С рассветом ветер не утих, зато снегопад прекратился. Снег весь растаял, и снова зарядил дождь. Сразу после восхода солнца противник предпринял очередную атаку, но неудачно. Весь день мы ждали новой атаки, однако случилась она только перед закатом. Стрельба пошла южнее, у подножия длинного лесистого хребта, куда были переброшены австрийские орудия. А мы обстрела так и не дождались. Темнело. Наши пулеметы теперь стреляли в поле за деревней, и ухо радовал свист удаляющихся снарядов.

Прошел слух, что атака на юге успеха не принесла. Ночью нас не трогали, зато, кажется, прорвали нашу оборону на севере. Пришла команда подготовиться к отступлению. Об этом на посту мне сообщил капитан, узнавший новость из штаба бригады. Но чуть позже, поговорив по телефону, он сказал, что это утка. В бригаду спустили приказ, что оборона Баинзиццы должна стоять до последнего. Я его спросил о неприятельском прорыве. Я слышал в бригаде, сказал он, что австрийцы прорвали линию обороны двадцать седьмого армейского корпуса и вышли к Капоретто. На севере весь день шли тяжелые бои.

– Если эти кретины их пропустят, нам крышка, – сказал он.

– Атакуют немцы, – сказал один из офицеров-медиков. Слово «немцы» звучало угрожающе. Вот уж с кем нам бы не хотелось иметь дело.

– У немцев пятнадцать дивизий, – продолжал офицер. – Они прорвались, и мы будем отрезаны.

– В бригаде говорят, что мы должны держаться. Там утверждают, что прорыв неопасный и что мы удержим линию обороны по всему хребту от горы Маджоре.

– Откуда эти сведения?

– Из штаба дивизии.

– Из штаба дивизии сообщили, чтобы мы готовились к отступлению.

– Мы находимся в подчинении штаба армии, – сказал я. – Но здесь мое прямое начальство – это вы. Когда скажете мне «поезжай», тогда я и поеду. Но я жду четкого приказа.

– Есть приказ: всем оставаться здесь. Вы отправляете раненых отсюда в эвакопункт.

– Иногда мы их перевозим из эвакопункта в полевые госпитали, – сказал я. – Послушайте, я никогда не видел отступления. Как во время отступления эвакуируют раненых?

– Никак. Забирают, сколько смогут, а остальных бросают.

– Что мне увозить на машинах?

– Медицинское оборудование.

– Ясно.

Следующей ночью началось отступление. Мы узнали, что немцы и австрийцы прорвались на севере и спускаются по горным ущельям к Чивидале и Удине. Отступление было организованным, слякотным и понурым. В ночи, медленно продвигаясь по забитым дорогам, мы обгоняли колонны, топающие под дождем, орудия, конные повозки, мулов, грузовики – все покидали линию фронта. Беспорядка при отступлении было не больше, чем при наступлении.

Всю ночь мы разгружали полевые госпитали, устроенные в недобитых деревнях на плато, увозили раненых к Плаве, а уже на следующий день, до позднего вечера, под проливным дождем эвакуировали госпитали и эвакопункты на самой Плаве. Армия, расквартированная в Баинзицце, покидала плато под октябрьским дождем и уходила на другой берег реки, туда, где весной этого же года состоялись наши великие победы. В Горицию мы пришли в середине следующего дня. Город практически опустел, и дождь к тому времени прекратился. Проезжая по улице, мы увидели, как загружают в грузовик девочек из солдатского борделя. Их было семь, все в шляпках, в пальто, с чемоданчиками. Две из них плакали. А одна улыбнулась и показала нам трепещущий язычок. У нее были пухлые губки и темные глаза.

Я остановил машину и пошел перекинуться парой слов с бандершей. Девочки из офицерского борделя уехали еще утром, сказала она. А вы куда направляетесь? В Конельяно. Грузовик затарахтел. Девица с пухлыми губками снова показала нам язык. Бандерша помахала нам. Две девушки продолжали плакать. Остальные с любопытством озирались. Я вернулся в машину.

– Почему бы нам не поехать с ними, – сказал Бонелло. – Вот была бы веселая поездочка.

– У нас и так будет веселая поездочка, – заверил я его.

– У нас будет та еще поездочка.

– Вот и я о том же.

Мы подъехали к вилле.

– Будь я рядом, когда эти курочки окажутся на месте, я бы их всех объездил.

– Думаешь, они все доедут?

– А то. Эту бандершу знает вся Вторая армия.

Мы остановились перед виллой.

– Ее называют мать-игуменья, и она тут уже давно, – продолжал Бонелло. – А девочки новые. Их, наверно, привезли прямо перед отступлением.

– Они еще повеселятся.

– Да уж, повеселятся. Я бы не отказался пошалить с ними бесплатно. А то они заламывают такие цены. Государство разводит нас, как лохов.

– Поставьте машину в гараж, и пусть механики ее осмотрят, – сказал я. – Поменяйте масло, проверьте дифференциал, заправьте бак, ну и поспите немножко.

– Да, синьор лейтенант.

Вилла была пуста. Ринальди уехал с госпиталем. Майор увез медперсонал в штабной машине. К оконному стеклу была прикреплена записка для меня: загрузить сложенный в прихожей материал и отправляться в Порденоне. Механики уже уехали. Я отправился в гараж. При мне подъехали еще две машины, водители вышли. Опять стало накрапывать.

– Пока мы ехали от Плавы, я три раза засыпал за рулем, – сказал Пиани. – Что будем делать, лейтенант?

– Поменяем масло, смажем ходовую часть, заправимся и подгоним машины к главному входу, а потом загрузим в них хлам, который нам оставили.

– И сразу поедем?

– Нет, сначала часа три поспим.

– Вот это отлично, – сказал Бонелло. – А то я за рулем усну.

– Как машина, Аймо? – спросил я.

– В порядке.

– Принесите мне комбинезон, и я вам помогу с маслом.

– Не надо, лейтенант, – сказал Аймо. – Я и сам справлюсь. А вы пока сложите личные вещи.

– Они уже сложены, – ответил я. – Тогда я вынесу все, что нам оставили. А вы, когда закончите, подгоните машины.

После того как мы все загрузили и три машины выстроились одна за другой на аллее под деревьями, мы зашли в дом. А дождь все продолжался.

– Затопите печь на кухне и просушите одежду, – сказал я.

– Мне все равно, – отозвался Пиани. – Я хочу спать.

– Я лягу на кровати майора, – решил Бонелло. – Хочу поспать на подушке, где отключался старый хрен.

– Мне все равно, где спать, – сказал Пиани.

– Здесь две кровати. – Я открыл им дверь.

– Никогда не был в этой комнате, – заметил Бонелло.

– Это комната старого сыча, – сказал Пиани.

– Ложитесь здесь, – предложил я им. – Я вас разбужу.

– Если вы, лейтенант, проспите, австрийцы нас разбудят, – ответил Бонелло.

– Я не просплю. А где Аймо?

– Он ушел на кухню.

– Поспите.

– Я посплю, – сказал Пиани. – Целый день засыпал за рулем. У меня лоб сползал на глаза.

– Сними сапоги, – напомнил ему Бонелло. – Это кровать старого сыча.

– Плевать я на него хотел. – Пиани разлегся на кровати в грязных сапогах, подложив руку под голову.

Я пошел на кухню. Аймо растопил печку и поставил котелок с водой.

– Я подумал, не сварить ли мне пасту, – сказал он. – Все проснутся голодные.

– А вам, Бартоломео, разве не хочется спать?

– Да пока не очень. Когда вода вскипит, я все оставлю. А огонь сам прогорит.

– Лучше бы вам поспать, – заметил я. – А мы поедим сыр и мясные консервы.

– С этим не сравнишь. Что-то горячее для двух анархистов. А вы поспите, лейтенант.

– Есть кровать в комнате майора.

– Вот там и ложитесь.

– Нет, я пойду к себе. Выпить не хотите, Бартоломео?

– Перед отъездом, лейтенант. Сейчас вроде как ни к чему.

– Если я вас через три часа не разбужу, тогда вы меня будите, договорились?

– У меня часов нет, лейтенант.

– В комнате майора есть настенные часы.

– Тогда ладно.

Я вышел из столовой в коридор и по мраморной лестнице поднялся в комнату, где мы с Ринальди квартировали. Я подошел к окну. Смеркалось. Внизу, выстроившись в линию, стояли три машины. Моросило, и с веток деревьев свисали холодные капли. Я лег на кровать Ринальди и провалился в сон.

Перед отъездом мы перекусили на кухне. Аймо приготовил кастрюлю спагетти с мелко нарезанным луком и мясными консервами. Сидя за столом, мы выпили две бутылки вина, оставшихся в погребе. На улице было еще темно, а дождь так и не утих. Пиани клевал носом.