С трудом сфокусировав взгляд, разглядел худосочного шкета, с показательной заботой присевшего рядом. Ба! Старый знакомый. Как бишь его... Глеб? Гнус? Ганс? Точно, Ганс! Тот самый, которого довелось слегка подрихтовать при предыдущем визите в гетто.

Хотелось послать его куда подальше, но сил не осталось даже на это. Я просто застыл, тяжело дыша и стараясь хотя бы не упасть лицом в грязь. Сопротивляться не было никакой возможности. Беззащитен, обессилен, почти безволен.

Меня подхватили с обоих сторон, аккуратно вздернув на ноги. Куда-то потащили — я уже не различал окружающей обстановки. Помню стайку подростков, взволнованные голоса, встревоженные лица. А потом на какое-то время пришла тьма.

Очнулся уже лежа.

Грязный потолок, пыльные стены, замызганное окно — каким-то образом оказался внутри помещения. Матрас, брошенный прямо на пол. Видавшая виды простыня. С трудом повернув голову, заметил, что больше в комнате нет никакой мебели.

Крутка исчезла, как и рубаха. На груди красовалась самодельная повязка, сквозь которую медленно, но верно сочилась кровь. Боль никуда не делась, но как-то притупилась, стала фоновой. Быть может, я просто привык. Неимоверная слабость не позволяла шевельнуть даже пальцем.

— Майк! Майк! Ты меня слышишь? — перед глазами появилось личико Элли, — Майк, не отключайся!

Она выглядела настолько встревоженной, взволнованной, прямо-таки до чертиков испуганной! И это было, признаюсь, чертовски мило. Даже сердце кольнуло от какой-то неожиданной теплоты. Хорошо знать, что хоть кому-то в мире есть до тебя дело. Причем вот так — искренне, с осязаемой силой.

— Нужно срочно тащить его в больницу! — Элли обращалась к кому-то за спиной, — Если рану толком не обработать, то долго он не протянет!

— Нельзя в больницу! — послышался голос Брунеля, — Там его лонгеры и возьмут, тепленьким!

— Так что же делать?! — девушка прикусила губу, оглядываясь с отчаянным безрассудством.

Напрягшись изо всех сил, издал какой-то звук. Хотел позвать Элли, но получилось только хрипеть. Впрочем, внимание привлечь удалось.

Встрепенувшись, Элли склонилась ухом к самым моим губам. Осталось только шептать.

— Звони... Розалинда... Вуд... — продиктовал номер, едва ворочая языком.

На этом мое участие кончилось. Мир вновь помутнел, опустилась темная пелена беспамятства. Иногда до слуха доносились какие-то звуки, голоса. Перед глазами рождались редкие вспышки света. Но все это тонуло в целом океане мрачного бессилья.

А потом родилась боль. Острая боль, разом вернувшая к неприглядной действительности.

Застонал, дернулся. Ощутил руки, крепко удерживающие на месте. Открыл слезящиеся глаза, стараясь разглядеть мучителей.

— Уже все, Майк. Терпи! — голос Розалинды холодный, жесткий, бесчувственный, — Я тебя залатала. Теперь жить будешь. Главное — не дергайся.

Она возилась над раной, будто художник, дополняющий картину последними штрихами. Отбросила иглу, промокнула шов марлевым тампоном.

Как ни странно, боль почти сразу куда-то ушла. Осталось ощущение чрезвычайной разбитости и мышечная зажатость возле плеча. В остальном — нормально. Удалось даже повернуть голову.

Элли, Брунель, Ганс, еще двое парней. Да тут целая группа поддержки! И все смотрят, как на ожившего мертвеца. Что ж, может быть, я именно так и выгляжу.

Розалинда отошла в сторону, собирая многочисленные инструменты в медицинский чемоданчик. Обычно спокойная и уверенная, сейчас она казалась какой-то нервной, взвинченной до крайности.

— Рози... — удалось прошептать с первой попытки, — Спасибо...

Она резко развернулась, остановив на мне уничижительный взгляд. Брунеля и компанию доноров принципиально старалась не замечать.

— Все кончено, Майк, — в тоне прозвучала ядовитая непререкаемость, — Между нами все кончено. В клинике тебе не рады. Больше не приходи. И не звони... Никогда!

Докторша подхватила пожитки и решительно скрылась, не сказав на прощание ни слова. Да и мне, если честно, ответить было нечем.

Все действительно кончено. Страница жизни перевернута. Все, что было до этого, уничтожено, стерто. Работа, друзья, женщины, деньги... Все в одночасье сгорело, пошло прахом. Как, почему? Можно сколько угодно жалеть, анализировать, задаваться бессмысленными вопросами. Факт от этого не перестанет быть фактом.

Ничего уже не будет, как раньше...

— Могу я прогуляться? — задал вопрос, глядя в хитрые стариковские глаза, — Хотелось бы, знаете, подышать свежим воздухом!

Марк Брунель сморщился. Покачал головой. Развел руками. Тяжело вздохнул. Показал все признаки сильнейшего смущения.

— Ты еще слишком слаб, Майк, — мягко заметил он, — Лучше уж соблюдать постельный режим... какое-то время.

Бла-бла-бла... Он говорил одно. Рассказывал о своей заботе. О человеколюбии. О ранах и слабости. Но мне слышалось совсем другое. За внешним фасадом красивых фраз различал лишь одно: «Пока не скажешь, где устройство, отсюда не выйдешь!».

Возможно, дело в богатом воображении. Может быть, Брунель ничего такого не думал. Но все косвенные признаки прямо-таки кричали об этом.

Насколько я ослаб? С момента ранения прошло три дня. Три дня сна, невкусной еды, отлеживания боков.

Первый день и впрямь был немощен, как младенец. На второй уже самостоятельно поднимался и бродил по комнате. Сейчас мне казалось, что восстановление практически завершено.

Практически — за исключением затягивающейся раны, оставшейся от удара ножом. Она то и дело беспокоила, тревожила, напоминала о себе ноющей болью. Вернулась сила, вернулась бодрость. Но былая подвижность пока еще не пришла. Левое плечо и вовсе не желало слушаться. Рука едва поднималась. Зато остальные части тела функционировали более чем нормально.

— Скажите прямо, Брунель, — все-таки не выдержал неопределенности, — Сколько вы намерены меня тут держать?

И вновь старик расшаркался, как именитый актер перед взыскательной публикой. Изобразил целую пантомиму: как же мне, мол, жаль, что происходит подобное непотребство...

— А куда же ты пойдешь, Майк? — дед изящно уклонился от прямого ответа, — Твой офис разрушен. Друзья покалечены или убиты. Полиция спит и видит, как бы тебя арестовать. Да и лонгеры... Пресловутый Особый Отдел... Да-да, не смейся! То, что о нем никто ничего не знает, вовсе не означает, что такого отдела не существует. Просто о нем не говорят... в открытую.

Вот же хитрый черт! Как ловко уводит тему в сторону! И ведь хотел бы его дожать, но уж больно интересно узнать, что старик может сказать про этих «особистов».

— Вы уже сталкивались с ними? С этим супер-пупер отделом?

— Не напрямую, — Брунель опустил голову, словно что-то недоговаривая, — Но если вдуматься, то все лежит на поверхности.

— В смысле?

— Ну же, Майк. Включи мозги, — дед усмехнулся, как заправский интриган, — Представь, что ты живешь сотни лет. Причем — не стареешь, не слабеешь, а наоборот — можешь набирать все больше сил, знаний, умений, навыков. Чем бы тебе захотелось заняться в первую очередь?

— Э-э-э... Напиться?

— Ладно, не утруждай себя, — Брунель театрально махнул рукой, — Вижу, думать ты не в состоянии. Прими, как данность: долгоживущие в первую очередь пекутся о собственной безопасности. Потому что, когда умереть ты можешь только насильственной смертью, вопросы охраны внезапно выходят на первый план. Не на этом ли принципе процветало твое агентство?

Задумался и покачал головой. Наверное, как-то так дела и обстоят. Никогда не формулировал для себя этого... явно. Но подспудно что-то такое в мозгу вертелось.

— Кто-то нанимает телохранителей. Кто-то доверяет охране. Но есть и другие. Идущие по пути саморазвития. Понимаешь, о чем я? — старик глянул с заметным сомнением, — К примеру, нажимать на курок можно научиться за день. Чтобы достигнуть заметных результатов в стрельбе, уйдут годы. Профессионалы тренируются с пулевиком на протяжении десятилетий. Теперь представь, какого мастерства можно достичь, если срок жизни ничем не ограничен?