Сквайеры принялись вязать за спиной руки обречённым на смерть.

«Закон есть закон», — напомнил себе Эдмунд де Мон Саро, рыцарь, верный высоким идеалам Беллатора, посвятившим саму жизнь служению.

Заплаканная женщина из обвинённых шевелила губами. Её муж будто бы очнулся, дал сквайеру в морду и рванул убегать, но получил противовесом в челюсть, после чего осел на землю. Его жена села рядом, уже не сопротивляясь.

Эдмунд покрепче перехватил щит.

Мальчик всё хмурился, пока ему крутили за спиной руки.

На шею заплаканной девушке кинули петлю и повели её к сооружённому турнику.

Толпа полнилась рыданиями и всхлипами.

Чего же толпа не защищает своих? Видимо на то воля Беллатора.

— Ганс, а ты можешь их пристрелить? — послышался знакомый голос барона.

— Не всё так просто, — пожал плечами Ганс. — Пора бы тут уже появиться Гарри и всё разъяснить!

— Вы бы хоть пацана пожалели, изверги! — крикнул голос из толпы.

Вильгельм скомандовал жестами: женщину поставить на место, взять пацана.

Не о таком «пожалеть» подумал Эдмунд. «Закон есть закон». Сквайер кинул петлю пацану на шею.

— Я не отрекусь, — заглядывая прямо Эдмунду в глаза, сообщил совсем ещё малыш с пухлыми губками и шрамом на щеке.

И сам побрёл в сторону перекладины.

Храбрость и незнание — две стороны одной медали.

Он стоял так хмурый, пока два сквайра не дёрнули верёвку. Пацан ойкнул, замотался. Он попытался вдохнуть, но воздух лишь выходил из лёгких. Он брыкнулся и лишь сильнее затянул удавку, лицо его исказилось в гримасе ужаса.

— Мама, мамочка! — крикнул он пару раз. — Цпаси! Не надо, я не хо…

И на этом воздух в его лёгких закончился. Глаза пацана закатились, он конвульсивно дёрнулся раз, другой, и из его штанины полилась струйка отвратительной предсмертной мочи. Тело покачалось пару раз, остановилось, повисело для верности. Его опустили в лужу.

Ким был мёртв.

А Гарри так и не появился.

— Микель Эдамотт —

Микель паковал вещи. Алхимик не дождался второго повешивания и пустился в быстром темпе в дом, в котором они остановились. Уве в ужасе наблюдал за этой картиной, но оставался верен.

— Что же они творят? — бормотал Микель вслух.

Алхимик из Аннуриена обладал достаточным интеллектом и на свои умственные способности не жаловался, потому мог понять, что же они творят и что происходит, но это абсолютно расходилось с его ожиданием.

Уже упаковав вещи и успев улизнуть из деревни незамеченным, крадясь по бурелому Микель позволил себе подумать. Великая Адельгейда сказала ему, что он идёт по намеченному пути. Что раз он не слышит Сестёр, значит он действует в угоду Хаоса. И это выходило за пределы понимания Микеля. Стало быть это он — орудие Хаоса?

Нет, это всего лишь совпадение. И вообще, Гарри слышит людские мысли. Он что, не знал, что так будет?

Конечно! Он знал. Он провоцировал Микеля, не остановил его от путешествия, сам же сказал Айко, что он демон, сам, зная об исследованиях Микеля, нарушил законы Порядка. Никакой он магией Хаоса не пользовался, он сам и есть Хаос Воплощённый, потому так сложно его предугадать.

Ничего, его найдут, его выловят, выманят, закуют в цепи и оставят гнить на дне морском. Будь ты тысячу раз бессмертный, а боль чувствовать должен. За всех тех, кого из-за тебя сегодня повесили!

— Учитель Микель, — сидя на пеньке и поедая кусок вяленого мяса, подал голос Уве, — зачем мы скрываемся?

— Сейчас идёт охота на очень опасного врага, — Микель замялся, боясь называть его имя, но всё же назвал: — Гарри. И я не хочу, чтобы мы с тобой попали между молотом и наковальней.

Уве кивнул.

— Сколько мы будем оставаться в стороне, учитель?

— Пятерню, может две. Запасов как раз хватит, — через силу улыбнулся Микель.

Микель же тут не при чём? Это всё граф де Банис затеял, это он начал проливать кровь. Но как Микель себя не успокаивал, он всё равно опасался, что Гарри найдёт его. И что? Они поговорят, как говорили однажды. Если Гарри на стороне Сестёр, то Микель убедит его в том, что следовал плану Хаоса, и всё для всех закончится хорошо. Если же Гарри на стороне Порядка, чему никак Микель не мог поверить, то Микель скажет, что пытался остановить Хаос, и тоже будет всё хорошо. В противном случае у Микеля есть ещё огненные эликсиры и молнии в бутылках.

Но надеялся Микель совсем на другое. Он надеялся, что к тому времени Гарри просто повесят.

— Гарри —

Сотни две аэльев. Две сотни голосов. Все кричат в одночасье.

Сердце моё лупило, словно боевой барабан. По телу разливалась дрожь вместе с силой, подобной той, что отдавало мне дерево, только слаще. И я понять не мог, что же всё-таки происходит. Все кричали про какую-то смерть.

Время привычно замедлилось, и я вырвал из хаоса звуков кого-то одного.

— Казнят, вешают всех, кто в тебя верит!

Единственно внятная фраза среди общего гвалта.

Казнят?

Первая мысль была, что это какая-то шутка. Являясь сладким отрицанием реальности эта мысль продержалась ровно сто восемь миллисекунд. Я обругал себя: если видишь змею, то вначале бежишь, а потом разбираешься, была это змея или палка. Казнят всех, кто в меня верит?

Почему же я ничего не слышал об этом? Произвол уважаемого графа де Баниса? Эти вопросы прожили дополнительных двадцать семь миллисекунд и не были удостоены внимания. Во всём нужна строгая приоритизация — вначале все, кто верят в меня, потом остальное.

Прийти в деревню, наехать, отбиться, потом решать и проблема решена.

Куда идти?

Грувааль… Нет, ещё Анэмиваэль. А ещё Андремуэмар, Аэглир Лоэй и прочие деревни. Все, кроме Анатора. Одновременно! И в каждом поселении количество голосов исчислялось десятками. Весь мой тяжёлый труд поставлен под угрозу.

Вот же Кинур урод!

Эта мысль продержалась в сознании девять миллисекунд.

Я бы ожидал от себя растерянности. Я смотрел на непонимающее лицо Леголаса, который дал мне время и видел, что лицо моё отражает ужас. Видимо что-то из моих эмоций вылезло наружу в ядерной смеси, потому что эльф потянулся к луку и стал вытаскивать стрелу из колчана.

В реальности свою эмоциональную сущность я от себя отделил, на время угасив крик внутреннего голоса, который кроме обвинений не давал ничего путного, занимался исключительно самобичеванием и поиском виноватых. Эмоции, с другой стороны, помогали сделать правильный выбор. Сердце обливалось кровью от мысли, что спасая каждую букашку, я вдруг проглядел катастрофу и по моей вине одни аэльи убьют других. Причём не просто каких-то, а тех, кто верит в меня.

«Казнят, вешают всех, кто верит в тебя»…

Я сосредоточился и попробовал крикнуть сразу всем, шёпотом повторяя приказ:

— Отрекитесь от меня!

Леголас всё понял, повесил лук на плечо, стрелу вложил в колчан, но продолжал за мной следить, ожидая короткого и ёмкого приказа.

«Это святотатство… Не после того, что ты для нас сделал… Великий Хранитель, как же можно?..»

Нельзя так говорить о своих верующих, но дебилы. Я стиснул зубы, повторил:

— Это часть плана. Отрекитесь и примите Беллатора, немедленно!

И голосов стало становиться меньше. Я же всё ещё оставался в напряжении. Меньше — не значит, что не найдутся совсем экзальтированные, которые будут верить в меня фанатично. Такие служители полезны, особенно сейчас, но в перспективе они наиболее опасны для общества.

Но спасти их определённо стоит, ведь оставить своих на произвол судьбы — подорвать веру в себя и поставить крест на всём, что я так терпеливо взращивал. Потом, когда всё уложится, нужно будет с ними поговорить и объяснить, что нужно быть умнее, хитрее, изворотливее в своей вере, держать её в тайне, быть сплочённым, но серым культом, действующим из тени и завлекающим в тень, передавать знания из уст в уста в строжайшем секрете, чтобы никто никогда не вычислил истинных верующих в меня. Почему все самые замечательные идеи приходят постфактум? Эта мысль продержалась дольше всех, выскользнув из сознания лишь спустя шестьсот миллисекунд.