплыли по течению. Под этими ножками показался круглый, как у рыбы, рот, набрал воздуху и снова скрылся под водой.

Черешняк терпеливо плыл, маскируясь стулом, подобно тому, как перед этим ждал момента, чтобы сдернуть веревку. Надеялся, что если незамеченным вырвется из города, то дальше будет легче.

Он нащупал твердый грунт под ногами. Идти было легче, чем плыть, хотя он не мог идти быстрее, чем плыл стул. Откуда было знать, не наблюдает ли за ним с берега внимательный взгляд опытного разведчика?

Канал тянулся между двумя насыпями. Берега заросли камышом и тростником. Где-то невдалеке шел бой — каждую минуту раздавались приглушенные, но резкие очереди, затихали и снова трещали в различных местах. Потявкивали минометы, шипели белые осветительные ракеты и цветные — сигнальные.