— Ну-ну...

— Ба! Фома неверующий! — Брунель в сердцах хлопнул себя по худым ляжкам, — Да за примерами и ходить далеко не нужно. Не подскажешь, где наш великий Альберт Эйнштейн, спасением которого так гордятся пропагандисты?

— В Австрии, вероятно?

— Ага! Только вот последние полста лет его держат на жестких антидепрессантах. А на публику выпускают, только вколов дозу веселящего алкалоида. Как тебе такой «гений»?

— Трудно сказать. Я не слежу за наукой.

— Зря, Майк. Очень зря, — насупился старец, — Иначе понимал бы, что весь хваленый распиаренный «прогресс» как раз-таки с появлением долгоживущих и остановился!

— Как это?

— А вот сам подумай. Раньше ведь как было: старики уходят, молодежь привносит что-то новое. Каждое поколение делает свой вклад. А теперь? Прослойка «гениев» живет вечно, не давая дорогу никаким открытиям. Да и зачем? К чему изменения, если и так все хорошо? Знаешь, почему в густом старом лесу молодым деревцам не выжить? Не хватает солнца и воздуха. Выиграть борьбу за ресурсы нет никаких шансов.

— Преувеличение...

— Ой ли? Ну, назови мне хоть одного современного гения. Ученого с мировым именем. Да такого, чтобы только первую жизнь проживал, без омоложения. Никак?

— Я же говорю, не слежу за наукой.

— Ну а какое-нибудь изобретение? Что-нибудь принципиально новое, монументальное? Можешь вспомнить хоть какое-то проявление «прогресса»?

Вопрос заставил всерьез задуматься. Умел этот Брунель поставить в тупик. Тем более, что спорщик из меня не слишком умелый.

— Ядерная энергия? — сделал неуверенную попытку.

— Ха! Да эй уже сто лет в обед! — дед пренебрежительно махнул рукой, — Вернее, почти две сотни. И занималась то вся та же старая гвардия: Эйнштейн, Бор, Фейнман. Никого из новичков.

— Тем не менее...

— Чушь! Полнейшая! — безжалостно отрезал Брунель, — Ну придумало человечество ядерный реактор. Ну — модернизировало. Штампуем поезда с ядерной установкой, дирижабли... Что дальше? Мирный атом в каждый дом?

— Почему нет?

— Да потому что это не прогресс, Майк! Вернее — горизонтальный прогресс. Мы — человечество — топчемся на одной плоскости! Бесконечно расширяем и тиражируем то, что и так давно известно. Но нужно понимать, что это дорога в никуда. Тысчонку-другую еще побарахтаемся... И все. Мыльный пузырь лопнет. С предсказуемыми последствиями.

Глубоко вздохнув, я постарался собрать мысли в кулак. Напор и словоохотливость собеседника ошеломляли. И подавляли.

— Все это недоказуемо, — выдал свой вердикт, — Хоть и звучит весьма складно.

Брунель прижег злобным взглядом. Как это, мол, так — недоказуемо? Разве можно ему — Брунелю — не доверять на слово?

— Допустим, — мрачно проскрипел старик, — Отбросим научные изыскания, в которых ты, прямо скажем, не силен... Есть и другая сторона проблемы. Этическая. Насколько допустимо забирать жизнь одного человека ради продолжения жизни другого?

Пожал плечами. Как по мне — вопрос риторический. Человечество давно сделало выбор. И ни мое, ни чье другое мнение ничего не изменит.

— В развлекательных книжонках есть такие твари — «вампиры», — Брунель показательно скривился.

— Знаю.

— Вампиры должны убивать. Пить кровь своих жертв, чтобы жить.

— Я в курсе.

— Так вот, долгоживущие — ничем не лучше! Даже хуже. Вампиры, хотя бы боятся солнечного света и серебра. А наши — ничего! Внешне — те же люди. Только с гнильцой внутри.

На этот раз рассмеяться пришлось мне. Еще бы! Кто бы мог подумать: меня — известного ненавистника лонгеров — убеждают в их звериной натуре!

— Не нужно душещипательных сравнений, — скривил губы в ехидной гримасе, — Я и сам достаточно повидал...

— Достаточно? — Брунель мрачно насупился, — А ты хоть раз видел, что случается с донором после процедуры?

Я вздрогнул. Не то чтобы никогда об этом не задумывался. Просто сама мысль была... противной. Скользкой, склизкой, табуированной. О таком стараешься лишний раз не то что не упоминать, но даже внимание не заострять. Словно это нечто постыдное...

— Молчишь? Я тебе расскажу, — голос собеседника стал невероятно зычным, пронизывающим, — Когда имплементация завершается, и счастливый долгоживущий отправляется восвояси, искрясь энергией и эмоциями, как новогодняя елка, по другую сторону прибора остается... Жалкий эрзац человека. До крайности изнеможденное, изъеденное тленом и язвами тело. Наполовину истлевшее, наполовину сгнившее. Нелицеприятное, тошнотворное зрелище. И оно — это тело — иногда, очень редко, может еще быть живым, — постепенно Брунель опустился до зловещего шепота, — Знаешь, что делают в таком случае?

Я не знал. И гадать совершенно не хотелось.

— А ничего, — мстительно закончил старик, — Просто оставляют полежать... минут пять. Дольше никто не выдерживает. Бедолага умирает от невероятного истощения и слабости. Останки просто сгребают в урну. Как кухонные отходы. И... все. Процедура завершена.

Нежданно нагадано в горле возник ком. Пришлось сделать пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Богатая фантазия нарисовала слишком живую картину описанных дедком событий.

— Я слышал про твоего отца, Майк, — мягко проговорил Брунель, — Соболезную.

А вот это уже стало надоедать. Почему-то все знают мою историю. И считают себя вправе бравировать этим знанием.

— Не спорю, у тебя есть веский повод ненавидеть долгоживущих, — заметил старик почти без паузы, — Но ответь честно: если бы не эта трагедия, разве ты сам не желал бы как можно скорее войти в число бессмертных?

На это у меня ответа не было. Да и вряд ли Брунель его ждал. Он заранее все распланировал, спрогнозировал. Знал, что сказать, на какую реакцию рассчитывать. Мерзкий типок.

— То-то и оно, Майк, — дед сокрушенно покачал седой головой, — Можно кичиться сколько угодно, пока молодой да здоровый. А как придет срок, и смерть возьмет за яйца... заверещишь, как ужаленный. И будешь готов на что угодно, лишь бы пожить еще чуть-чуть. Потом еще. И еще. Постепенно угрызения совести, если и имелись, отходят на второй план. Остается только страх, тщательно скрываемый за взращенным ощущением собственной элитарности.

— Вам виднее, — ответил, не скрывая недоверия, — Как-то не довелось побывать в шкуре лонгера. И не думаю, что все без исключения люди согласятся на процедуру, зная, что по ту сторону прибора находится жертва, обреченная на смерть.

— Бесспорно, человечество не безнадежно, — легко согласился Брунель, — Даже сам Тесла... на что уж был, по слухам, омерзительным типом... но и он не стал использовать собственное изобретение! А ведь людей терпеть не мог. Ни с кем не здоровался, не дружил. Да что там — свою же дочь знать не хотел!

— У Теслы была дочь?

— Опять же — по слухам. За что купил, за то и продаю. Но к делу это не относится. Важен сам факт! Даже находясь при смерти, на смертном одре, он не променял принципы на вечную жизнь. И это, признаюсь, внушает уважение.

Мне оставалось только развести руками. Все эти истории походили на байки, что травят на кухне закадычные друзья за распитием пива. Одни домыслы да придумки, никаких фактов. Таким макаром можно что угодно притянуть в доказательство собственной правоты.

— Хочешь верь, Майк, хочешь не верь, но этическая дилемма здесь отнюдь не самая страшная, — с ехидцей доложил старик, — Есть проблема на порядок серьезнее.

— Да ну? — в тон собеседнику воскликнул я, — Что уж может быть хуже?

Но Брунелю весь мой сарказм оказался, как с гуся вода. Он его похоже даже не замечал.

— Ты ведь знаешь — сколько в мире долгоживущих?

— Ну... меньше тысячной процента.

— Не совсем так... но пусть. Примем, как начальную оценку. А сколько доноров?

Обескураженно задумался. Такой статистики что-то не припомнилось.

— В сотни раз больше, — подсказал старик, — В одном Лондоне на десяток лонгеров приходится порядка двух тысяч доноров. Здесь, в убежище — один молодняк, да и то не весь. А сколько распихано по тюрьмам да концентрационным лагерям? Без счета.