— Милый, — обратилась Гертруда к Вольфу. — Ты же видишь, что это тоже манипуляция?

— Он говорит про народ, про наш народ, который я так берёг от невзгод, — хмурился Вольф и журналистка поняла, что проиграла эту игру. — Но решение за тобой, я всегда с тобой советовался, и сейчас посоветуюсь. Что нам делать?

Или всё же не проиграла?

Гертруда возликовала, улыбаясь, и тут же сделалась серьёзной, а после грустной.

— Если ты не демон и можно это доказать, то всего лишь нужно дождаться, когда суд это признает и накажет графа Кинура де Баниса по всей строгости существующего закона.

— Ты себя слышишь? — хохотнул Гарри. Смешок был скорее проявлением истерики. — По всей строгости закона — это значит никак. Гертруда, — обратился он напрямую к женщине. — Среди тех, кого ведут в Анатор, семь аэльев, приговорённых к смерти. Очень хороший парень, который разводит цветы у себя на участке, девушка влюблённая в кого-то с этого поместья, сам этот кто-то, семейная пара низушек и двое детей: два годика и полгода. И да, блять, это тоже манипуляция! Потому что я их знаю, а ты нет. И что теперь? Для меня выбор очевиден. Закон, который наказывает невинных и поощряет виновных — не работает. А раз не работает, то нахер оно надо.

— Следите за языком, граф, — заявил Вольф, глядя на Гарри строго.

— Извиняться не стану, — взбрыкнул чародей. — Пергамент и чернило.

Гертруда посмотрела на Вольфа, потом на Гарри, потом внутрь себя. Она будет гореть в Ксероте за это, но тут Гарри прав, и поступить нужно просто по-человечески, не оставаясь в стороне. Если ей придётся гореть в Ксероте за то, что она поступает по-человечески… Что ж, с этим миром значит что-то не так.

— Идём в мой кабинет.

— Гарри —

Пройти канатной дорогой над пропастью.

Я знал, что разговор со Штольнбахами будет сложным во-первых из-за моей особенности игнорировать этикет, что значительно усложняло дело и выставляло меня не в лучшем свете, а так же из-за того, что манипулировать ими — вырыть себе яму для будущих проблем. Всё усложнялось наличием постоянных стенаний у меня в голове, которые я не заглушал, что быть хоть чуть-чуть в курсе происходящего.

Так-то легче лёгкого было, например, выкрасть бумагу и оставить Штольнбахов непричастными или проманипулировать только Вольфом, но это решение одной проблемы через создание другой.

И я дошёл, не сорвавшись.

Я сидел в её удобном кресле за большим столом, аккуратно макал в чернильницу перо и выводил идеально сымитированные буквы.

— Как это тебе поможет? — стояла над душой журналистка.

Я хотел съязвить в ответ на её уколы в мою сторону, но вдруг ощутил, что не испытываю к ней обиды. Что вся та сложность общения — была вынужденная мера, которую я в прошлых жизнях проходил ни один раз.

— Сама подумай немного, а если не додумаешься, то я расскажу, — улыбнулся я в ответ и увидел замешательство на лице Гертруды. Ей сейчас комфортнее было бы слышать язвления в ответ.

Я оторвался от выведения аккуратных букв. «Я, граф Кинур де Банис, данным документом сообщаю, что Гарри был признан демоном по ошибке и клевете. Свершение правосудия есть ошибка непоправимая, но Орден Лазурного Меча всеми силами будет молить святого Беллатора, чтобы те, кого принесли в жертву по причине клеветы были приняты на небеса. День этот отныне зовётся Днём Ошибки, в который Орден обязуется молить о прощении». Не замысловато, очень просто, очень легко опровергнуть.

Гертруда пожала плечами, давая мне закончить объяснения.

— Я подделаю указ де Баниса, изображу герольда, всем расскажу вести и верну назад моих людей. Всех, кого удастся вернуть. Разве это не помощь?

— Ради этого ты будешь подделывать документ? А что, если Кинур после этого сделает ответный шаг?

— И какой же? Не кажется ли тебе, что это будет похоже на общение Ордена Лазурного Меча с Орденом Лазурного Меча. Гарри демон, а нет, мы передумали. Хотя нет, мы передумали опять, — пожал я плечами.

— И всё же, что ты тогда будешь делать?

— Давить на Радю. Гертруда, нас и так мало. Сколько нас? Две тысячи, три? Ссылать двести человек, десять процентов населения, на рудники? Ну я прям не знаю, как это нам поможет. И я понимаю, что средневековая юриспруденция то ещё говно и вполне может оказаться, что в процессе суда кто-то всё же выяснит, что я демон, но люди тут причём?

— Средневековая? Это как? — не поняла журналистка, а я принялся дописывать текст.

Выйдя во внутренний дворик, я уселся на костяную лошадь, подготавливая иллюзию и для неё. Гертруда пожелала мне удачи, а я понёсся по узенькой просеке в сторону деревни огибая один холм за другим. Мчался я быстро, вливая в ахеллота магическую силу, и пока ветер свистел у меня в ушах, я вдруг осознал, что совершенно не переживаю. Будто бы то, что я совершаю сейчас, не что-то из ряда вон выходящее, а моя паника была минутным помутнением рассудка.

И всё же теперь, кроме тех, кто молил меня о том, чтобы его отпустили, не было иных голосов, да и тех становилось всё меньше и меньше.

«Ждите чуда», — сказал я в ответ всем, кто меня может услышать, а сам подумал, что чудо не оживит казнённых моим именем.

Адон Аум я проскакал, не накладывая иллюзии, понёсся на полном скаку дальше, в опускающуюся тьму. Стоило мне лишь увидеть впереди огни факелов, я остановился и спешился, принявшись пробираться лесом. Пока я шёл я едва слышно преобразился, особенно не скрывая свою магию, чтобы сэкономить силы. Кости ахеллота спрятались под шкуру гнедого жеребца, у меня же появился шлем с пером, остальное я оставил, кроме некоторых черт моего лица — сделал себе большущий нос и узко посаженные туповатые глазки.

Лагерь рыцари разбили наспех: несколько палаток, один большой шатёр, состоящий из шеста и натянутого на него полотнища. Тут же развернулась походная кухня, но обычных аэльев туда не пускали — готовили сквайры и оруженосцы.

Я обошёл лагерь по длинной дуге и вышел с другой стороны, имитируя своё появление с Анатора. Коня я вёл под узцы, руки держал на виду.

— Благословение Беллатора сюда. Звать меня Ульрих, младший… э-э… сквайр сэра Эдмунда, — пауза, мол, долго вспоминаю, — де мон Саро, — крикнул я в пустоту.

— Стойте, достойный Ульрих, где стоите, — отозвались мне и я послушно остановился. — Времена нынче опасные.

Довольно долго я стоял так в одиночестве, пока они выискивали главного — Ваира де Лугоса, если я правильно запомнил. Вскоре он появился в сопровождении трёх рыцарей с факелами в руках. Осветили моё лицо, посмотрели на коня. Я молча протянул Ваиру бумагу.

— Моё имя Ваир де Лугос. Почему не запечатана? — буркнул он.

— Так это… — изобразил я тупое лицо. — Господин гроссмейстер сказал…

— Граф-гроссмейстер, — поправил меня рыцарь с алой повязкой на руке.

— Прошу прощения во имя великого Беллатора, граф-гроссмейстер, что бумагу требо будет передать дальше по движению, туда, — махнул я рукой. — А вам тольки показать.

Ваир раскрыл бумагу и пока читал выражение его лица менялось на встревоженное, возмущённое, расстроенное и по кругу. Я же делал вид, что не понимаю, о чём речь.

— Что это значит? — спросил он у меня.

— Не знаю, сэр Ваир.

— Сэр Ваир де Лугос, — поправил меня тот же рыцарь с алой повязкой.

— Прошу прощения во имя великого Беллатора, сыр Ваир де Лугос, но читать меня того, не обучили.

— Герольд не умеющий читать? — искренне удивился Ваир. — Ты вообще откуда?

— А я только позавчера тут очутился. А господин гроссмейстер-граф сказал, что так даже лучше, — улыбнулся я тупой ухмылочкой.

Рыцари отвернулись, перешёптываясь, однако благодаря усиленному магией слуху я всё слышал.

— Что делать будем, господа? Согласно этому документу обвинения сняты, нужно разворачиваться. Но что сказать этим людям, низушкам, чтоб они не взбрыкнули? — стал рассуждать де Лугос.

— Давайте просто отпустим их на все четыре стороны, а сами уйдём, ничего не объясняя. Будут драться, мы их перебьём и скажем, что это зверьё в лесу устроило, — бросил рыцарь с красной повязкой.