— Даша, я, — услышала она голос, от которого сердце её замерло, голова закружилась. То был муж. Он, живой, невредимый, спокойный, тихий, прошёл в дом, не отрывая от неё рук, словно боясь расстаться с нею, попросил не зажигать света. Обошёл всех сыновей, ласково касаясь их головёнок, присел рядом с Дарьей, обнял и сказал срывающимся голосом:

— Дашенька, я без тебя не могу там, я бежал оттуда. Дашенька, я не виноват ни в чём, я лошадей не травил, не мог я этого сделать, Даша.

— А как ты сбежал? — прошептала она со смутным чувством — страхом за мужа и радостью, что любовь его столь велика, что он не смог жить от неё вдали. — А теперь как же?

— Дашенька, ты поезжай сегодня, Безматерный рано утром заедет. А я — следом, своим путём. Образуется. Давай поем чего, и надо собираться. Луна скоро взойдёт. Я всё знаю, слышал, пусть живёт этот зверь Петухов. Они с Ковчеговым так скорее сопьются и от угара подохнут.

Печь стояла ещё тёплая, и приготовленные щи, картошку, мясо не нужно было подогревать. Сердце у Дарьи прыгало от радости, и она торопилась. Иван ходил за ней по пятам, не сводя глаз, словно ребёнок. От его взгляда, ласк, мягкого голоса в ней поднималась какая-то сила, рождая неясные надежды. В какой раз вот так, второпях, Дарье приходилось срочно уезжать?! Она вспомнила бегство из Москвы, из Саратова, из Подгорной, Омска. Что ж теперь делать?

Как только слегка посветлели окна от всходившей луны, Иван, прощаясь, обошёл дом, поцеловал сонных детишек, в том числе и Петю, которого не любил, обнял Дарью, в этот момент постучали в окно — Безматерный. Иван нахлобучил свою старую кепку, ещё раз поцеловал Дарью.

— В Марьяновке я выгляну, не подойду, но выгляну из-за угла: знай! — торопливо говорил он, оглядываясь, не имея сил оторвать от жены взгляда. — Мне нельзя, уже рыщут небось, Даша, ищут. Безматерный всё знает, я у него был. — Он побежал, ибо с каждой минутой становилось светлее, уж обозначились контуры деревьев. Кобыло решил выйти к расщеплённой молнией толстой берёзе, подождать телегу с женой и детьми и, хоронясь от чужих взглядов, следовать за ними.

Но Иван Кобыло ошибся в своих планах.

Как только телега подъехала к дому Дворянчиковых, Ковчегов, прихватив с собою ружьё, огородами обошёл двор соседей и вышел к дороге, именно к той берёзе, к которой стремился Иван Кобыло. Ковчегов с Петуховым дежурили по очереди, желая выследить сбежавшего из кутузки ОГПУ Кобыло. Они были уверены, что тот придёт домой. Сбежит, но придёт. Не может такой человек не прийти к жене, детям и к своему дому. Они знали его нрав, боялись Кобыло, но ненависть перевешивала остальное. Ковчегов, приседая, хоронясь за кустами и молодой порослью с уже распустившейся листвой, подобрался к берёзе. Там уже находился Кобыло: прислонившись к стволу дерева, он глядел на дорогу, в большом нетерпении ожидая появления телеги. Со стороны села дул сильный холодный ветер; торопились по небу облака, не обещая хорошего дня. Ковчегов осторожно высунулся из кустов и свистнул. Кобыло оглянулся, насторожившись, но вблизи ничего не заметил. Постоял, подумал и присел.

— Ива-а-ан, Ива-а-а-ан! — позвал несколько раз приглушённо Ковчегов, прикрыв рот ладонью так, что со стороны казалось, будто звук доносится то ли из-под земли, то ли из кустов. Кобыло замер, привстав на корточки, оглянулся. Всё было как было, лишь шумел густым шумом берёзовый лес. Но Ковчегов повторил прежний приём: свистнул и крикнул. Подействовало. Кобыло, пригибаясь, осторожно сунулся к кустам, раздвинул ветки, настороженно постоял. Совсем невдалеке от него лежал, схоронясь, Ковчегов. Кобыло подумал, что ослышался и, повернувшись спиной к Ковчегову, собрался вернуться к берёзе, и тогда тот, выставив ружьё, почти не целясь, выстрелил. Страшный удар волчьей картечью сбил беглеца с ног, но Иван, побарахтавшись, превозмогая жуткую боль, дотащился до берёзы, пытаясь ухватиться за неё. Чувствуя, что сознание слабеет, повернулся к кустам и увидел, как убегает в испуге Ковчегов. Пытаясь набрать в лёгкие воздух и не имея на то сил, раскрыл рот и, цепляясь за берёзу, осел на землю, обнимая шершавый ствол. Без стона, без вскрика. Кобыло глядел на луну и чувствовал, как бешеная карусель закручивает его вокруг оси. Он словно завис в воздухе, заворожённо, боясь оторвать меркнувший взгляд от этой светящейся точки, ибо это означало бы смерть.

Скорее, казалось, можно было достичь конца света, нежели добраться до деревни Липки.

Но когда поезд, гремя и сипя во все трубы, всё ж дотащился до окраины Саратова, Дарья вздохнула: теперь уж наверняка она с семьёй окажется в той благословенной деревне, о которой столько рассказывал муж, — рай да и только! Она всё ещё оглядывалась, надеясь на неожиданность: ей казалось до боли в глазах, до острого режущего подрагивания замирающего сердца, что вот-вот — оглянется на проходивших мимо мужиков, на смех или шум и — увидит мужа. То ей чудилось, он выглядывает из-за угла, из-за вагона, из-под нар, из-за мелькнувшей за окном водокачки или дерева на перроне... Ноющее сердце не давало покоя, метались воспалённые мысли, словно в бреду, искали Ивана, а вернее, пытаясь найти причину, почему он не встретил их на станции Марьяновка, как обещал. Почему? Ей в голову приходили ужасные мысли, но Дарья гнала их как нежеланные, ибо смириться с ними означало потерять надежду, а жизнь без надежды была свыше её сил.

Ей в голову неожиданно заглянула спасительная и соблазнительная мысль, что муж мог раньше их появиться дома в Липках и сейчас волнуется в ожидании семьи; от спасительной лжи стало легче. Она весело подгоняла и подбадривала детей и повитуху Марусю, которая увязалась за ними и благодаря которой Дарье было легче управляться с детьми; с необыкновенной энергией тащила чемоданы и баулы, куда запихала всё, что смогла, зная наперёд, что всё пригодится.

Со стороны казалось, когда они высадились на перроне вокзала в пасмурную дождливую погоду, — на станции появилась большая цыганская семья; только узрев вылинявшие на жарком солнце волосы Дарьи, розовощёких, белолицых детишек, торчавшие соломенные вихры их из-под картузов, сомнения рассеивались: на станцию прибыла многодетная русская семья. Низко повязав платок, подхватив на руки Колю и Сашу, самых маленьких, Дарья с оттягивающим, притороченным к спине баулом, слыша и видя всю семью одновременно, направилась, как её наставлял муж, к дому для приезжих — мимо деревянных строений, почерневших от времени, то ли бывших сараев для скота, то ли складских помещений, из которых давно выветрился дух каких-либо товаров и продуктов. Бросилась в глаза какая-то общая обречённость и унылость картины. Дарья обратила внимание на людей, приютившихся под покровом этих ветхих сооружений, тенями мелькавших то в одном сарае, то в другом. В их лицах сквозили измождённость и растерянность, которые всегда выдают голодного. Она знала: надо выйти к пригородному тепловозу, а там, как говорил Иван, пятнадцать минут езды до остановки «Выжуха», откуда можно дойти пешком до знаменитых Липок.

Дети молча глядели на нищих, на разрушенные, изгнившие доски заброшенных помещений, с любопытством оглядываясь на проходивших мимо каких-то лихих ребят в картузах и дешёвеньких пиджачишках; на бледные лица проносившихся всадников, — всё вызывало интерес, каждая встреча, как встреча с отцом, и недаром Мишутка всё время спрашивал: «А папа это видел?» Ему так не терпелось увидеть отца, и, судя по вопросам, он только и мечтал о встрече с ним. Дарья не отвечала, понимая бессмысленность всяких ответов, своё полное бессилие перед открывающейся жизнью. На станции их никто не ожидал. И сразу за несколькими деревянными домами, старым депо с чёрным зевом для въезда паровозов, полуразрушенном, заросшем берёзками и травой прибежищем бродячих собак, стаями носившихся по гулкому пространству, бившему в нос зловонием и смердящим запахом, холодом, до сих пор не выветрившимся маслом, навечно впитавшимся в трухлявые деревянные шпалы и землю, они увидели лежавший вверх колёсами опрокинутый животнообразный паровоз. То была примета. Проходя мимо паровоза, они слышали лай голодных бродячих псов, жуткий, бессмысленный, гулким эхом раскатывавшийся по заброшенному, пустому депо. Не нравилось всё это Дарье. Она поёжилась затёкшей спиной, направляясь уже по просёлку к деревне Липки, на которую указывала стрелка с надписью «д. Липки, колхоз “Путь коммунизма”», вспомнила с неприязнью о Ковчегове. Он ей напоминал заброшенное депо.