– У тебя есть отец?

– Да. И у него подагра. Тебе необязательно с ним встречаться. А у тебя разве нет отца?

– Нет, – ответил я. – У меня отчим.

– Он мне понравится?

– Тебе необязательно с ним встречаться.

– Мы чудесно проводим время, – сказала Кэтрин. – Все остальное мне неинтересно. Я счастлива быть твоей женой.

Пришел официант и забрал ненужное. Стало так тихо, что слышался только шум дождя. Где-то внизу просигналил автомобиль.

– «А за спиною Время мчится в своей крылатой колеснице», – процитировал я.

– Я знаю эти стихи, – сказала Кэтрин. – Это Марвелл. Только они о девушке, которая отказывала мужчине в близости.

Ко мне пришла холодная ясность, и я захотел конкретики.

– Где ты собираешься рожать?

– Не знаю. В самом лучшем месте, какое только смогу найти.

– И как ты это устроишь?

– Наилучшим образом. Не переживай, милый. Мы можем нарожать кучу детишек, пока идет война.

– Мне скоро надо будет идти.

– Я знаю. Ты можешь идти хоть сейчас.

– Нет.

– Тогда, милый, не переживай. До сих пор ты был такой спокойный и вдруг начал переживать.

– Больше не буду. Ты часто будешь мне писать?

– Каждый день. Они читают письма?

– Они не настолько хорошо знают английский, чтобы задержать письмо.

– Я буду писать очень витиевато, – сказала Кэтрин.

– Но не слишком.

– Я буду писать немного витиевато.

– Боюсь, что нам пора идти.

– Хорошо, милый.

– Не хочется покидать наш чудесный дом.

– Мне тоже.

– Но надо идти.

– Хорошо. Мы ни в одном доме надолго не задерживаемся.

– Еще задержимся.

– Тебя будет ждать прекрасный дом, когда ты вернешься.

– Может, я скоро вернусь.

– Пусть тебя слегка ранят в ногу.

– Или в мочку уха.

– Нет, уши пусть не трогают.

– А ноги можно?

– Ноги уже и так пострадали.

– Милая, нам пора. Правда.

– Хорошо. Ты первый.

Мы не стали вызывать лифт, а пошли вниз пешком. Ковер на лестнице был потертый. За ужин я заплатил официанту, еще когда его принесли, сейчас же он сидел на стуле у выхода. Он вскочил и поклонился, и я прошел за ним в швейцарскую, где оплатил счет за номер. Менеджер, считая меня своим другом, от аванса отказался, однако перед уходом не забыл посадить официанта у входной двери, чтобы я не улизнул, не заплатив. Такое, видимо, случается даже с друзьями. Много нас, друзей, во время войны.

Я попросил официанта достать нам экипаж, и он ушел со свертком Кэтрин, раскрыв зонт. Мы видели, как он под дождем пересек улицу. Мы стояли и смотрели в окно.

– Как ты себя чувствуешь, Кэт?

– Я засыпаю.

– А я голодный.

– У тебя какая-то еда осталась?

– Да. В вещевом мешке.

Подъехал экипаж. Лошадь понуро стояла под дождем. Официант соскочил на землю, открыл зонт и направился к дверям, где мы его уже ждали. Под его зонтом мы прошли по мокрой дорожке к экипажу у обочины. В сточной канаве бежала вода.

– Ваш сверток на сиденье, – сказал официант. Он стоял с раскрытым зонтом, пока мы не сели. Я дал ему на чай.

– Большое спасибо. Приятного путешествия, – пожелал он.

Кучер подхватил вожжи, и лошадь затрусила. Официант развернулся под зонтом и потопал в гостиницу. Мы проехали немного, свернули налево, потом направо и оказались перед вокзалом. Под фонарем, укрывшись от дождя, стояли два карабинера в поблескивающих шляпах. В лучах станционных огней струйки воды казались чистыми и прозрачными. Из-под арки, втянув голову под дождем, вышел носильщик.

– Спасибо, – сказал я. – Мне помощь не нужна.

Он снова ушел под арку. Я повернулся к Кэтрин. Из-за поднятого верха ее лицо было в тени.

– Нам надо прощаться.

– Я не могу войти с тобой?

– Нет. Счастливо, Кэт.

– Ты ему скажешь «в госпиталь»?

– Да.

Я назвал кучеру адрес. Он кивнул.

– Пока, – сказал я. – Береги себя и маленькую Кэтрин.

– Счастливо, милый.

– Счастливо.

Я соскочил под дождь, экипаж тронулся. Кэтрин высунулась, и фонарь высветил ее лицо. Она улыбнулась и помахала мне рукой. Экипаж удалялся, а она показывала мне на арку. Я посмотрел, там стояли все те же два карабинера. И только тут до меня дошло: она просила меня укрыться от дождя. Я зашел под арку и оттуда смотрел, как экипаж сворачивает за угол. Пройдя через вокзал, я вышел на платформу.

Здесь меня встретил наш привратник и проводил в вагон, где было полно народу, мы прошли по коридору, а за дверью, в уголке заполненного купе, меня поджидал знакомый пулеметчик. Мой рюкзак и вещевые мешки лежали в сетке для багажа у него над головой. Многие пассажиры стояли в коридоре, и, когда мы вошли в купе, все подозрительно на нас посмотрели. Мест в поезде не хватало, и люди были настроены враждебно. Пулеметчик освободил мое место. Кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся. Это был высокий сухопарый капитан артиллерии с красным шрамом вдоль подбородка. Он все видел из коридора через стеклянную дверь и вошел следом.

– В чем дело? – спросил я, встретившись с ним взглядом.

Выше меня ростом, под козырьком фуражки тонкое лицо, на котором розовеет свежий шрам. Все, кто был в купе, молча на меня смотрели.

– Вы не имеете права, – сказал он. – Нельзя, чтобы солдат держал вам место.

– Так уж случилось.

Он сглотнул, и я увидел движение его кадыка вверх-вниз. Пулеметчик стоял, закрывая собой свободное место. Через стеклянную дверь внутрь заглядывали другие пассажиры. Купе хранило молчание.

– Вы не имеете права так поступать. Я находился здесь за два часа до вашего прихода.

– Чего вы хотите?

– Это место.

– Я тоже.

Я смотрел на него и чувствовал, что против меня настроено все купе. Они не виноваты. Он прав. Но не хотелось отдавать место. Молчание затягивалось.

Черт с ним, подумал я.

– Садитесь, синьор капитан, – сказал я. Пулеметчик отошел в сторону, и высокий капитан сел, поглядев на меня. Вид у него был недовольный. Хотя он свое получил. – Достаньте мои вещи, – попросил я пулеметчика.

Мы вышли в коридор. Поезд был набит битком, и я понимал, что на место рассчитывать не приходится. Я дал носильщику и пулеметчику по десять лир. Они прошли по коридору и спустились на платформу. Оба посматривали на окна, но свободных мест нигде не было.

– Может, кто-то сойдет в Брешии, – предположил носильщик.

– И еще больше зайдет, – сказал пулеметчик.

Я с ними попрощался, мы пожали друг другу руки, и они ушли. У обоих на душе было скверно. Мы все стояли в коридоре, когда поезд тронулся. Мимо проплыли огни вокзала и склады. Из-за дождя из окон скоро стало ничего не видно. Спать я улегся прямо на пол, предварительно распихав записную книжку, деньги и документы по карманам рубашки и брюк. Я проспал до утра, просыпался только в Брешии и Вероне, когда в поезд входили новые пассажиры, но тут же снова засыпал. Голову я положил на один вещевой мешок, а второй обнимал руками, и все через меня перешагивали, стараясь не наступить. Весь пол в коридоре был занят спящими. Другие стояли на ногах, держась за оконные поручни или прислонившись к дверям купе. Меньше народу не становилось.

Стояла осень, деревья обнажились, дороги раскисли. Из Удине в Горицию я ехал на грузовике для перевозки пушек. Мы обгоняли другие грузовики, и я обозревал окрестности. Шелковицы стояли голые, поля побурели. На дороге лежали облетевшие мертвые листья, рабочие ремонтировали дорогу, заделывая выбоины щебенкой, сваленной в кучи на обочине между деревьев. Из тумана, скрывавшего горы, выплыл город. Мы пересекли реку, и я обратил внимание на паводок. В горах прошли дожди. Мы въехали в город мимо фабрик и домов и вилл, и я увидел, как много домов пострадало от артобстрела. На узкой улочке мы миновали машину британского Красного Креста. У шофера в пилотке было худое загорелое лицо, мне незнакомое. Я вышел из грузовика на главной площади перед домом мэра, водитель передал мне рюкзак, который я сразу надел, потом набросил на плечи вещевые мешки и побрел на нашу виллу. У меня не было ощущения, что я вернулся домой.