– Я вам предварительно напишу, – сказал я.

Мы упаковали вещи и уехали послеобеденным поездом. Месье и мадам Гуттинген проводили нас на вокзал, наш багаж он вез по грязи на санках. Стоя на платформе под дождем, они помахали нам вслед.

– Они такие милые, – сказала Кэтрин.

– Нам с ними повезло.

Это был поезд из Монтрё в Лозанну. Тучи заволокли гору, и из окна было не разглядеть место, где мы жили. Поезд сделал остановку в Веве и снова поехал мимо озера с одной стороны и мокрых бурых полей, оголенных лесов и домов с другой. В Лозанне мы нашли небольшой отель. Пока мы туда ехали, дождь не утихал. Портье со связкой медных ключей на лацкане пиджака, лифт, ковры под ногами, белоснежный умывальник с сияющим краном, латунная кровать, большая комфортабельная спальня – после Гуттингенов мы окунулись в роскошь. Окна выходили на мокрый сад, обнесенный стеной с железной решеткой. На противоположной стороне покатой улицы располагался еще один отель с похожим садом, обнесенным такой же стеной с решеткой. Я смотрел, как дождь заливает фонтан в саду.

Кэтрин повсюду зажгла свет и начала распаковываться. Я заказал виски с содовой и улегся на кровать с газетами, купленными на станции. На дворе стоял март восемнадцатого года, и во Франции немцы перешли в наступление. Я пил виски с содовой и читал газеты, пока Кэтрин все разбирала и расхаживала по комнате.

– Знаешь, что я должна купить, милый? – сказала она.

– Что?

– Детские вещи. На моем сроке все уже давно обзавелись детскими вещами.

– Так покупай.

– Ну да. Завтра этим займусь. Выясню, что нужно.

– Ты должна знать. Ты же была медсестрой.

– Знаешь, солдаты в госпитале как-то не спешили обзаводиться детьми.

– Я обзавелся.

Она стукнула меня подушкой и расплескала виски с содовой.

– Извини, что пролила. Я тебе закажу новое.

– Там уже оставалось на донышке. Иди ко мне.

– Нет. Мне надо сделать комнату на что-то похожей.

– На что?

– На что-то домашнее.

– Развесь союзные флаги.

– Ой, ты бы помолчал.

– Скажи еще раз.

– Ты бы помолчал.

– Ты так деликатно это говоришь. Словно не хочешь никого обидеть.

– Я и не хочу.

– Тогда иди ко мне.

– Ладно. – Она подошла и села с краю. – Я знаю, милый, видок у меня тот еще. Я похожа на бочку с мукой.

– Ничего подобного. Ты красивая и такая милая.

– Ты женился на неповоротливой клуше.

– Неправда. Ты с каждым днем становишься все красивее.

– Но я снова похудею, милый.

– Ты и сейчас худая.

– Ты перебрал.

– Всего-то стакан виски с содовой.

– Тебя ждет еще один, – сказала она. – А потом закажем ужин в номер?

– Хорошая мысль.

– Не будем выходить, правда? Проведем весь вечер здесь.

– И поиграем, – уточнил я.

– Я выпью немного вина. Это мне не повредит. Может, у них найдется старый добрый капри.

– Наверняка. В таком отеле должны быть итальянские вина.

В дверь постучали. Официант принес на подносе стакан виски со льдом и отдельно бутылочку содовой.

– Благодарю, – сказал я. – Поставьте там. Пожалуйста, принесите нам ужин на двоих и пару бутылок сухого белого капри в ведерке со льдом.

– Вы предпочитаете начать ужин с супа?

– Ты хочешь суп, Кэт?

– Да, пожалуйста.

– Один суп.

– Да, сэр.

Он вышел и закрыл за собой дверь. Я снова погрузился в газеты и военные действия, потихоньку подливая содовую в стакан. Надо им сказать, чтобы не бросали в виски лед, а приносили его отдельно. Тогда хоть будет понятно, сколько виски налили, и оно не станет разбавленным так быстро. Закажу-ка я бутылочку виски, и пусть отдельно принесут лед и содовую. Разумное решение. Хорошее виски – это вещь. Одна из немногих радостей.

– О чем ты думаешь, милый?

– О виски.

– А именно?

– Какая это радость.

Кэтрин поморщилась.

– Ну, ладно.

Мы прожили в отеле три недели. Это было совсем неплохо. Днем в столовой обычно никого не было, а ужинали мы, как правило, у себя. Мы болтались по городу, съездили на трамвае в Уши и там погуляли по берегу озера. Погода стояла теплая, можно сказать, весенняя. Хоть возвращайся обратно в горы. Но такая погода продержалась всего несколько дней, а затем снова вернулась зима с холодной сыростью.

Кэтрин купила детские вещи. Я стал боксировать в гимнастическом зале в пассаже. Обычно я туда ходил по утрам, пока Кэтрин отсыпалась. В дни короткой обманчивой весны было особенно приятно после тренировки и душа пройтись по улицам, дыша весенним воздухом, а потом зайти в кафе и посидеть, наблюдая за людьми, или читать газету, попивая вермут. А потом я возвращался в отель, и мы обедали. Со мной боксировал усатый профессор. У него были точные и резкие выпады, однако стоило мне на него насесть, как он сразу сдувался. Гимнастический зал мне нравился. Свежий воздух, хорошее освещение. Я не давал себе поблажки: прыгал через скакалку, дрался с тенью, делал упражнения для живота, лежа на полу под солнечным лучом, проникавшим в распахнутое окно, и изредка пугал профессора во время спарринга. Поначалу мне трудно было боксировать с тенью перед длинным узким зеркалом, так как меня смущал бородатый соперник. А потом я стал находить его забавным. С первых же тренировок я хотел сбрить бороду, но Кэтрин воспротивилась.

Иногда мы с ней прогуливались в экипаже по окрестностям. В хорошие дни это было одно удовольствие, и мы нашли два отличных ресторанчика. Поскольку Кэтрин теперь не могла долго ходить пешком, мне нравилось возить ее по загородным дорогам. В солнечные дни мы всегда отлично проводили время и ни разу ни о чем не пожалели. Мы понимали, что скоро родится ребенок, и от этого было ощущение, что нас что-то подгоняет и нам нельзя терять время даром.

Однажды я проснулся около трех часов ночи, услышав, как Кэтрин ворочается в постели.

– Ты в порядке, Кэт?

– Кажется, у меня начались схватки, милый.

– Регулярные?

– Пока не очень.

– Если начнутся регулярные, поедем в больницу.

Я снова провалился в сон. Но через какое-то время опять проснулся.

– Наверно, тебе лучше позвонить врачу, – сказала Кэтрин. – Мне кажется, началось.

Я пошел к телефону и позвонил врачу.

– Как часто повторяются схватки? – спросил он.

– Как часто они повторяются, Кэт?

– Примерно каждые пятнадцать минут.

– Тогда вам нужно ехать в больницу, – сказал врач. – Я сейчас оденусь и тоже приеду.

Я набрал номер гаража возле железнодорожной станции, чтобы вызвать такси. Трубку долго не брали. Наконец мне ответил мужчина и пообещал незамедлительно прислать машину. Кэтрин одевалась. В ее сумке уже лежало все необходимое вместе с детскими вещами. В холле я позвонил лифтеру. Никто не ответил. Я спустился вниз. Кроме ночного дежурного, там никого не было. Я сам поднялся на лифте и внес сумку, потом зашла Кэтрин, и мы поехали. Дежурный открыл перед нами парадную дверь, мы вышли, сели на каменные тумбы возле лестницы и стали ждать такси. Ночь была ясная, звездная. Кэтрин находилась в сильном возбуждении.

– Я так рада, что у меня началось, – сказала она. – Значит, скоро все будет позади.

– Ты отважная девочка.

– Я не боюсь. Скорее бы пришло такси.

Сначала мы услышали звук мотора, а затем увидели включенные передние фары. Машина подъехала, я помог Кэтрин сесть, а водитель поставил сумку на переднее сиденье.

– В больницу, – сказал я ему.

Для начала мы поднялись на холм.

Я вошел в приемный покой следом за Кэт, неся ее сумку. Женщина, сидевшая за конторкой, записала в журнал ее имя, возраст, адрес и имена родственников. На вопрос о вероисповедании Кэтрин ответила отрицательно, и женщина поставила прочерк. А имя она назвала такое: Кэтрин Генри.

– Я провожу вас в палату, – сказала регистраторша.

Мы поднялись на лифте и последовали за женщиной по коридору. Кэтрин крепко держала меня за руку.