К удивлению Леи Илара заявила матери, что хотела бы исповедаться, поэтому она попросит о приватной беседе со жрецом. Мать проворчала, что какие еще там грехи могут быть у незамужней девицы. Лея на это хмыкнула. Но тут же поддержала сестру, сказав, что и она тоже хочет поговорить со жрецом. Мать подозрительно посмотрела на нее и после ужина задержала старшую дочь.

– Я надеюсь, ты не собираешься всё открыть жрецу? – настороженно спросила контесса.

– Нет, разумеется, нет, маменька, – заверила ее Лея. – Я не сошла с ума. И прекрасно понимаю, что Бастиану лучше будет, если он останется моим братом, а не…

– Молчи! – остановила ее мать. – Я говорила тебе, чтобы ты даже не заикалась об этом? Мы с твоим отцом хотим для тебя лучшего, вон даже такого завидного жениха нашли. Не испорть всё, Абелия!

– Конечно, маменька, – склонила голову Лея. – Я благодарна вам за все.

– То-то же!

Теперь Лея с нетерпением и с затаенным страхом ждала возвращения отца из столицы. Ей хотелось разобраться во всем, и в тоже время она боялась, узнать о том, что ее венчание с незнакомцем настоящее. Что она тогда будет делать?

Вернувшийся отец без энтузиазма встретил предложение жены посетить храм, но нехотя всё же согласился.

Поездка в храм постоянно по каким-либо причинам откладывалась, разные дела оказывались главнее, чем посещение храма. Но за три дня до поездки за ужином Лея твердо сказала, что без благословения жреца Светлого бога не поедет.

Родители удивились такому рвению дочери, до этого не замеченной в истовом поклонении бога, но опять согласились, что храм посетить надо. И решили, что, так как откладывать далее уже нельзя, то завтра же и поедут. Храм находился не так уж далеко от их дома, если выедут рано утром, то обратно должны были вернуться после обеда, если ничего их не задержит.

На следующий день почти вся семья отправилась в храм, не взяли только Бастиана. Считалось, что до семи лет ребенок безгрешен и никаким соблазнам не подвержен, темный бог не может заполучить чистую детскую душу, поэтому посещение храма, благословение жреца ему не обязательно.

В храм женщины должны были входить в скромном и максимально глухом платье, открытыми допускались только кисти рук, на голову нужно было накинуть платок или шарф, так, чтобы скрыть шею и волосы. Поэтому контесса и ее дочери оделись соответственно, несмотря на духоту летнего дня.

Храм включал в себя целый комплекс, кроме самого здания храма там были и еще два дома – в одном жил жрец, а в другом те, кто служил при храме, были также хозяйственные постройки, и приют для сирот, имелся и заезжий дом для тех, кто желал провести в молитвах не один день. Все это было огорожено высоким и крепким каменным забором, а с внешней его стороны ютились маленькие домишки тех, кто ухаживал за скотом и обрабатывал храмовые поля, раскинувшиеся вокруг.

Как-то конт обмолвился, что храм может выдержать осаду не один день.

До самых ворот храма вела широкая и наезженная дорога. Обыкновенно в храм можно было попасть через калитку в крепких воротах, но сегодня они были распахнуты – семью Бедмод ждали.

Дорожная карета семьи Бедмод въехала во двор. Вышедших из кареты конта и его семью встретил главный жрец. Вначале семья поочередно приложились лбом к ладони жреца, протянутой тыльной стороной, ладонь другой руки он клал на голову и проговаривал короткое благословение. Затем жрец сопроводил всех в храм, который представлял собой конусообразное здание. Он возвышался над ограждением и был виден издалека, узкие окна, больше похожие на бойницы, расположены были так высоко, что без длинной лестницы до них было не добраться, а на самом верху храма находилась колокольня. Но прошло уже немало времени, как колокола звонили последний раз – война закончилась много лет назад, и оповещать о бедах, глобальных пожарах или набегах илевийцев не было нужды, потому что этого уже давно не случалось.

В храме было сумрачно и прохладно. Свет, еле пробивающийся сверху из узких окон, почти не достигал пола, а зажженные светильники, стоящие на высоких треногах, были расставлены так, что освещали только середину храма и статую Светлого бога Триера, стены же терялись в темноте и казалось, что их вообще нет. Но всем было известно, что на стенах были фрески, изображающие бога и его деяния.

Конт и контесса, а так же их дочери прошли к статуе бога, который был изображен суровым мужчиной с мудрыми глазами. Одной рукой он опирался на рукоять меча, воткнутого острием вниз у его ног, в другой руке держал цветок из хрусталя. Меч олицетворял карающую силу бога, цветок – душу человека, которая, несмотря на грани, прозрачна для бога, а еще хрусталь символизировал чистоту души, которую человек должен блюсти.

У ног статуи стояла глубокая каменная чаша, куда семья Бедмод поочередно глубоко поклонившись, положила подношения – золотые и серебряные монеты, а так же заранее написанные записки с просьбами к богу.

Некоторые приносили не только деньги, но и дорогие сердцу вещи, которые они отдавали богу с надеждой, что он поможет.

После подношений все стояли еще какое-то время у ног высокой статуи, склонив головы и шепча молитвы. Затем конт сказал жрецу, который столько лет знает их семью, что они перед отъездом хотели бы исповедаться, получить наставление и благословение. К жрецу было принято обращаться за помощью, за советом и поддержкой. Он, как духовный служитель бога и приближенный к нему, мог наставлять на путь истинный, посоветовать или наоборот отсоветовать от чего-либо, к жрецу приходили, если человек нуждался в участии, опоре, или стоял на распутье, не зная, как ему поступить. А так же жрец, как посредник бога, благословлял от его имени на какие-либо деяния или намерения. Жрецы были слуги божьи и обращаться к ним было принято так же – божий или благочестивый служитель.

Жрец пригласил в исповедальню, что находилась за статуей бога, первым главу семьи. А остальных младший жрец отвел к скамьям, которые стояли почти у выхода из храма. Там женщины должны были дожидаться своей очереди, тихо молясь или слушая младшего жреца, читающего книгу деяний и наставлений бога.

Конт не задержался в исповедальне, после того, как он вышел, туда направилась контесса, она тоже была там недолго. Следующей вызвалась Илара, сказав, что у нее тоже грехов мало и выйдет она оттуда быстро. А Лея видела, что сестра ерзала на скамье и видно было, что ей не терпится пойти в исповедальную комнату.

Вопреки своим словам, Илара была у жреца долго, отец даже задремал на скамье под бормотание младшего жреца. Вышла Илара задумчивой и отрешенной.

Сестра уже села на место, а Лея все медлила, не поднималась.

– Бель, ты передумала, не пойдешь? – шепотом спросила мать, склонившись к дочери. – Надо тогда сказать жрецу.

– Нет-нет-нет, я пойду, – ответила Лея, торопливо вставая.

Мать вздохнула за спиной дочери и прошептала:

– Будь благоразумной, Абелия.

Лея, не оглядываясь, направилась к статуе бога, за которой находилась каморка-исповедальня.

Жрец, когда девушка вошла, спросил:

– Мне задернуть штору, чтобы разделить нас?

Лея знала, что так иногда делают, якобы это способствует большей откровенности, когда человек не видит жреца, его глаз, его эмоционального отклика на исповедь.

– Нет, не надо, – отказалась она.

– Тогда садитесь, мэйси Абелия, – кивнул жрец на стул напротив себя.

– Благочестивый слуга бога нашего Светлого, вы помните меня еще маленькой девочкой, поэтому можете, как и прежде, называть меня Леей и говорить мне «ты».

– Хорошо, Лея, – согласился жрец, – ты тоже можешь мне просто говорить – божий служитель Паранс, как и прежде. Тебя не было четыре года. Там, где ты жила, посещала ли храм?

– Да, божий служитель Паранс, посещала.

– Молилась ли, исповедовалась ли?

– Да, божий служитель, молилась и исповедовалась.

– Во всех ли грехах каялась?