— Не по-людски это. Нужно довезти домой, раз мы ошиблись, — проронил другой рыцарь.
— Не мы ошиблись, а княгиня и этот, как его там, кто донос устроил, — отозвался с красной повязкой.
— Правильно, — согласился непонятно с кем Ваир. — Нужно поступить как подобает рыцарям, а не подвергать жителей опасности. Сказано ведь, что не демон, так в чём же тогда они виноваты. Знаете что, это проведение Беллатора было, что нас тогда тот гильдмастер отчитал, — выдохнул Ваир и повернулся ко мне.
Я же демонстративно, стянув перчатку для верховой езды, ковырялся в носу.
— Скачи дальше, уважаемый Ульрих и сообщи об этом остальным, а по прибытию попроси обучить тебя грамоте, иначе рыцарем тебе не стать.
Я кивнул, стряхнул вытащенную из носа соплю, надел перчатку, взял бумагу и сунул за пояс, взбираясь на коня.
Я совершил ещё четыре прыжка. Обычных, не по молитве, потому что молитва вела в самое пекло, а мне нужно было изображать приближение издалека.
Вначале в Эрлоэну, где всё было сложнее и пришлось представляться другим именем, и разговаривать дольше и на более повышенных тонах, доказывая свою правоту. Там же на меня и главного по рыцарям ругался Изенгаубрейхен, брызжа слюной и обещая вынести казни на общий суд.
Затем я думал попасть в Аэглир Лоэй, но там было всё тихо. В Аэглир Лоэй, в маленьком городке, в котором пили и веселились чуть ли не каждый день, в меня никто не верил и все откровенно меня недолюбливали. По какой причине сказать сразу было сложно, но появились ругательства моим именем и что-то связанное с Хаосом. Что ж, так даже лучше.
Последний прыжок был близ Грувааля. Там, отчитываясь за доставленное сообщение, я увидел её — мать Кима. Она сидела и смотрела в огонь. Лицо её осунулось, глаза блестели безумием, мысли мелькали самые мрачные, без желания жить. Хотелось бы ей как-то помочь, но жизнь — это кубик без граней. Чаще чем хотелось бы выбора у нас просто нет. Ким попал между мной и Кинуром. Два взрослых дядьки поцапались, а досталось ребёнку.
Четвёртый прыжок я сделал в Грувааль, потому что до Аннуриена я бы не доехал. На очереди было три деревни, но я их пробегу завтра, а сегодня я буду лежать на кровати под охи и вздохи древней бабки Софьи, меня в лицо не видавшей, но догадавшейся, что что-то не так, истекать кровью из всех пор моего тела и молить каких-нибудь богов, чтоб мой ахилотт никого не съел за ночь и силы хотя бы частично вернулись.
Проснулся я один, сев в скрипучей кровати. Веки всё ещё были тяжёлыми, голова болела, а внутри свербящая пустота, которую так хотелось чем-нибудь залить. Тяжесть предстоящего дня давила на плечи, но я нашёл в себе силы встать, выглядывая в окно.
На удивление серый день, на удивление дождливо, на удивление туманно.
Скрипнул половицей, толкнул дверь, вышел наружу и увидел первый труп. Женщина без части головы лежала в луже крови лицом вниз раскинув руки. Калитка открыта, на калитке сидит птичка с четырьмя крыльями. Птичка чирикнула, перелетела трупу на голову, принялась выклёвывать остаток мозгов.
Я шагнул за пределы участка, на улицу. В Груваале было очень тихо. Из тумана то тут, то там я находил трупы людей с перекошенными лицами. У кого-то из глаз текла кровь, кто-то с выпученным языком с ножом в руках и вскрытой шеей, кто-то просто с открытыми глазами, в которых копошились люминисцирующие жуки.
Шаг за шагом приходило осознание. Двигаясь к середине деревни, я всё больше убеждался в своей правоте. Низушки с оторванными руками, с колотыми ранами, с вытекшими глазницами. На ближайшем дереве свисали с веток кишки. Кроме птиц не было никого живого, лишь трупы: одиночки, группки, обнимающиеся парочки — все при оружии, все погибли в бою и в невообразимых мучениях.
Грувааль был мёртв. А мне стоило ночевать в лесу.
Из тумана появился силуэт с огненной гривой и горящими глазами. Костяная лошадь преобразилась, добавив зловещую ауру безумия. Ахеллот… Хотя нет, уже полноценный кошмар топнул копытом, неистово взревел и рванул прочь.
Я в последний раз оглянулся, закрыл глаза, набрал побольше воздуха и что было мочи закричал. За каждого из тринадцати, за каждого убитого здесь. Столько крови, просто реки крови на моих руках. Нужно было быть ещё сильнее, ещё мудрее, ещё дальновиднее. Кто меня тянул поставить последний портал в Грувааль? Почему я так решил?
Вероятность один к девяноста девяти? Мы это уже проходили, со мной так не работает. Ахеллот уже наелся смерти? Бывают исключения.
Я ждал смирения, когда этот ад сменится мыслью о планах, мозг придумает себе оправдание, сознание вернётся в покой, но этого не происходило. Чувство вины одолевало всё больше, а вместе с тем и отчаяние.
На всё я потратил четыре с половиной секунды.
И я остановился.
Поведя взглядом в очередной раз я прогнал собственные ощущения через решето сознания, сопоставляя симптомы. Сознание заработало и иллюзия принялась разваливаться — я очнулся.
Сев в кровати, я тяжело и часто дышал.
— Меня Софья звать, — прохрипела старушка, сидя надо мной со сложенными на животе руками и ударяя большими пальцами друг о друга. — Чего ж ты милок авухиса припёр?
— С-сука костлявая, — осознавая, что произошло, выдавил я, понимая, что всё это был наведённый тварью кошмар из-за того, что свалились мои обереги от истощения.
— Ты и есть Гарри? — догадалась бабка. Я не стал отрицать. — Кима малышку повесили, он так тебя звал. Нехорошо это.
— Есть здесь и моя часть, и чужая, — честно признался я не менее хриплым голосом.
Бабка протянула мне отвар. Я отпил и почувствовал разливающееся по телу тепло.
— Не отбрехивайся, уж как бы и незачем, — большие пальцы вновь принялись бить один об один. — Что дальше делать будешь, демон-не-демон? Да какой ты демон? То тварью из Хавоса тебя сделают, то демоном, ещё и бумаги показывают.
— Кто это был? Микель Эдамотт? — догадался я.
— Да я и не запомнила. Был один, да сплыл быстро, что ошпаренный, — пробурчала бабка. — Кима теперь не вернёшь, как и Людку с Ориком, хорошие ребята были. Да что уж теперь говорить?
— Мне сказать, что я тоже переживаю из-за их смертей? — нахмурился я, чувствуя в словах обвинение. Почему-то подобного рода обвинения воспринимались очень тяжело, хотя обычно я открыт к критике.
— А чего уж тут переживать, коль померли. У нас до тебя… — она разомкнула руки, принялась считать на пальцах. Когда пальцев не осталось, она сложила руки обратно на груди. — Много всегда умирают. Только всегда жаль, когда свои своих бьют. Пей.
И я пил, а после думал, сколько у меня накопилось сил.
Выезжал я от Софьи в тёмных думах и по направлению к АнЭмиваэлю. Ехал окольными путями и огородами, чтоб даже со своими Гансом и Мо не встретиться, не терять моральных сил. Дорога немного отвлекла меня от тяжёлых мыслей.
У подхода к деревеньке лежали трупы: голые люди в неестественных позах. Кто-то с огнестрельными ранениями в грудь, кто-то с размозжённой головой. Они валялись прямо на дороге и их было десять.
Я мысленно выругался, пытаясь придумать, как я это объясню Раде. Убрав маскировку, я вёл под узцы ахеллота, который шёл довольно и вальяжно, напитавшись смертями до отвалу.
Ворвус возник внезапно, а рядом с ним Войла.
— Ваши все живы? — спросил я вместо приветствия.
— Двое раненных, но выходим. Ваши бабахалки покруче арбалетов, — бросила Войла и полезла обниматься. Я хрустнул костями, она выпустила меня из объятий и одарила улыбкой с кривыми гнилыми зубами. — Ворвус и Баргур устроили тут им кровавую баню, — весело заявила она.
Мне было не весело.
— Баргур умер, — сообщил мне Ворвус. — Извини, Гарри, мы тебя подвести.
Войла заступилась за Ворвуса:
— Ничего не подвели. Они хотели семерых повесить. Думаешь после того, как ты спас охотников наших кто-нибудь вообще сомневается в том, что ты самый лучший человек на свете?
