— К вашим услугам черепослов Чечерин, — объявил Святослав Зиновьевич. — Сейчас он прочтёт вам одно очень красивое стихотворение по-исландски.

— Кроме исландской селёдки, я ничего не знаю исландского, — улыбнулся Сергей Михайлович, но в следующий миг из уст его потекло само собою очень звучное, чеканное стихотворение на доселе неведомом ему, но явно исландском языке. Благо, оно оказалось коротким, потому что во время декламации испуганного Сергея Михайловича стало мутить. После него каждый из присутствующих поднимался со своего места и вытворял что-нибудь этакое. Один сыграл виртуозно на гитаре испанское фламенко, хотя доселе в жизни не брал в руки гитару, другой выдал формулу Гаусса для исчисления пасхалий, и так далее. Каждый проделывал то, чему не был обучен и к чему у него и в мыслях не было обучаться. На кой Ч тому же палеоантропологу знать назубок исландские вирши, даже если он не Тетерин, а Чечерин? Удивительно!

После чфокусовой разминки начались собеседования с учениками Святослава Зиновьевича, но тоже недолгие. Затем всех собрали в самом нижнем подвальном помещении, представлявшем собою совершенно круглый зал, в центре которого лежал круглый ковёр, испещрённый разными загадочными символами. Средоточием, естественно, было пылающее Ч. По окружности ковра амфитеатром поднимались три уступа, на которых стояли удобные мягкие кресла. В каждом кресле могло уместиться по два человека. Во всяком случае, нетолстые Сергей Михайлович и Евдокия уместились. По странному совпадению американец и его подружка с малышом вновь оказались по соседству. Слышно было, как мистер Браун до сих пор не может в себя прийти от отменного, хотя и кратковременного знания русского языка. Если бы Сергей Михайлович сам не блеснул исландскими стихами, он бы сейчас считал мистера Брауна жуликом, подлым обманщиком.

Только теперь Сергея Михайловича вдруг осенило, что это за малыш был при них. Тот самый чудодейственный мальчик, о котором вчера говорил Чернолюбов. Мальчик, родившийся четвёртого октября 1994 года и зачатый в ночь с четвёртого на пятое октября девяносто третьего. Других мальчиков в круглом зале не наблюдалось, а по возрасту малыш как раз подходил.

— Ну? — раздался голос Святослава Зиновьевича. — Как вам нравится черри-Ч?

Вопрос был адресован Сергею Михайловичу.

— Необыкновеннейший напиток! — похвалил черепослов.

— А вы заметили, что спрятано в его наименовании? Черри-Ч. Поставьте Ч впереди и получится Чечери. А? Каково?! Ну, расслабляйтесь, червонно-золотые мои, а мне уже пора готовиться к кульминации.

Он дружественно пожал Сергею Михайловичу плечо, картинно поцеловал руку красавицы Евдокии и перешёл к соседнему креслу.

— Ну-с, — жизнерадостно сказал он там, — готов наш маленький божок спасти человечество?

— Боюсь только, что он закапризничает и не захочет пойти с вами, — выразила свои опасения переводчица при мистере Брауне.

— На сей раз даже не беспокойтесь, меня детишки обожают, — махнул рукой Святослав Зиновьевич. — Что, чудо моё, пойдёшь со мной гулять?

Гулять малыш, как видно, очень любил, потому что сонную квёлость с него тотчас как рукой сняло. Глазки его заблестели, он заёрзал у переводчицы на коленях и сказал:

— Писталет.

— Это значит «писать в туалет», — пояснила мамаша мальчика.

— Ах, вот что! — засмеялся добрый ченосец. — Ну, пошли.

— Пошли, — доверчиво согласился ребёнок и, взяв Чернолюбова за руку, отправился туда, куда вёл его чужой дядя.

— Знаешь, что мне про них Мара Петровна рассказала, — зашептала в самое ухо Тетерину Евдокия. — Муж у неё — главный редактор «Бестии». Есть такая псевдо-патриотическая газетёнка, чуть ли не фашистского толка. А она нашла себе этого богатого американца. Молодец-баба! Уезжает вместе с ним в Америку. А сына выкрала сегодня у мужа и привезла сюда, потому что это особенный мальчик. Ты слушаешь меня? Что ты мурлычешь?

— Шепчи, шепчи, — отвечал Сергей Михайлович, млея. — Твой милый шёпот в моём ухе. Меня это так возбуждает!

— Дурачок! — хихикнула Евдокия. — Так вот. Великий чемпион считает, что на этом мальчике особенная благодать Ч, поскольку...

— Кто это — великий чемпион?

— Один из главных титулов Святослава Зиновьевича.

— Красиво. Ну и?

— Да ты всё равно не слушаешь.

— Слушаю, Евушка, слушаю. Шепчи, пожалуйста, дальше.

— Так вот. Поскольку этот малыш был зачат четвёртого октября девяносто третьего, в него вселились души нескольких убитых в тот вечер. Особое сочетание душ — и холерик, и меланхолик, и сангвиник, и флегматик одновременно. Такой коктейль темпераментов сходится в одном человеке раз в столетие.

— Бедный мальчик!

— Нисколько он не бедный. Это будет великий человек и очень богатый, а не бедный. Святослав Зиновьевич рассчитывает, что с помощью этого мальчика ему удастся открыть одну из важнейших чакр земли, находящуюся здесь, вон под тем ковром.

— Зачем?

— Чтобы получить великую энергетику этой чакры.

— Здорово! И нам достанется что-нибудь от этой энергетики?

— Само собой, глупый, нам тоже перепадёт.

— Вот прямо сейчас, в полночь? — Сергей Михайлович глянул на часы. — Через двадцать минут?

— Будем надеяться, — со вздохом, означающим многое, отвечала Евдокия. — Главное — это нам всем сейчас как следует сосредоточить своё внимание на центре ковра, где ярко-красное Ч. И молиться великому Ч, чтобы открылась его чакра.

Поскольку после этих слов Евдокия отодвинулась от Сергея Михайловича и принялась сосредоточиваться, Тетерин решил, что ему тоже хочется «писталет», поскольку потребность назревала, а наполняться энергетикой великой чакры с переполненным мо-Ч-вым пузырём не хотелось. Он допил свой бокал, шепнул Евдокии, что сейчас возвратится, и отправился на поиски туалета. Туалет оказался в тёмном и безлюдном коридоре, в конце которого тосковала унылая фигура охранника. Сунулся в одну дверь — закрыто. Сунулся в другую — тоже закрыто. Спросил у охранника.

— Вон в ту дверь, — сказал он. — Там лестница, спуститесь немного вниз и увидите.

— Спасибо, — сказал Тетерин и последовал указаниям любезного питекантропа. Спустившись по лестнице в некий закуток, он и впрямь услышал журчание, свидетельствующее о наличии удобства цивилизации. Надо было только подождать — туалет был занят. Кто-то там довольно немолодо кряхтел. От скуки Сергей Михайлович сунулся ещё в одну дверь — вдруг там то же? Но там он увидел тех, кого менее всего ожидал здесь увидеть.

— Ой, простите, — извинился он и тотчас захлопнул дверь.

Увиденное каким-то щемящим жалом запало в душу палеоантрополога Тетерина. Что-то жалобное и тревожное было в малыше, самостоятельно снимающем с себя штанишки, будто он торопился, в опаске, что его ударят. При этом он с благоговейным ужасом взирал на великого чемпиона, который, по-видимому, не собирался совершать над мальчиком никакого насилия, ибо терпеливо ждал, пока тот разденется, держа в руках какой-то красивый шёлковый балахончик, украшенный серебряными пятиконечными и шестиконечными звёздами. И всё же смутная тревога за судьбу этого трогательного малыша вселилась в душу Сергея Михайловича.

Щёлкнул замок, дверь туалета распахнулась, оттуда вышел высокий пожилой мужчина, с весьма неприятным лицом, которое показалось Сергею Михайловичу на удивление знакомым. Даже, как бы сказать, отвратительно знакомым. Где же он мог его видеть?

— Да ну, пустое, — улыбнулся Тетерин, входя в туалет и изготавливаясь. И тут-то его передёрнуло! Это был Чикатило. Тот самый, фотографию которого Сергей Михайлович видел сегодня в газете «Бестия». Под заголовком «Герой нашего времени». Сергей Михайлович, чувствуя, как от ужаса его прошибает ледяным потом, прислонился плечом к стене. К горлу подступила 'тошнота. Некий питекантроп из глубины сознания воззвал к палеоантропологу: «Очнись! Ты так до сих пор и не понял, где оказался? Восстань!» Проклятая струя наконец-то иссякла, Сергей Михайлович застегнул брюки, достал сигареты и зажигалку, закурил, приблизился к зеркалу, откуда на него глянуло знакомое лицо, ухоженное, человеческое, хотя и покрытое модной нынче щетиной. Мохнорылое, как сказала бы мама Сергея Михайловича.