– Что мы можем для вас сделать, синьор лейтенант? – спросила его жена.

– Больше ничего.

– Мы люди глупые, – сказал он. – Вы мне объясните, если вам что-то понадобится?

– Да, – ответил я. – Счастливо. Еще увидимся.

Они стояли в дверях, провожая меня взглядами.

Я сел в экипаж и дал адрес Симмонса, того, который учился оперному пению. Он жил в другом конце города, неподалеку от Порта-Маджента. Я его разбудил. Он встретил меня словами:

– Вы, Генри, ранняя пташка.

– Я приехал ранним поездом.

– Что с отступлением? Вы были на фронте? Как насчет сигаретки? Они там в коробке на столе.

В большой комнате у стены стояла кровать, напротив нее пианино, и еще там были комод и стол. Я уселся на стул возле кровати. Симмонс закурил, откинувшись на подушки.

– Сим, я в пиковой ситуации, – начал я.

– Я тоже. Я всегда в пиковой ситуации. Закурите?

– Нет, – сказал я. – Какова процедура для въезжающих в Швейцарию?

– Для вас лично? Итальянцы вас не выпустят.

– Это я знаю. Но я о швейцарцах. Что сделают они?

– Они вас задержат.

– Я догадываюсь. А дальше?

– Дальше все очень просто. Вы можете ехать куда угодно, только надо поставить их в известность. А что? Вы в бегах?

– Пока ничего не ясно.

– Не хотите говорить – не надо. Хотя интересно было бы послушать. Здесь ведь ничего не происходит. Я провалился в Пьяченце.

– Мне очень жаль.

– Еще как провалился. А пел я хорошо. Собираюсь еще раз попробовать уже в «Лирико»[27].

– Хотел бы я послушать.

– Вы сама любезность. Вы правда в пиковой ситуации?

– Сам не знаю.

– Не хотите говорить – не надо. Как вам удалось свалить с этого дурацкого фронта?

– Я решил, что с меня хватит.

– Молодец. Я всегда знал, что у вас есть голова на плечах. Я могу вам чем-то помочь?

– Вы так заняты.

– Ничего подобного, мой дорогой Генри. Ничего подобного. Я буду счастлив что-то для вас сделать.

– У нас с вами похожие размеры. Вы не могли бы купить мне в магазине гражданскую одежду? Моя осталась в Риме.

– Вы ведь там жили? Мерзкий город. Как вы там оказались?

– Хотел стать архитектором.

– Только не в Риме. Не надо покупать одежду. Я вам дам все, что нужно. Одену вас так, что вы будете иметь успех. Идите в мою гардеробную, там есть стенной шкаф. Берите что хотите. Голубчик, вам не нужно ничего покупать.

– Я бы лучше купил, Сим.

– Голубчик, мне проще вам что-то отдать, чем выходить в магазин. У вас есть паспорт? Без паспорта вы далеко не уедете.

– Да. Паспорт у меня пока есть.

– Тогда, голубчик, переодевайтесь и вперед, в старую добрую Гельвецию.

– Не так все просто. Сначала я должен заехать в Стрезу.

– Идеальный вариант. А оттуда на лодке. Если бы не мое пение, я бы поехал с вами. Еще съезжу.

– Вы могли бы петь йодлем.

– И запою, голубчик. У меня есть голос, вот что самое удивительное.

– Готов поклясться, что есть.

Он подымил, откинувшись на подушки.

– Не клянитесь попусту. Но у меня правда есть голос. Вы будете смеяться, но есть. Я люблю петь. Вот послушайте. – Он протрубил что-то африканоподобное, шея вздулась, вены набухли. – Нравится им это или нет, но у меня есть голос.

Я выглянул в окно.

– Отпущу-ка я экипаж.

– Возвращайтесь, голубчик, и мы позавтракаем.

Он слез с кровати, встал прямо, сделал глубокий вдох и принялся делать наклоны. Я спустился вниз и расплатился с кучером.

Я купил билет Милан – Стреза. В цивильной одежде я ощущал себя участником маскарада. Я так долго носил военную форму, что забыл ощущения гражданского человека. Брюки на мне болтались. Пришлось прикупить новую шляпу. Симова шляпа мне не подошла, но все остальное пришлось впору. Одежда пахла табаком. Я сидел в купе и смотрел в окно, понимая, что моя шляпа выглядит новехонькой, а вся одежда поношенной. На сердце было так же тоскливо, как в ломбардском пейзаже за окном. Для сидевших рядом авиаторов я не существовал. Они презирали гражданского моего возраста и даже не удостаивали меня взгляда. Меня это не оскорбляло. В былые времена я бы им сказал все, что о них думаю, и полез бы в драку. Они сошли в Галларате, и, на мое счастье, я остался один. У меня была с собой газета, но я ее не открывал, так как не хотел читать о войне. Я решил о ней забыть. Я заключил сепаратный мир. Я испытывал ужасное одиночество и был рад, когда поезд пришел в Стрезу.

Я ожидал увидеть на вокзале посыльных из отелей, но их не было. Курортный сезон давно закончился, и никто не пришел встречать поезд. Я вышел на перрон с легоньким саквояжем Сима, в котором лежали только две рубашки, и постоял под навесом, поливаемым дождем, пока поезд снова не тронулся. На станции я спросил, какие гостиницы открыты. Ответ был такой: «Гранд-отель» и «Дезиль Борроме» и еще несколько маленьких, работающих круглый год. Я отправился пешком под дождем в «Дезиль Борроме». Со мной поравнялся экипаж, и я дал знак кучеру остановиться. К отелю лучше подъехать в экипаже. Отель был большой, и ко мне вышел с зонтом очень вежливый портье.

Я занял хороший номер. Огромный, светлый, с видом на озеро, над которым сейчас опустились тучи. Но когда выглянет солнце, оно заиграет всеми красками. Я предупредил, что жду жену. В номере была большая двуспальная кровать, letto matrimoniale[28], с атласным одеялом. Отель отличался роскошью. Я прошел по длинному коридору, спустился по широкой лестнице, миновал несколько залов и оказался в баре. Я был хорошо знаком с барменом. Сидя на высоком табурете, я заказал соленый миндаль, картофельные чипсы и мартини. Вино было прохладное и прозрачное.

– Что вы тут делаете в Borghese[29]? – спросил меня бармен, делая мне второй мартини.

– Я в отпуске. Поправляю здоровье.

– У нас совсем нет постояльцев. Не понимаю, почему они не закрывают отель.

– На рыбалку ходите?

– Поймал несколько красавцев. В это время года на блесну можно поймать таких красавцев!

– Вы получили табак, который я вам послал?

– Да. А вы мою открытку?

Я посмеялся. До меня перестал доходить американский трубочный табак, который ему нравился. То ли мои родственники перестали его посылать, то ли его перехватывали на границе. Так или иначе, я его не получал.

– Я что-нибудь для вас раздобуду, – пообещал я. – Скажите, вы видели в городе двух молодых англичанок? Они приехали позавчера.

– В этом отеле они точно не остановились.

– Они сестры милосердия.

– Я видел двух медсестер. Погодите, я узнаю, где они поселились.

– Одна из них моя жена, – сказал я. – Я за ней приехал.

– А вторая – моя жена.

– Я не шучу.

– Простите меня за эту глупую шутку, – сказал он. – Я вас не понял.

Он меня покинул и довольно долго отсутствовал. Я ел оливки, соленый миндаль и картофельные чипсы и разглядывал себя в штатском костюме в зеркале за стойкой. Наконец бармен вернулся.

– Они в маленькой гостинице возле вокзала, – сказал он.

– Как тут у вас насчет сандвичей?

– Я позвоню, чтобы их принесли. Вы же понимаете, нет клиентов – ничего нет.

– Что, совсем никаких клиентов?

– Так, считаные люди.

Принесли сандвичи, и я съел три штуки и выпил еще пару стаканов мартини. Ничего прохладнее и прозрачнее мне пить не доводилось. Я себя впервые почувствовал цивилизованным человеком. А то все красное вино, хлеб, сыр, граппа и плохой кофе. Я сидел на высоком табурете за стойкой красного дерева, среди сверкающей меди и зеркал, и ни о чем не думал. Бармен задал мне вопрос.

– Не надо о войне, – попросил я.

Война была далеко. Может, и не было никакой войны. Здесь ее точно не было. Я понял, что для меня она закончилась. Но у меня не было ощущения, что она на самом деле закончилась. Скорее я походил на мальчишку, прогулявшего школу и пытающегося себе представить, что там сейчас происходит.