Я лежал под брезентом на полу «гондолы» рядом с орудиями, мокрый, замерзший и жутко голодный. В какой-то момент я перевернулся на живот и положил лицо на руки. Больное колено одеревенело, но в остальном я был им очень доволен. Валентини отлично потрудился. С его коленом я половину отступления прошагал да еще поплавал в Тальяменто. Да, это его колено. А второе мое. После того, что с тобой проделали доктора, твое тело тебе больше не принадлежит. Еще мои голова и внутренности, которые урчали и переворачивались от голода. Голова, хотя и моя, была не способна мыслить, только помнить, да и то крохи.

Я мог вспоминать Кэтрин, но понимал, что сойду с ума, если начну о ней думать, даже не зная, увижу ли ее когда-нибудь, поэтому я о ней не думал, так, самую малость, пока вагон медленно ехал, позвякивая на стыках, и кое-где пробивался свет, а я лежал на полу вместе с Кэтрин. Хотя жестковато было лежать на полу, ни о чем не думая, а только чувствуя, после такой долгой разлуки, в мокрой одежде, на поерзывающим под тобой полом, один-одинешенек, мокрый насквозь, на жестком полу, заменяющем тебе жену.

То еще удовольствие лежать на голом полу «гондолы» в компании с орудиями в холщовых чехлах и вдыхать запахи металла и смазки и видеть над собой протекающий брезент, хотя в принципе очень даже и неплохо под брезентом вместе с пушками. Только к чему притворяться, что рядом та, которую ты любишь, ты же все видишь ясным и холодным взглядом – не столько холодным, сколько ясным и пустым. Ты все видишь пустым взглядом, лежа ничком, недавний свидетель того, как одна армия отступала, а другая наступала. Ты потерял свои «санитарки» и своих людей, как администратор универсального магазина теряет весь товар во время пожара. Правда, в моем случае нет страховки. Теперь ты вышел из игры. У тебя больше нет обязательств. Если бы администраторов после пожара расстреливали только потому, что они говорят с акцентом, а это бывает сплошь и рядом, то некому было бы вернуться в магазины после ремонта. А выжившие администраторы искали бы другое место работы – если, конечно, позвали бы и если бы их сразу не замела полиция.

Мой гнев вместе с моими обязательствами смыла река. Хотя он весь вышел в тот момент, когда карабинер схватил меня за шкирку. Я был бы не прочь снять с себя военную форму, при том что не придавал особого значения внешним признакам. Звездочки я спорол, просто так было удобнее. Это не было вопросом чести. Не то что я был против. Просто мы расстались, и я им пожелал удачи. Люди приличные и отважные, выдержанные и благоразумные их вполне заслуживают. Но это уже не мое шоу, и я мечтал только о том, чтобы этот чертов поезд довез меня до Местре, где я поем и перестану думать. Пора уже перестать.

Пиани скажет, что меня расстреляли. Они обыскивали и забирали документы у всех, кого расстреливали. Мои документы им не достались. Меня могут объявить утонувшим. Интересно, что они сообщат в Штаты. Умер от ран и других причин. Господи, как же я хочу есть. Я подумал о нашем священнике. И о Ринальди. Возможно, он сейчас в Порденоне. Если не отступили еще дальше. Теперь уж я его не увижу. Я никого из них не увижу. Та жизнь закончилась. Не думаю, что у него сифилис. Говорят, не такая уж это страшная болезнь, если за нее вовремя взяться. Но он, конечно, озабочен. Я бы тоже был озабочен. Да кто угодно.

Я был не готов думать. Я был готов только есть. Да, черт возьми. Есть, и пить, и спать с Кэтрин. Сегодня ночью. Нет, это нереально. Завтра. Хорошая еда, чистое постельное белье и, если куда-то уезжать, то только вдвоем. Вероятно, придется сразу свалить. Она со мной поедет. Знаю, что поедет. И куда же мы поедем? Есть над чем подумать. Смеркалось. Я лежал и думал, куда мы с ней поедем. Выбор большой.

Я спрыгнул с поезда, когда он подходил к станции в Милане рано утром, еще до рассвета. Пересек железнодорожные пути, прошел между какими-то строениями и оказался на улице. Увидев открытый бар, я зашел выпить кофе. Там пахло ранним утром и сметенной пылью, а на столиках можно было увидеть кофейные чашки с ложечками и мокрые круги, оставленные стаканами с вином. За стойкой стоял хозяин. За столиком сидели двое солдат. Я выпил у стойки чашку кофе и съел кусок хлеба. Кофе был сероватый, и я корочкой снял с него молочную пенку. Хозяин посмотрел на меня.

– Хотите граппы?

– Нет, спасибо.

– За мой счет. – Он налил стаканчик и пододвинул ко мне. – Что происходит на фронте?

– Я ничего не знаю.

– Они пьяные. – Он махнул рукой в сторону солдат. Похоже, он был прав. Они казались подвыпившими. – Расскажите, что происходит на фронте?

– Я про это ничего не знаю.

– Я видел, как вы шли по путям. Вы спрыгнули с поезда.

– Идет большое отступление.

– Я читаю газеты. А конкретнее? Все закончилось?

– Не думаю.

Он снова наполнил стаканчик граппой из пузатой бутылки.

– Если у вас есть проблемы, я могу вас пристроить у себя.

– У меня нет проблем.

– Если что, вы можете остаться у меня.

– Это где же?

– В моем доме. Здесь все останавливаются. Все, у кого есть проблемы.

– И много таких?

– Это зависит от проблемы. Вы из Южной Америки?

– Нет.

– По-испански говорите?

– Немного.

Он протер стойку.

– Сейчас трудно уехать из страны, но нет ничего невозможного.

– Я не собираюсь уезжать.

– Вы можете здесь пожить, сколько вам надо. Сами увидите, с кем имеете дело.

– Сегодня у меня дела, но я запомню адрес и вернусь.

Он покачал головой:

– Тот, кто так говорит, не возвращается. Я подумал, что у вас серьезные проблемы.

– У меня нет проблем. Но адрес друга для меня много значит. – Я положил на стойку купюру в десять лир за кофе. – Выпейте со мной граппы.

– Это необязательно.

– Выпейте.

Он налил два стаканчика.

– Запомните этот адрес, – сказал он, – и приходите. Не доверяйтесь никому. А здесь вы в безопасности.

– Я верю вам.

– Верите?

– Да.

Вид у него был серьезный.

– Тогда вот что я вам скажу. Не расхаживайте в этом.

– Почему?

– На рукаве слишком хорошо видно, где были срезаны звездочки. Цвет другой.

Я промолчал.

– Если у вас нет документов, я могу вам сделать.

– Что именно?

– Отпускной билет.

– Мне не надо. У меня есть документы.

– Хорошо, – сказал он. – Но если понадобятся, дайте мне знать.

– Сколько стоят документы?

– Смотря какие. По сходной цене.

– Сейчас мне не надо.

Он пожал плечами.

– У меня с этим в порядке, – заверил я его.

Когда я уходил, он сказал:

– Не забудьте, что я ваш друг.

– Не забуду.

– Увидимся.

– Обязательно, – ответил я.

Держась подальше от вокзала, который патрулировала военная полиция, я дошел до небольшого парка и там взял экипаж. Я дал кучеру адрес госпиталя, где сразу зашел в сторожку привратника. Его жена меня обняла, а он пожал мне руку.

– Вернулись. Живой.

– Живой.

– Вы уже завтракали?

– Да.

– Как у вас дела, лейтенант? – спросила жена.

– Отлично.

– Вы с нами не позавтракаете?

– Нет, спасибо. Скажите, мисс Баркли сейчас в госпитале?

– Мисс Баркли?

– Английская медсестра.

– Его пассия, – объяснила она мужу и с улыбкой похлопала меня по плечу.

– Нет, – ответил он. – Она уехала.

Сердце мое упало.

– Вы уверены? Такая высокая блондинка.

– Уверен. Она уехала в Стрезу.

– Когда?

– Два дня назад, вместе с другой англичанкой.

– Так. У меня к вам будет просьба. Никому не говорите о том, что вы меня видели. Это очень важно.

– Никому не скажу, – заверил меня привратник.

Я протянул ему десять лир, но он оттолкнул мою руку.

– Я же вам пообещал, что никому не скажу. Мне не нужны ваши деньги.