– И с тех пор он живет припеваючи в Милане.

– Ну, не знаю, насколько припеваючи.

– По сравнению с тюрьмой, надо полагать.

– Миссис Мейерс собирается кое-что сюда принести.

– Она в этом знает толк. Ты ее дорогой мальчик?

– Один из.

– Вы все ее дорогие мальчики, – сказала Кэтрин. – Она предпочитает дорогих мальчиков. Какой дождь!

– Настоящий ливень.

– Ты будешь всегда меня любить?

– Да.

– И дождь не будет нам помехой?

– Нет.

– Это хорошо. Потому что я боюсь дождя.

– Почему?

Я уже засыпал. А за окном все лило и лило.

– Не знаю, милый. Я всегда боялась дождя.

– А мне нравится.

– Мне нравится гулять под дождем. Но для любящих это очень плохо.

– Я всегда буду любить тебя.

– Я буду тебя любить и в дождь, и в снег, и в град, и… что там еще бывает?

– Не знаю. Кажется, я засыпаю.

– Спи, милый, а я буду тебя любить, что бы ни происходило.

– Ты правда боишься дождя?

– Когда я с тобой – нет.

– Почему ты его боишься?

– Не знаю.

– Скажи мне.

– Не заставляй меня.

– Скажи.

– Нет.

– Скажи.

– Ну хорошо. Я его боюсь, потому что иногда вижу, как умираю в дождь.

– Да ну?

– А иногда, как ты умираешь в дождь.

– Это уже больше похоже на правду.

– Нет, милый. Я ведь могу тебя защитить. Знаю, что могу. А вот себе не поможешь.

– Прошу тебя, прекрати. Не превращайся в ненормальную шотландку. Нам и так недолго осталось быть вместе.

– Да, я ненормальная шотландка. Но я остановлюсь. Все это глупости.

– Вот именно.

– Все это глупости. Все это глупости. Я не боюсь дождя. Я не боюсь дождя. О, о Господи, если бы это было так.

У нее потекли слезы. Я ее успокоил, и слезы высохли. А дождь продолжал поливать.

Как-то днем мы пошли на скачки. С нами пошли Фергюсон и Кроуэлл Роджерс, тот, что получил глазные увечья от разорвавшегося снаряда. Пока девушки после обеда переодевались, мы с Кроуэллом, сидя на койке в его палате, штудировали вестник ипподрома с предыдущими итогами и прогнозами на предстоящие заезды. У Кроуэлла была забинтована голова, и скачки его мало интересовали, но он постоянно читал вестник и отслеживал всех лошадей, чтобы чем-то себя занять. Он сказал, что ставить, в сущности, не на кого, но других у нас нет. Он нравился старику Мейерсу, и тот давал ему наводки. Мейерс срывал куш чуть не в каждом заезде, но давать наводки не любил, так как это снижало выигрыш. Скачки – дело грязное. Жокеи, которых отовсюду повыгоняли, соревновались в Италии. Мейерс располагал неплохой информацией, вот только задавать ему вопросы не хотелось; иногда он просто не отвечал, а если чем-то с тобой делился, то видно было, что он это делает через силу, но почему-то он считал себя обязанным с нами делиться. С Кроуэллом же ему было проще. Тот пострадал, особенно один глаз, а у Мейерса самого были проблемы со зрением, поэтому он испытывал расположение к Кроуэллу. Кстати, своей жене Мейерс никогда не говорил, на какую лошадь он ставит, так что, выигрывая и проигрывая, чаще проигрывая, она рассчитывала только на себя и постоянно высказывалась по этому поводу.

Мы вчетвером поехали на «Сан-Сиро» в открытом экипаже. День был чудесный, мы проехали через парк, вдоль трамвайной линии и выбрались на пыльную загородную дорогу. Пошли виллы с железными заборами, и большие заросшие сады, и канавы с проточной водой, и покрытые пылью огородные посадки. Окинув взглядом равнину, можно было увидеть рабочие постройки, и богатые фермы с ирригационными каналами, и горы на севере. К ипподрому один за другим подъезжали экипажи, и, поскольку мы были в военной форме, нас впустили в ворота без билетов. Мы купили программки, пересекли внутреннюю часть поля, затем скаковой круг с ровным плотным дерном и вышли к загону. Трибуны были старые деревянные, а под ними, неподалеку от конюшен, кабинки, где делались ставки. У забора, на самом поле, толпились солдаты. В загоне, позади трибун, конюхи выгуливали лошадей по кругу в тени деревьев. Мы увидели знакомые лица, принесли стулья для Фергюсон и Кэтрин и стали изучать лошадей.

Они ходили гуськом по кругу, опустив головы, ведомые конюхами. Один жеребец был вороной с багрянистым отливом, и Кроуэлл готов был поклясться, что он крашеный. Мы тоже не исключали такой возможности. Его вывели непосредственно перед тем, как зазвонил колокольчик, просигналивший, что пора седлать. По номеру на рукаве конюха мы нашли в программке этого жеребца – вороного мерина по кличке Джапалак. В скачках принимали участие лошади, которые ни разу не выигрывали заезды на тысячу лир и выше. Кэтрин была уверена в том, что вороного покрасили. Фергюсон сомневалась. Мне он казался подозрительным. В результате мы все решили, что должны его поддержать, и приготовили сотню лир. Лист котировок давал в случае победы выигрыш тридцать пять к одному. Кроуэлл пошел покупать билеты, пока мы наблюдали за тем, как жокеи сделали еще круг в загоне, затем выехали под деревьями в сторону трека и неспешным галопом отправились к повороту, откуда должна была стартовать гонка.

Мы поднялись повыше. Тогда на «Сан-Сиро» не было ленточки, и стартер, как мог, построил лошадей в линию – на большом расстоянии они казались почти миниатюрными – и дал старт ударом длинного хлыста. Когда лошади проносились мимо нас, вороной был уже хорошо впереди, а на повороте он еще больше оторвался от остальных. Следя за ними в бинокль на дальних рубежах, я заметил, что жокей пытался осадить жеребца, но это ему не удалось, и когда после очередного поворота они вышли на финишную прямую, вороной опережал всех на добрых пятнадцать корпусов. А после финиша он еще отмахал добрых полкруга.

– Вот здорово! – воскликнула Кэтрин. – Мы получим больше трех тысяч лир. Ай да лошадь.

– Надеюсь, мы успеем получить выигрыш прежде, чем он облезет, – заметил Кроуэлл.

– Чудесная лошадь, – сказала Кэтрин. – Интересно, поставил ли на нее мистер Мейерс.

– Вы поставили на победителя? – окликнул я Мейерса. Он кивнул в ответ.

– Я нет, – вздохнула миссис Мейерс. – А вы, ребятки, на кого поставили?

– На Джапалака.

– Да вы что? Это же тридцать пять к одному!

– Нам понравилась его масть.

– А мне нет. Он мне показался каким-то потертым. Мне сказали, чтобы я на него не ставила.

– Много вы на нем не заработаете, – сказал Мейерс.

– Ставки принимались тридцать пять к одному, – возразил я.

– Много вы на нем не заработаете, – повторил Мейерс. – В последнюю минуту на него поставили кучу денег.

– Не может быть.

– Кемптон и компания. Сами увидите. Хорошо, если два к одному.

– Значит, мы не получим свои три тысячи, – огорчилась Кэтрин. – Не нравятся мне эти грязные скачки!

– Мы получим двести.

– Не о чем говорить. Все равно что ничего. Я рассчитывала на три тысячи.

– Грязные, мерзкие скачки, – фыркнула Фергюсон.

– Конечно, не будь они грязные, – сказала Кэтрин, – мы бы на него не поставили. И все равно жаль трех тысяч.

– Давайте спустимся вниз и выпьем, а заодно выясним, сколько нам заплатят, – предложил Кроуэлл.

Мы подошли к месту, где вывешивали цифры, тут зазвонил колокольчик, объявляющий начало выплат, и после имени победителя появилось 1,85. Это означало, что мы на нем заработали меньше, чем если бы поспорили на десять лир.

Мы зашли в подтрибунный бар и взяли по стакану виски с содовой. Там мы встретили пару знакомых итальянцев и Макадамса, вице-консула, и все вместе присоединились к девушкам. Итальянцы были сама любезность, Макадамс болтал с Кэтрин, а мы снова пошли делать ставки. Перед тотализатором стоял Мейерс.

– Спросите у него, на кого он поставил, – сказал я Кроуэллу.

– На кого вы поставили, Мейерс? – поинтересовался Кроуэлл. Тот достал программку и ткнул карандашом в пятый номер.