Первый снег выпал очень поздно. Мы жили в коричневом деревянном доме среди сосен на склоне горы. Ночью подмерзало, и стоявшие на комоде два кувшина с водой покрывались тонкой корочкой льда. Мадам Гуттинген приходила рано утром, чтобы затворить окна и разжечь огонь в высокой изразцовой печке. Сосновые ветки трещали и искрили, потом огонь разгорался, а в следующий раз мадам Гуттинген приходила с охапкой поленьев и кувшином горячей воды. Согрев комнату, она приносила завтрак. Мы съедали его в постели, любуясь в окно озером и горами на противоположном французском берегу. На вершинах лежал снег, а озеро было голубовато-стального оттенка.

Дорога перед нашим шале уходила вверх. Колеи и борозды промерзли до твердости железа. Дорога упрямо карабкалась вверх через лес, вилась вокруг горы, к альпийским лугам, амбарам и хижинам на лесной опушке, откуда открывался вид на глубокую лощину. По ее дну струилась речка, впадавшая в озеро, и когда над лощиной гулял ветер, слышен был рокот струящейся среди камней воды.

Порой, свернув с дороги, мы уходили по тропе в сосновый лес. Земля там была мягкой, не схваченной морозом, как главная дорога. Впрочем, твердое покрытие нас не пугало: железные шипы на подошвах и каблуках впивались в замерзшую колею, шагалось легко, и это придавало дополнительные силы. Но гулять по лесу было приятно.

Дом, в котором мы жили, стоял на склоне горы, которая круто спускалась к лощине, тянувшейся вдоль озера, и, сидя на крыльце под солнышком, мы видели вьющуюся по склону дорогу, и террасы виноградников под нами, такие мертвые зимой, и поля, разделенные каменными оградами, а еще ниже – домики в лощине. На островке посреди озера росли два дерева, похожие на паруса рыболовецкого судна. Горы по ту сторону озера были крутыми, с остроконечными вершинами, а совсем вдалеке, между двух горных цепей, раскинулась долина Роны, которую разрезала Дан-дю-Миди. Хотя эта высокая заснеженная гора доминировала над долиной, из-за большого расстояния казалось, что она не отбрасывает тени.

В солнечные дни мы проводили ленч на веранде, но в основном ели у себя наверху, в комнатке с простыми деревянными стенами и большой печкой в углу. Мы покупали в городе книги, журналы и газету «Хойл». А еще мы освоили разные карточные игры для двоих. Комнатка с печью служила нам гостиной. Там было два удобных кресла, журнальный столик и обеденный стол, где мы играли в карты, после того как уносили грязную посуду. Месье и мадам Гуттинген жили внизу, и вечерами мы иногда слышали их разговоры; они тоже были счастливы вдвоем. Когда-то он был старшим официантом в гостинице, а она там работала горничной, и они скопили достаточно денег, чтобы купить это шале. Теперь их сын учился на официанта, подрабатывая в цюрихском отеле. На первом этаже в зальчике продавались вино и пиво, и иногда по вечерам мы слышали, как возле дома останавливались подводы и мужчины поднимались по ступенькам, чтобы чего-нибудь выпить.

В коридоре стоял ящик с дровами, с их помощью я поддерживал огонь в печи. У нас была большая спальня, и ложились мы не поздно. Я раздевался в темноте, открывал окна, за которыми стояла ночь с холодными звездами и соснами внизу, после чего поскорее забирался в постель. Так хорошо было спрятаться от стылой прозрачной ночи. Спали мы крепко, и если я просыпался, то только по одной причине. Я осторожно переворачивался на перине, чтобы не разбудить Кэтрин, и снова засыпал под легким теплым одеялом. Война казалась такой же далекой, как футбольный матч в чужом колледже. Из газет я знал, что в горах до сих пор идут бои, поскольку нет снега.

Время от времени мы спускались в Монтрё. Вниз вела крутая тропа, поэтому обычно мы предпочитали широкую замерзшую дорогу, которая сначала петляла среди полей, затем между виноградников, разделенных каменными оградами, а еще ниже вела к деревенским домикам. Под нами было три деревни: Шерне, Фонтаниван и еще одна, название которой я забыл. Потом мы проходили мимо стоящего на уступе старого каменного шато с квадратным основанием и террас с виноградниками, где каждая лоза была подвязана к воткнутой в землю палке, и все они были высохшие, побуревшие, а земля ждала первого снега, и озеро сверху казалось совершенно гладким и серым, как сталь. После шато дорога спускалась еще на приличное расстояние, а затем сворачивала направо и уходила круто вниз, вымощенная булыжником, до самого Монтрё.

В Монтрё мы никого не знали. Мы брели вдоль озера с плавающими лебедями и стаями чаек и крачек, которые взлетали при нашем приближении и покрикивали, глядя на воду. Еще дальше от берега обосновались птицы-поганки, маленькие, сероватые, оставлявшие за собой длинный след на воде.

Дальше мы уже шли по главной улице, разглядывая витрины магазинов. Большие отели позакрывались, в отличие от магазинов, где нам были рады. Пожалуй, единственная, кого мы знали в Монтрё, была веселая женщина, владелица прекрасной парикмахерской, куда Кэтрин периодически захаживала. Пока она делала прическу, я в соседнем заведении пил баварское пиво и читал прессу: «Корьере делла сера», а также британские и американские газеты из Парижа. Все объявления были замазаны типографской краской – якобы через них могли сообщать шифрованную информацию противнику. Настроение от этого чтива не улучшалось. Повсюду дела шли хуже некуда. Я сидел в углу с тяжелой кружкой темного пива и открытой блестящей пачкой соленых претцелей, хорошо идущих под пиво, и читал про катастрофическое положение дел. Я ждал Кэтрин, но она все не появлялась, тогда я вернул газеты на стеллаж, расплатился и вышел на улицу. День был холодный, мрачный, ветреный, и даже от каменных стен веяло холодом. Кэтрин еще сидела в парикмахерской, ей завивали волосы. Я присел рядом в кабинке и стал смотреть. Это зрелище меня волновало. Кэтрин, улыбнувшись, заговорила со мной, а мой голос от возбуждения звучал глухо. Щипцы приятно пощелкивали, Кэтрин отражалась сразу в трех зеркалах, в кабинке было тепло и уютно. Женщина приподняла копну волос, и Кэтрин, поглядев на себя в зеркале, решила кое-что поправить: там заколку вынула, в другом месте заколола. Потом поднялась.

– Прости, что я так долго.

– Месье наблюдал с большим интересом. Да, месье? – Женщина мне улыбнулась.

– Да, – подтвердил я.

Мы вышли на улицу. Здесь было холодно, задувал ветер, и пахло зимой.

– Милая, как же я тебя люблю, – сказал я.

– Правда мы чудесно проводим время? Слушай, а давай выпьем пива вместо чая? Это полезно для маленькой Кэтрин. Чтобы она не слишком быстро росла.

– Маленькая Кэтрин. Эта бездельница.

– Она очень хорошо себя ведет, – сказала Кэтрин. – Почти совсем меня не беспокоит. Врач говорит, что мне полезно пиво, тогда она не будет слишком быстро расти.

– Если она окажется мальчиком и к тому же маленьким, он может потом стать жокеем.

– Если у нас действительно родится ребенок, наверное, нам следует пожениться, – сказала Кэтрин.

Мы сидели в пивной за угловым столиком. За окном смеркалось. Хотя еще был день, темнело рано.

– Давай прямо сейчас и поженимся, – предложил я.

– Нет, – не согласилась Кэтрин. – Сейчас как-то неловко. Слишком заметен мой живот. Я не хочу появляться на людях в таком положении.

– Я хочу, чтобы мы поженились.

– Хорошо бы, конечно. Но когда, милый?

– Не знаю.

– Я знаю только то, что не собираюсь выходить замуж, пока выгляжу как дородная матрона.

– Ты не матрона.

– Еще какая, милый. Парикмахерша спросила: «Это ваш первый ребенок?» А я соврала: «Нет, у нас уже двое мальчиков и две девочки».

– Когда же мы поженимся?

– Как только я снова похудею. У нас будет великолепная свадьба, и все будут восхищаться, какая красивая молодая пара.

– Ты правда не переживаешь?

– Милый, почему я должна переживать? Я всего один раз была не в своей тарелке: в миланском отеле, когда чувствовала себя шлюхой, но это продолжалось всего семь минут, а все из-за шикарной обстановки. Я ведь хорошая жена?