– Кто ломал, кто вообще на земле всё на жизнь настраивал – не по-нашему пока уму, не доросли, а вот кто назвал – и в самом деле интересно. Ведь Кашира – выходит, прав художник – тоже не от каши, а также от Оки – Ока широкая, Окашира, и Калуга – Ока луговая, Окалуга. Вот и Сергей Иванович, значит, помнил правильное имя – Околомна. По настоящим именам много можно узнать, а кто не хочет правды или боится её, – хитро посмотрела на Семёна, – тот настоящие имена прячет, и земля, как в кляксах или в плевках – либкнехтах-воровских-кржижановских, язык заплачет. Оттого и вся история, как будто не о нас… да и литература.

– Великая русская?

– Особенно великая. Она как будто не о русских людях, а о каких-то… жалких и ничтожных личностях, то старушек рубят, то шинели теряют. Помнишь, сам Толстой сказал, что «если бы русские мужики были действительно таковы, то все мы давно перестали бы существовать». Это он о «Мужиках» твоего любимого Чехова. Правда ведь, любой сказке русских людей больше, чем во всей нашей великой русской. И вышли они не из гоголевской шинели, а в худшем случае из павловской. Ты уж извини.

– Пусть, пусть, но всё равно она – наша. И история с либкнехтами тоже наша. Наша. А Кржижановский вообще-то неплохой был дядька…

– Конечно, наша… – остановила его Катя. – Я в прошлом году… может, ты видел? – в музей икону принесла, доска липовая, шпонки дубовые, какой-то святой изображён, письма не разобрать, думала показать Владимиру Фёдоровичу, как приедет. А сыночек заведующей на ней самолёт белилами нарисовал, у неё в кабинете ремонт делали, сама она руководила, а пацана у меня в музее оставила. Белый самолёт, большой, во всю доску лёжа, хвост даже не уместился, за ковчег вылез. Красной краски у него не было, так звезду он гвоздиком прокорябал. То есть наш самолёт, не вражеский, – грустно улыбнулась и ещё пропела: «люблю тебя, мой город Горький – моя судьба, моя любовь»…

– Пацан, несмышлёныш.

– Мы, мы на своей земле как пацаны-несмышлёныши, по святому – белилами, гвоздиком. Да только не в несмышлености дело, наоборот, наши пацаны с кистями куда как смышлёные! Ты вот знаешь, какую дату сегодня наш флот празднует?

– Сражение какое-нибудь?

– Сражение тоже, но его не праздновать, только скорбеть… А празднуют спуск на воду первого военного корабля на Руси, который был построен… – вопросительного глянула на Семёна, – в 1692 году трудами Петра I и 16 солдат Преображенского полка. Несмышлёныши?

– А как же «Орёл»? Ведь он – первый, на четверть века раньше…

– А никак.

– Ну и ладно, построили и построили. Что плохого?

– Ты что, Семён Семёныч? Это же белильный самолёт, только не на одной святой досочке, а во всю страну, во всю её историю – лика святого не видно! Первый военный корабль на Руси!.. Как будто за тысячу лет до Петра по Черному мору не плавали русские военные корабли сотнями, отчего оно и называлось в те времена Русским.

– Так уж и сотнями.

– И тысячами. Да вы, физики, хуже моих сегодняшних двоечников… В 907 году князь Олег ходил на Византию на двух тысячах – двух тысячах! – судах. Это тогда Олег и повесил свой щит на воротах Царьграда, может быть, это слышали? И на Каспий ходили. А преемник Олега князь Игорь на 500 судах по сто человек на борту ходил против хазар, дошёл с боями до юга Каспия, а потом на тысяче лодий опять в Византию, где их пожгли «греческим огнём». Физики, слышали про «греческий огонь»? А когда Святослав в Болгарии высадил 60 тысяч воинов, если считать по сто человек на корабле, то уже шестьсот кораблей получается. А битва у маяка Фар, где разбили пятьсот наших кораблей? И палубные суда русские изобрели, когда между собой под Киевом дрались. А ушкуйники весь север, а заодно и Волгу с Камой в страхе держали – наверное, они на брёвнах плавали? А за пятьсот лет до Петра поморы на Грумант за зверем ходили, тысячи километров в открытое море среди льдов – это тебе не каботаж на пироге. А какие были суда! Голландские боты в сравнении с поморскими кочами именно что боты против сапог.

– Куда ж они делись, эти твои кочи?

– Догадайся! Уничтожены были по указу Петра. Все. Понимаешь что-нибудь? Все русские суда были уничтожены, и с того момента наступил строжайший запрет на их строительство. Не любил он, русский царь, ничего русского, не просто не любил – ненавидел. Уничтожить! Он ведь и у нас учредил стандарт – привёз образец: только так строить, иначе на галеры.

– Прямо-таки на галеры?

– Именно, – и процитировала, – «под наказанием и ссылкою вечною на галеры, если инако начнут делать». Ладно ещё, петровская коломенка, хоть и маловата против нашего дощаника, но проходимостью брала, а кочи – до основанья, а затем… с шестнадцатью своими солдатами в какой-то лефортовской луже построил, видишь ты, первый русский военный корабль. И триста лет это всей страной празднуют. Можешь себе представить, что они построили? И что это за страна? Ладно, Олега со Святославом и поморами он презирал, но и дедушкой его построенный в Нижнем «Фредерик», и батюшкой построенный «Орёл» – наш «Орёл» – даже в расчёт не принял. Как и не было ничего до него. А ведь даже сами англичане – был у них такой историк Джен в конце прошлого века – признавали, что за сто лет до того, как они построили свои первые военные корабли, русские уже участвовали в ожесточённых морских сражениях, и тысячу лет тому назад именно русские были наиболее передовыми моряками. Англичане – !!! – признавали, а от них в наш адрес доброго слова и в Новый Год не услышишь. А тут явился великий корабел Петр…

Распалилась. Семён украдкой ей любовался, а чтоб не заметила его умиления от согласности их мыслей, сказал:

– Не любишь ты Петра Великого, а ведь он тоже, какой-никакой, а наш.

– Не люблю. Но и никогда не скажу, что его не было. Был. Был. Не одну только иконку, всю Русь чёрными белилами вымазал, да ещё в пуху извалял. И знаешь почему? Это не его страна. Четвёртый царь – антихрист.

– А третий – Кощей? – вспомнил Семён про кур бабушки Аркадия, – что ж мы им осанну поём?

– Это как раз те самые мы, которые уже не мы… Про третьего не скажу, а второй на Кощея бы потянул.

– Тишайший?

– Тишайший… Это та самая тихость, где и водятся черти. Он не как его сумасшедший сынок, да и нельзя было ещё, рано, он тихой сапой Русь уничтожал! Сколько он пожёг гуслей, столько все цари после него и не видели.

– Конечно, как же они увидят, если он их пожёг.

– Тебе всё в смех.

– Но и ты – «Русь уничтожал!». Ну, сжёг две сотни сопелок, чтоб похабщину на площадях не распевали.

– Всё-таки ты поэт пока одной только головой, как же можно так не чувствовать самого болевого? Для бытия народа куда важней сохранить песню, чем даже армию.

– Ну это ты хватила!

– Согласна, но… Солдаты и новые родятся, а вот смогут ли они защищать народ, зависит от того, какие будут петь песни. Тишайший это печёнкой чуял.

– А что ты так против царей?

– Да я не против царей. Я против тех, которые уже выстроились в шеренги, чтобы, прокляв последних чертей, зацеловать предпоследних. Сейчас у них что ни царь, будет мученик и святой.

– А на самом деле?

– А на самом деле нынешние черти просто дети чертей предыдущих, а некоторые, так просто одна сущность. Владимир вылез из Петра, Пётр из Владимира.

– Какого?

– Да тоже красного. Слышал про Красно Солнышко? А нынешний наш уж очень на Николашу похож, этакий трусливый предатель в соплях и шоколаде. Россия им всем настолько чужая, что и сила её в них жилку не найдёт пролезть. Чужие, одно слово. Как и попы.

– Послераскольные?

– Да все.

– И попов не любишь? Я думал, ты только к царям так категорична.

– Я, Сенечка, не делю чертей на царей, попов или большевиков. У них соревнование по укорачиванию народа… во всех смыслах. Все, кто своими грязными когтями выскребал из народа память и душу, не ими данную, без них, до них ставшую душой, выскребал, пусть даже под благим предлогом поместить туда, в рваную грудь нечто по их разумению более правильное и совершенное, хоть Христа, хоть Ленина – для меня черти…