— Это все так несправедливо, — Люцифера урывками вздохнула.

Раун согласно кивнул:

— Лион и Алиса умерли раньше вас, Ева с вами так и не встретилась, Нойко сбежал, а вы так упали — это и впрямь нес…

— Нет, — прервала его Люция и криво усмехнулась. — Как раз таки это кажется мне весьма справедливым.

— Но что тогда? — Раун подошел ближе и убрал с табурета миски на комод у стены.

— Я прожила долгую жизнь, Раун. Две за одну, — Люцифера печально улыбнулась. — Моя жизнь была наполнена войной, безумием и горем. Я убивала. И тех, кого заставляла война, и ради личной мести. Виновных и безвинных. Случайных… Слепо. Из мести. Из обиды. Из страха. Они умирали, а я — жила. Предавала, мстила, лгала. И продолжала жить. А что я получила взамен?!

Раун не нашелся, что ответить, и неловко повел крылом, присаживаясь на табурет рядом.

— Взамен я получила трон, — усмехнулась императрица. — И тех, кто меня, такую, все равно любил. Если это и есть справедливость, то я ничего в ней не понимаю…

Раун вздохнул и посмотрел в окно, где по синему-синему небу плыли розовые в лучах приближающегося заката облака.

Хотелось сказать, что Люцифера сделала много хорошего — выиграла войну, прекратила работу Имагинэм Деи, привнесла свет образования в каждый уголок империи, и много-много чего еще. Раун даже открыл было рот, чтобы начать озвучивать целый список в своей голове, как Люцифера продолжила.

— Я всегда искренне любила мир вокруг меня, принимала его, как есть. Лишь потому, что другого у меня нет, лишь потому, что иначе сошла бы с ума. А он как будто ответил мне взаимностью.

— Может в этом и есть справедливость?

— Мне хочется думать, что нет, мой дорогой фактотум. Но, кажется, ты прав, — болезненно улыбнулась она. — Я была хорошим воином и плохой матерью. Но я была самой собой, старалась быть по крайней мере.

— На это нужна сила духа, — усмехнулся Раун. — Вы очень много сделали.

— Значит, можно и умереть, — хмыкнула она, сжимая в кулаках насквозь мокрые простыни.

Раун, помолчав, все же осмелился спросить:

— Неужели вам не страшно умирать?

Она качнула головой и закрыла глаза:

— Когда ты живешь, смерти нет. Когда приходит время смерти — тебя уже нет. Зачем мне бояться того, что никогда со мной не встретится?

«Зачем» — так просто… Просто иная постановка вопроса, и все меняется… Просто другой взгляд, о котором даже не задумываешься.

— И правда, зачем, — улыбнулся Раун и положил свою руку поверх ее. Она крепко ее сжала в своей.

Действительно крепко. Будто это не она лежала переломанная так, что больше не могла ходить и летать. Будто не ее мучила лихорадка и дикие боли. Просто закрой глаза, слушай голос — все такой же сильный, хоть и немного тихий, и будто она все та же. Его железная императрица, дикая гарпия и мудрая лебедь.

Она потеряла почти всех, кто был ей по-настоящему дорог. И все равно осталась собой. Раун хотел бы также. Однажды, предвидев свою смерть, просто уйти…

Рука, стискивающая его ладонь, обмякла. Раун вытащил нож для вскрытия писем и приставил крохотное лезвие к ее губам, ловя дыхание. Но его не было.

Больше не вздымалась от дыхания грудь, и не билось сердце.

Смерть пришла, а Люциферы уже не было.

***

Раун еще раз проверил все пуговицы, крючки и запонки на белоснежной форме. Она казалась какой-то чужеродной. Но белый — цвет смерти. Раун не знал, почему.

— Если вам потребуется помощь, только кивните нам, — Семиазас поправлял точно такую же форму, что была на Рауне. Молодой херувим толкнул локтем брата, и тот согласно кивнул.

— Да, господин регент, мы с радостью вам поможем, ведь это наш долг, — Кайно коснулся пальцами императорской диадемы на голове и широко улыбнулся.

Мовницы и служанки вышли из комнаты императрицы, оставив дверь открытой.

На пустой кровати лежала Люцифера. В белом тонком платье, босая, с собранными в прическу волосами и, кажется, даже накрашена. У мертвых не бывает таких румяных щек и алых губ. Все четыре крыла были связаны лентами, чтобы не раскрывались.

Раун подошел ближе и, спрятав императрицу в крылья, как в кокон, взял на руки.

Невесомую.

Медленно перевел взгляд на ее лицо и сложенные на животе руки. До чего хрупким было тело, тонким, болезненным. Она умерла — и как будто в теле погасили пламя, питавшее его, и оно превратилось в то, кем на самом деле уже стало. Слабую старуху, вобравшую в свою судьбу столько горя, боли и страданий, что она даже была… счастлива.

— Каин, Семиазас, — позвал Раун, прижимая тело Люциферы к себе. — Думаю, я справлюсь, она очень легкая.

И молодые херувимы, так похожие друг на друга, кивнули и встали за его спиной.

Оставалось только донести Люциферу до храма и положить ее тело на алтарь перед Верховным шисаи. И Раун медленно пошел, считая про себя шаги — лишь бы не думать.

Он шел по пустым коридорам замка, по лестницам, площади. Мимо восстановленного золотого купола — будто солнца, мимо садов с лиловыми розами и яблонями.

Он вошел в храм Самсавеила и замер на пороге. Внутри не было свободного места, каждый уголок был занят. Высокие своды множили шепот и тихие всхлипы. И длинная тропа сквозь сидящих вела к алтарю — огромной плите из лилового кристалла. Верховный шисаи читал молитвы, обращаясь к богу, покинувшему свой Райский сад, ему вторила шисаи Химари, готовя нож и золотые часы, уже наполовину полные.

Раун донес тело Люциферы до алтаря и аккуратно, будто боясь разбудить, уложил. Поправил руки и крылья, укрыл ноги длинным полом платья. И попятился вместе с херувимами.

Он не слушал, как молился Верховный шисаи, он не слышал его речей. Он только смотрел, оцепенев. И вроде сотни раз видел, но почему-то сейчас это казалось чем-то совершенно иным.

Хайме склонился над Люциферой и занес ритуальный нож над ее солнечным сплетением.

Вот сейчас он коснется ее, и она встрепенется, спрыгнет с алтаря, отберет у императора меч и будет выяснять, почему Хайме ее ранил.

Нож вошел в плоть, рассекая ее. Хайме достал изнутри сердце и перерезал артерии и вены, связывающие его с телом. Окунул в священные воды и, вынув сердце, целиком состоящее из кристалла — лиловое, прозрачное — опустил его в жернова и провернул несколько раз, пока хруст осколков не стал едва слышным.

Кристальную пыль сердца ссыпали в часы, и она медленно заструилась вниз, к другой такой же пыли, смешиваясь с ней воедино. Химари закрыла стеклянную крышечку и защелкнула верхнюю часть часов с выгравированным именем.

Хайме махнул рукой, подзывая снова, но Раун медлил, смотря, как сыплется песок сердца императрицы. Кайно и Семиазас вместо него подняли тело Люциферы и отнесли на съедение амфисбенам.

Раун не помнил, как закончился ритуал похорон. Не помнил, как опустел храм. Только дружеское похлопывание Хайме по плечу вывели его из забытья на мгновение — он коротко кивнул, прощаясь, и снова погрузился в себя.

Часы заканчивали свой ход, Раун переворачивал их и снова смотрел. Ему казалось, что в шепоте сердца он слышит ее слова, но не может их разобрать.

Взяв часы на руки, он провел пальцем по выгравированному имени — «Изабель». Перевернул часы другой стороной и погладил вторую точно такую же надпись — «Люцифера».

Полы шатра распахнулись, Тайгон бесшумно ступил на волчью шкуру у самого входа и покрутил головой. Он ожидал увидеть брата в постели, но тот сидел возле шкафа и раскапывал густую жидкость янтарного цвета на медовые конфеты, сложенные на блюде.

— Там целая толпа ждет тебя, — Тайгон подошел и, взяв со стола откупоренную бутылку, втянул носом слабый аромат. Аконит, сильно концентрированный, пары капель хватит, чтобы убить кого угодно. — Чем ты занимаешься?

— Нож Верховного шисаи пропал, — пробурчал Райга, укладывая на блюдо единственную неядовитую медовую конфету. — А из всех методов обнаружения шисаи я знаю только этот.