Райга сделал надрез на самом кончике крыла. Выступила кровь, но рана затянулась не сразу.

Хмыкнув, он пересел поближе к основанию крыла и полоснул скальпелем вдоль вены. Хлынула кровь, рана тут же затянулась полупрозрачной пленкой, а потом — более светлой кожей.

Поднявшись, Верховный шисаи направился к своему столу и достал из шкафчика железную миску с тонкими крючьями и узкими скальпелями. Вернувшись с ними, щелкнул пальцами, призывая пламя. И тут же смахнул его. Плоть Всемогущего определенно игнорировала любую заразу.

Сделав надрез у сустава, Райга тут же раскрыл его крючьями и растянул. Пленка начала образовываться, но Верховный шисаи рассек и ее. И новую. И следующую.

Он раздвигал мышечные волокна одно за другим, мешая регенерации и раскрывая рану все сильнее, все глубже.

Пока не добрался до нервного волокна.

И перерезал.

Намотал один его конец на крюк и оттянул.

А теперь?

Снова пересел к кисти крыла и снова сделал надрез.

Кровь сочилась на землю, даже не думая останавливаться.

Как будто крыло не знало, что ранено.

Райга по одному убрал все крючья и зажимы. Затянулась рана на суставе, а следом — и на кисти крыла.

Нервная проводимость была определяющей.

Если нервы не задеты — рана затягивалась как можно быстрее. Но если их травмировать — вся регенерация превращается в гонку — что произойдет быстрее — соединятся нервы или вытечет кровь. И вряд ли с кровью хоть какие-то проблемы вообще были возможны.

Почесав бровь, Райга сел у спинки кровати и облокотился о нее.

Вряд ли регенерация подчинялась разуму, слишком уж самостоятельными были крылья. Вопрос всего лишь в нервах. Не более. Не менее.

Колокольчик у шатра зазвенел, отвлекая.

— Войди! — бросил Райга через плечо.

В шатер осторожно, будто крадучись, проскользнула Ирма.

Она неловко заломила кисти рук и закусила губу.

— Я, наверное, совсем не вовремя, но…

— Говори быстрее, — поморщился Райга.

— Тут такое дело… я провела тот ритуал с шисаи. Все, как вы говорили — клятва, пара капель крови, — медленно проговорила она, будто боясь собственных слов. — А потом занялась последней новой шисаи, взяла в арсенале комплект ритуальных ножей…

— К сути! — рявкнул Райга.

— Я использовала последний комплект, господин, — выпалила она на одном дыхании.

— Отлично, все в сборе, — выдохнув, отозвался Райга.

— Нет, вы не поняли, господин, — скорчила неловкую гримасу медичка.

— Айлив не проходила ритуал! — одновременно произнесли они вдвоем.

— Нас тридцать четыре шисаи, господин…

Колокольчик медленно качнулся и приглушенно прозвенел. Будто сломанный.

В шатер бесшумно вошла Айлив. Машинально вытерла лапы о волчью шкуру и осталась стоять на пороге, опустив голову. Спохватившись, скинула с плеча колчан и лук и бережно сложила их у входа.

Потрепанная сумка качнулась следом, едва не роняя холщовый сверток в жирных пятнах от еды. Айлив поправила ее, придержав рукой со сшитыми листами. Это были старые конспекты на серой бумаге, сшитой в толстую тетрадь. Криво, косо, с торчащими уголками, разными нитками, оборванными по корешку — ее перешивали уже много-много раз, каждый раз надеясь, что теперь-то ни листочка не выпадет.

Айлив выпрямилась и, прижав самодельную тетрадь к груди, вернула взгляд в пол. Словно в плетеном соломенном настиле завелась мышь. Но взгляд этот был отнюдь не охотничий — слишком отстраненный.

Райга глубоко вздохнул.

Вчера умерла мать Айлив. Утром были похороны.

Она могла отказаться от занятия. Сказать — я убита горем, вы же понимаете? Он бы не понял, но не стал бы ее заставлять.

Она могла просто не прийти. Молча. Вместо нее пришла бы Ирма и сказала — у котенка мама умерла, она не сможет учиться сегодня, понимаете? Он бы не понял, но не стал бы настаивать.

Но она пришла. Она стояла на волчьей шкуре, готовая к уроку, несмотря ни на что. Он понимал.

— На чем мы закончили? — Райга отодвинул высокий стул с резными волчьими головами, приглашая начать урок.

Кошка подошла, бесшумно ступая по соломе, взобралась на стул и разложила вещи на пустом столе. Тетрадь, маленькую чернильницу с заляпанным изображением осьминога, вместо пера — кисточка из ее же шерсти.

Он помнил, как котенок запрыгивала на стул, карабкаясь по нему, и болтала ногами весь урок. Между ее хребтом и спинкой оставалось много места. Да и сама она казалась крохотной.

Помнил, как она, упершись ногой в перекладину, чуть подпрыгивала и усаживалась на стул. Ноги больше не болтались, как раз доставая до перекладины. До спинки оставалось совсем немного места.

Теперь стул был ей по размеру. Черные лапы когтями зарывались в соломенный настил, хвост свисал со стула через резную спинку.

Айлив безучастно пролистала записи от самого начала. По несколько листов сразу.

Сперва это были каракули, начерканные неуверенной рукой. Потом ровные строчки, медленно выводимые с толикой усердия. После — угловатый узкий почерк, быстрый, но ровный. Затем — импульсивный грубый, стремительный и совершенно неразборчивый. С каждым годом она мыслила все быстрее, и рука перестала успевать.

Последние строчки перед пустыми страницами были все такими же импульсивными, но уже более разборчивыми — тренировки с мелкой моторикой дали свои плоды, да и полностью сформировавшееся тело наконец-то поспело за разумом.

Райга придвинул ангельский стул-жердь, оставшийся еще от волков. Видимо, он предназначался для крылатых гостей, но его удобство сложно было игнорировать. Опершись о жердь бедрами, Райга не без удовольствия вытянул лапы.

— Ну? — хмыкнул он, складывая руки на груди.

Айлив рассеянно просмотрела последние записи:

— Химари, не царствующая цесаревна кошек, клан Белых Львов, — пробормотала она, глядя как будто сквозь страницы. — В народе ее звали Принцессой, правящие ангелы называли Белой бестией.

Райга кивнул:

— После нее — Люцифера.

Айлив кивнула и, открыв самую первую страницу, провела ногтем по длинному списку. В ее перечне были все, кто хоть что-то значил для истории. Начиная от настоящих ангелов, правящих долгие столетия. Через кошек, царствующих и шисаи. Мимо второго поколения ангелов, созданных искусственно. Плавно переходя к недавнему прошлому, чтобы в итоге прийти к настоящему.

В списке важных имен были все, кого Райга знал по историям, книгам, биографиям и дневникам.

Сакерд, Ясинэ, Кайл, Феникс, Исхирион, Химари, Ева. И многие, многие другие. Самым первым был Самсавеил, и история его жизни для маленькой кошки была подана как будто сказка. Впрочем, таковой она и являлась — легендой, правдивую версию которой, наверное, не помнил даже сам Самсавеил, настолько давно это было.

Айлив вписала последней строчкой — Люцифера, и вернулась к пустым страницам.

— Имен, титулов и народных прозвищ у нее было так много, что писать их все нет смысла. Хватит двух — «Светоносная гарпия» и «Дикая фурия», чтобы понять, как по-разному ее воспринимали.

И даже странно, что последним ее прозвищем стало «Кладбищенская дева».

Девушка послушно записала.

И Райга начал свой рассказ. С самого начала — с самого-самого начала. Когда у Евы родился крылатый мальчишка, черепушка которого теперь хранилась в сундуке Верховного шисаи, замотанная в плащ.

Это был долгий рассказ, сокращенный настолько, насколько это было возможно — до самой сути. И все равно получилась длинная история. Такая же, как история жизни Ясинэ и Феникса. Пресыщенная трагедиями, насыщенная событиями, наполненная борьбой и войной до самых краев. До последнего дня. До последнего вздоха. До последнего крика, запечатленного в лиловой статуе. И ни слова больше.

Потому что следующей из великих была императрица Изабель. Но не сегодня. И даже не завтра.

Айлив слушала его внимательно и вместе с тем отстраненно. Райга краем глаза следил за тем, что она записывает, и убеждался с каждой новой строчкой, что она не витает в облаках, нет.