Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Но с какого-то времени (какого? Да не с того же самого, когда и Африку у церкви увидел?) у Коли стали снова появляться – не из стакана же? – идеи и мысли… не то что не физические… хотя именно физические! – и наблюдательский интерес у Тимофеича совсем распалился.

Говорили как-то о радиоактивных превращениях, и Николай Николаевич неожиданно вставил:

– Не такие уж они и самопроизвольные, – сказал так, как будто точно знал причину причин.

Другой раз Коля спросил, слышал ли Тимофеич про преобразование Бренделя, прямое и, бог даст, обратное?

Тимофеич не слышал. Не знал. Преобразование Лоренца знал. Преобразование Галилея, в которое при маленьких скоростях переходят преобразования того же Лоренца, знал, преобразования Фурье, Хартли, наконец…

Перетряхнул память и физические справочники – никакого Бренделя, конечно, не нашёл. Не поленился залезть в энциклопедии, появились Брендели музыканты, всё австрийцы да немцы, Брендели художники, тоже по большей части нерусские, неприятно открыл Иоахима Бренделя, тоже немца, аса люфтваффе, он, гад, сбил наших самолётов больше, чем Кожедуб с Покрышкиным фашистских вместе взятые, но ни к каким преобразованиям, во всяком случае, таким, какие могли бы заинтересовать физиков, никто отношения не имел.

Отчаявшись, поискал похожих по звучанию – вдруг не расслышал первую букву – Кренделей, Френделей… По смыслу (интонация Николаича намекала на преобразование капитальное) на роль автора больше подходил не Брендель, не Крендель и не Френдель, а найденный в какой-то литературном справочнике Грендель, потомок Каина, этакое живущее в болоте человекообразное чудовище, которое приходило каждую ночь в выстроенный датским королем Хротгаром банкетный зал, похищало нескольких до смерти упившихся воинов и пожирало их в своем логове (чем не преобразование?), пока не подавилось Беовульфом.

Когда, улучив минуту, переспросил Колю, и тот пустился в совсем уж непонятные рассуждения с явно неклассической терминологией, таинственное преобразование Бренделя стало ещё более таинственным. Всю галиматью он не запомнил, но суть была такова: гаввах (?) – это химия. Страдания, переживания – это для мелких чертей, точнее, для их мелких нужд, бытовуха: подогреть, подсветить, прокатиться. А вот преобразование Бренделя – это уже серьёзно, это уже физика, именно радиоактивное превращение, другие порядки энергий. Гавваха при этом тоже хватает, куда без него, он вроде как пожар после атомного взрыва, вреда и дыма от него может быть даже больше, чем от самого взрыва, но настоящая энергия освобождается при преобразовании, а не при насморке. Правда, чертям слаще триста лет питаться мертвечиной, Пушкина-то они не читают, выращивай себе биомассу, дави с него гаввах, кормись и плодись.

Потом Тимофеич спросил про гаввах. Коля был с похмелья и сначала отмахнулся, а когда соточка принялась, разговорился, объяснил: «У тебя, Тимофеич, была, например, голубая мечта? Была, была… Так вот когда твоя голубая мечта горит синим пламенем, то тепло и свет от него, от этого пламени, и есть гаввах» – «Так мне-то от этого ни тепло, ни светло!» – «Ты здесь уже ни при чём».

Ещё как-то сразу по возвращении их из непонятного этого колхоза-совхоза Дединово заспорили, кто всё-таки автор теории Большого Взрыва. Гамов и Алфер? Хойл? Леметр, Робертсон? И Коля обширно прокомментировал, что хоть Гамов с Алфером и изобрели свою модель, предварительно надравшись в вашингтонском баре «Маленькая Вена», что позволяет говорить о серьёзности прозрения, теория, тем не менее, бестолковая. Уж если и говорить о чём-то Большом, то не о Взрыве, а о Разрыве. Нет у него, Коли, времени (а на что же тогда есть, о боже!), а то бы он изложил письменно, но вкратце так: не сингулярность вдруг ни с того ни с сего взорвалась, а – что совсем не то же самое! – великая стабильность, альтер эго пресловутой сингулярности, лопнула, потеряла эту самую стабильность, невинность свою мирозданческую, и мир, как по кочкам на болоте пустоты, запрыгал по островкам упрощающихся разномерных стабильностей к какой-то умопомрачительно блистающей простой истине. И время его надо мерить не от хаббловских скоростей, а периодами полураспада той изначальной стабильно-нестабильной субстанции. Где вы, физики, наблюдаете нуклеосинтез? Вот она, главная ирония Бога: на фундаментальном уровне синтеза уже нет, есть только распад. За первую секунду создал нейтроны-протоны, за минуту легкие ядра, за год – всё остальное, а последующие двадцать миллиардов лет (!) – пожалуйте с горки, в мою равнину. Нету нуклеосинтеза в нашей теплой природе. А нуклеораспад всюду – с созданием нестабильных же миров и временно стабильных субмиров с веером активных продуктов распада, которые в определённых условиях реализуют творческие потенции к синтезу на примитивных уровнях, например, жизнь.

Коля проговорил всё это между стаканом и звонком, то есть буквально, пока пил и брал долго уже трезвонивший телефон, как бы походя, а Тимофеич три ночи не спал, пытаясь осмыслить. Когда же, пытаясь хоть как-то апеллировать, упомянул старика Эйнштейна, Николаич криво сморщился и беседы не поддержал.

В другом году «колхозник» Коля, правда, опять не совсем трезвый, начал ему вдохновенно рассказывать об одиннадцатимерном пространстве, о каких-то каркасных альфа-пентаструктурах, об альфа-каскадах масс элементарный частиц, про очарованные барионы, фракталы и аттракторы – словно вернулся он не с посадки капусты, а с очень уж продвинутого симпозиума теоретиков. Когда Тимофеич на следующий день попытался кое-что выяснить из рассказанного у уже протрезвевшего Николаича, тот опять только грустно отмахнулся: этого ещё нет, это всё завтра…

А лет пять назад Коля вдруг ни с того ни с сего занялся физическим моделированием истории. Даже пить прекратил, затеял громадную переписку с университетскими математиками, то ругал их за глаза на чём свет стоит, то восхищался.

Тимофеич, понимавший уже, что – особенно после Чернобыля – появится поколение потерянных физиков (а не затем ли, в том числе, катастрофу и попустили?), которые будут заниматься чем угодно, только не физикой, к таким потерянным Николаича причислить никак не мог, и не только потому, что «тюкнуло» его задолго до Чернобыля, отнёсся к этой идее двояко. С одной стороны он знал высказывание своего любимого Ландау о том, что у нас есть науки естественные, неестественные и противоестественные, и соглашался с неестественностью, а часто и противоестественностью официальной истории, но, с другой стороны, он, трудяга, на дух не переносил непрофессионалов, тех кавалеристов, которые, не имея ни базового образования, ни мозолей на лбу, ни геморроя от многочасового сидения в библиотеках, пытаются кукарекать в диссонанс хору геморроидальных лобастых умников, слава богу – физика не история, особенно не раскукарекуешься, хотя как сказать, как сказать… Но была ещё и третья сторона, отрицать которую Тимофеич, как честный учёный, тоже не мог: интуиция, озарение, получение информации напрямую от… кого?.. неважно – от первоисточника. Один может до дыр истереть себе лоб и штаны, а другому приходит само. Когда ещё русский психолог Петр Карпов заметил, что гений похож на сумасшедшего: оба делают выводы на основе недостаточных данных. Другое дело – на какую почву это откровение попадает! Перед гением, другом парадоксов, должен идти опыт, сын ошибок, а тот сам только за просвещеньем – иначе и гению цена грош. Периодическая таблица во всей своей красе могла присниться – и наверняка тысячи раз снилась! – и кухарке, только в какую кастрюлю положить ей эту картинку? А Николаич – не кухарка, что-то же его тюкнуло.

Но умом понимал – никакую «физическую историю» создать невозможно, будь ты хоть трижды физик (тем более, что это уже не физика, а собирание марок, как говорил Резерфорд) и четырежды историк – это же турбулентность второго порядка, неимоверное количество влияющих факторов! Для однородного газа в идеально круглой и гладкой трубе – и то сколько неопределённых коэффициентов, Тимофеич с институтской скамьи их помнил и уже от одного воспоминания голову трясло, как соплю Лаваля, от всех этих нуссельтов, рейнольдсов, прандтлей и грасгофов, а тут ведь не труба, не вода и не воздух, хотя…

8
{"b":"755667","o":1}