– Милый, тебя могут арестовать в любую минуту. Я этого не допущу. Глупо так рисковать. Что будет с нами, если тебя уведут?

– Давай не думать об этом. Я уже устал об этом думать.

– Что ты сделаешь, если за тобой придут?

– Перестреляю.

– Не говори глупости. Ты будешь сидеть в этом отеле, пока мы отсюда не уедем.

– И куда же мы уедем?

– Не надо так, милый. Мы уедем, куда ты скажешь. Но ты уж поскорее реши куда.

– На той стороне озера Швейцария. Мы можем отправиться туда.

– Вот и прекрасно.

За окном начали сгущаться тучи, над озером потемнело.

– Почему мы должны всегда жить, как преступники? – сказал я.

– Милый, не надо так. Если ты им и стал, то совсем недавно. И мы никогда не жили, как преступники. Все у нас будет хорошо.

– Я чувствую себя преступником. Я дезертировал.

– Милый, будь благоразумным, прошу тебя. Какое дезертирство? Это ведь итальянская армия.

Я рассмеялся:

– Ты чудо. Давай еще поваляемся. Мне хорошо в постели.

Позже Кэтрин спросила меня:

– Ты уже не чувствуешь себя преступником?

– Нет, – ответил я. – С тобой – нет.

– Ты такой глупыш, – сказала она. – За тобой нужен глаз да глаз. Правда здорово, милый, что меня по утрам не тошнит?

– Просто отлично.

– Ты не ценишь, какая у тебя хорошая жена. Ну и ладно. Я увезу тебя туда, где тебя никто не арестует, и мы будем чудесно проводить время.

– Поедем прямо сейчас.

– Да, милый. Я с тобой поеду, куда захочешь, в любое время.

– Давай ни о чем не думать.

– Хорошо.

Кэтрин отправилась по берегу озера в маленькую гостиницу к Фергюсон, а я сел в баре почитать газеты. Там были удобные кожаные кресла, вот в одно из таких я уселся и читал, пока не вошел бармен. Наши войска не стояли в Тальяменто. Они отступали к Пьяве. Я помнил реку Пьяве. Возле Сан-Доны ее пересекала железная дорога, ведущая к фронту. Река была глубокая и довольно узкая, с медленным течением. Южнее были болота с москитами и каналы. Еще мне запомнились чудесные виллы. Однажды, еще до войны, по дороге в Кортина-д’Ампеццо я несколько часов отмахал по холмам вдоль берега реки. Сверху она больше напоминала быстрый горный поток, где водится форель, с мелководьями и запрудами в тени скал. Возле Кадоре дорога сворачивала. Интересно, подумал я, как армия будет оттуда спускаться. Тут как раз вошел бармен.

– Граф Греффи спрашивал про вас, – сказал он.

– Кто?

– Греффи. Помните, старик, который тут был, когда вы у нас в прошлый раз останавливались?

– Он здесь?

– Да, вместе с племянницей. Я ему сказал, что вы приехали. Он хочет сыграть с вами в бильярд.

– И где он сейчас?

– Пошел прогуляться.

– И как он?

– Еще помолодел. Вчера перед ужином выпил три коктейля с шампанским.

– А играет как?

– Здорово. Меня он разделал. Он очень обрадовался, узнав, что вы здесь. Ему тут не с кем играть.

Графу было девяносто четыре года. Современник Меттерниха, седой, усатый, с прекрасными манерами. Он поработал на дипломатической службе двух стран, Австрии и Италии, а вечеринки, которые он закатывал по случаю своего очередного дня рождения, превращались в событие миланского высшего света. Он собирался дожить до ста, и его кий летал над столом, что никак не вязалось с тщедушным на вид стариком столь преклонных лет. Мы познакомились, когда я первый раз был в Стрезе во внесезонье, и играли в бильярд под шампанское. Этот обычай меня тогда сильно порадовал. Граф дал мне пятнадцать очков форы из ста и выиграл.

– Почему вы мне раньше не сказали, что он здесь?

– Забыл.

– А еще кто, кроме него?

– Вы их не знаете. Всего-то шесть человек.

– Вы сейчас заняты?

– Да нет.

– Почему бы нам не порыбачить?

– Я могу на часок выбраться.

– Давайте. Захватите леску с блесной.

Бармен надел куртку, и мы отправились. В лодке я сел на весла, а он устроился на корме и закинул спиннинг с тяжелым грузилом в расчете на форель. Мы шли вдоль берега, и, держа леску в руке, он ее время от времени подергивал. Со стороны озера Стреза казалась обезлюдевшей. Длинные ряды голых деревьев, большие отели, закрытые виллы. Я догреб до Изола-Белла, под самые скалы, где вода резко темнела, и в ней отчетливо было видно, как каменная гряда сначала уходит вниз под уклон, а затем повернул вдоль береговой линии к рыбачьему острову. Солнце скрылось за тучей, и вода сразу потемнела; поверхность была ровной, а сама вода очень холодной. Рыба ни разу не клюнула, хотя мы видели круги на воде, когда кто-то поднимался.

Я подгреб к рыбачьему острову, где стояли пришвартованные лодки и чинили сети рыбаки.

– Не выпить ли нам?

– Давайте.

Я завел лодку на стапель каменного пирса, а бармен вытащил леску и намотал ее на днище, а спиннинг закрепил на планшире. Я сошел на пирс и привязал лодку. Мы зашли в маленькое кафе, сели за голый деревянный стол и заказали вермут.

– Устали? – спросил он меня.

– Да нет.

– Обратно погребу я.

– Я люблю сидеть на веслах.

– Подергайте леску вы, может, это принесет нам удачу.

– Ладно.

– Расскажите, как идет война.

– Скверно.

– Меня не заберут. Я почти так же стар, как граф Греффи.

– Может, еще заберут.

– В следующем году начнут забирать призывников моего возраста. Но я не пойду.

– А что вы сделаете?

– Уеду из страны. На войну я не пойду. Я уже повоевал в Абиссинии. С меня хватит. А вы зачем пошли?

– Не знаю. Дурак был.

– Еще вермута?

– Валяйте.

Обратно греб бармен. Мы порыбачили за Стрезой, а затем южнее, недалеко от берега. Я держал натянутую леску, чувствуя слабое пульсирование вращающегося спиннера и поглядывая то на темную ноябрьскую воду, то на безлюдный берег. Бармен делал длинные гребки, и каждый раз, когда лодка ускорялась, леска натягивалась. Однажды у меня клюнуло: леска вдруг натянулась как струна, потом дернулась. Я потянул на себя и почувствовал живой вес форели, но затем леска снова дернулась. Рыба ушла.

– Большая была?

– Приличная.

– Как-то я ловил на блесну, зажимая леску зубами, и рыбина чуть не вырвала у меня челюсть.

– Лучше всего намотать на ногу, – сказал я. – Тогда все чувствуешь, и зубы целы.

Я опустил руку в воду. Какая же холодная. Мы были почти напротив нашего отеля.

– Мне пора, – сказал бармен. – Я должен вернуться к одиннадцати. L’heure du cocktail[31].

– Как скажете.

Я выбрал леску и намотал ее на палку с зарубками на концах. Бармен подгреб к кнехту на каменном причале и закрепил лодку с помощью цепи и замка.

– Можете ее брать в любое время, – сказал он. – Я вам дам ключ.

– Спасибо.

Мы поднялись в отель и дошли до бара. У меня не было желания снова пить в такую рань, поэтому я поднялся наверх. В нашем номере коридорная как раз закончила уборку, а Кэтрин еще не вернулась. Я прилег на кровать и старался ни о чем не думать.

Потом пришла Кэтрин, и все встало на свои места. Внизу нас дожидалась Фергюсон. Она пришла на ленч.

– Ты ведь не против? – спросила Кэтрин.

– Нет, – ответил я.

– Милый, что-то случилось?

– Сам не знаю.

– Я знаю. У тебя ничего не осталось. Только я, а я взяла и ушла.

– Точно.

– Прости, милый. Я понимаю, как это ужасно – когда вдруг у тебя ничего не остается.

– Моя жизнь всегда была чем-то заполнена, – сказал я. – А теперь, если тебя нет рядом, у меня больше ничего нет.

– Но ведь я буду с тобой. Я ушла всего на пару часов. Неужели ты не мог себя ничем занять?

– Я поехал с барменом на рыбалку.

– Ты получил удовольствие?

– Да.

– Не думай обо мне, когда меня нет рядом.

– Так я поступал на фронте. Но тогда мне было что делать.

– Отелло, оставшийся без войска, – подразнила она меня.