Дарья в известной мере привыкала с трудом к своему положению, в котором оказалась не по своей вине. Тяжёлые, томительные вечера приходилось ей, экономя керосин, проводить возле топящейся печи и при свете горящих поленьев слушать бесконечные рассказы Петра Петровича. Постепенно она научилась подстраиваться под тот жизненный ритм, который диктует сельская жизнь. Мартовские метели отличались от январских более грубой силой, неожиданными наскоками страстных ветров и какой-то разухабистостью. Дарья, приноровившись, поняла, что необходимо найти себе занятие. Если старик с утра направлялся в сарай покормить скотину, то она принималась готовить завтрак, кипятила молоко, чай, готовила лапшу или пекла сырники, наслаждаясь теплом и одиночеством. Настасья Ивановна целыми днями лежала в постели, охая и причитая в заботах о муже. Тоненьким, писклявым голоском она перечисляла любимые кушанья мужа, которые сейчас не приготовишь из-за её болезни — пирожки с картофелем, ватрушки, томлёные щи.
Ни единожды старики не попросили Дарью рассказать о своей жизни. Зачастую старик Дворянчиков рассказывал о своей, как бы предполагая ответную откровенность. Но Дарья предпочитала отмалчиваться, лишь изредка всхлипывала, вспоминая своего отца или мать, братца Михаила или погибшего брата Николая. Старик принимался успокаивать её, а затем устремлялся к жене, чтобы накормить, напоить или просто приголубить.
Однажды к ним заглянул сосед Иван Кобыло. Молча посидел, послушал Дворянчикова, посоветовал Настасье Ивановне пить чагу и ушёл. Но через неделю снова явился; на этот раз принёс настойку чаги и принялся рассказывать о своей отелившейся корове. Он представлял собою мужчину, несколько необычного для здешних мест. Его отличал высокий рост — один метр девяносто семь сантиметров, — он слыл чудаком и мастером на все руки. Он умел делать буквально всё. Он был рус, бел лицом, имел могучие руки, поросшие невзрачной рыжей порослью, и мало говорил. Каждую осень Иван собирался уезжать на свою родину в Липки Саратовской губернии. И наверняка бы уехал, если бы не революция, катившаяся снежным комом по всей стране, но странным образом будто и не задевшая «тутошние» места в Сибири. Никто о ней здесь долгое время не слышал ничего и не ведал, разве что приезжал один человек в кожанке с наганом, матерился и кричал, что всё равно землю отдадут крестьянам. Но поскольку в Кутузовке никто не испытывал недостатка в прекрасной земле, — пожалуйста, бери сколько угодно и работай с утра и до вечера, зарабатывай себе на будущее, — то его, собственно, кроме спившегося мужичка Ковчегова, никто и не понял. Однако догадались, что говорил матершинник о революции. Дальние выстрелы, однажды прогремевшие, восприняты были как революционное эхо. Иван Кобыло заявил, что уедет в Липки, как только пройдёт революция и снова воцарится мир на земле. Своими планами Кобыло поделился с Дворянчиковым, которого уважал за необыкновенную любовь того к Настасье Ивановне. Дарья молча слушала Ивана Кобыло, вскидывающего порою на неё спокойный взгляд, задумчиво оглядывающего её большой, уже выпирающий живот, которого она в последнее время перестала стыдиться. Она привыкла к своему положению и решила нести свой крест до конца. В её характере проявились черты, в общем, свойственные её отцу. Она никогда не жаловалась на судьбу, лишь однажды, простудившись, сказала, что если умрёт, то некому будет даже пролить слезинку на её грудь. На что Настасья Ивановна отвечала с упрёком в голосе, что молодой, полной сил женщине, ждущей ненаглядного своего ребёночка, грех такие слова произносить. Так оно и было. Дарья не могла принять вот эту жизнь, преподнесённую ей судьбою, и в то же время понимала: отказаться от неё нет ни сил, ни возможностей. Одно смущало: старики принимали её за взрослую женщину, а той всего шёл двадцатый от роду год.
Голос у Ивана Кобыло спокойный, рассудительный, приятный для Дарьи, и временами она пыталась увидеть Ивана, выйдя во двор и ухаживая за скотинкой. Иногда удавалось заметить мелькавшую на соседнем дворе могучую, в чёрном полушубке, в серой волчьей шапке, неторопливую фигуру, навевающую какое-то странное спокойствие.
Но Иван Иванович Кобыло знал своё место и дело. Находясь в вечном и весёлом поиске смысла мироздания, он удивлялся самой маленькой, самой ненужной, казалось, жизни, которая протекала вокруг. Он мог, например, стоять часами и смотреть на капель, уже весеннюю, уже стучавшую в замёрзший за ночь ноздреватый снег. Стоять и гадать, что же такое жизнь, если весна приходит и уходит, проносится дальше, а взамен является тепло, радость и ощущение полноценности бытия! Он и на Дарью глядел так же: вот она скоро родит, что преподнесёт этой женщине появившаяся на свет Божий новая жизнь? Он уже слышал крик ребёнка, радуясь предстоящему живому существу, и каждый раз, как только выходил из дома, видел её и радостно улыбался про себя. Однажды она, щурясь на яркое, может быть, впервые выкатившееся на чистое небо солнце, думая о том, какая теперь жизнь в Москве, спросила у Кобыло, что происходит в мире и что вообще творится в Омске и в других городах, на что он ответил:
— Ничего не творится! Красные разбили белых, теперь сами станут «белыми», потому что белые — должности, деньги и хорошая жизнь.
— Вы думаете? — с недоверием спросила Дарья, глядя на его улыбающееся большое лицо. — А если они теперь будут искать белых, врагов своих? Что тогда? Они очень жестоки, Иван Кобыло. — Дарья не знала, как обращаться к молодому человеку, и назвала его полным именем, полагая, что такое обращение более точно отражает их отношения.
— Зачем им это? Власть взяли? Взяли. Хлеб получили? Получили. Женщины теперь самые красивые у них! Детей в школу отдадут, станут работать, а всё остальное забудется, стрельба там, погоня, убийства по политике. Всё забудется.
Она ничего не ответила, но вспомнила слова Колчака, который её тогда очень напугал своими рассуждениями о крысах. Ведь, как она догадалась, под крысами, жестокими, чудовищными существами на земле, он понимал красных. В её представлении борьба за власть носила иной характер. Из истории известно: власть — тот лакомый кусок, который всегда рождался из крови и смерти многих людей, а борьба за власть — самая грязная работа на земле. Суждения Ивана Кобыло удивляли наивностью, простодушным отношением к жизни. О, как бы она была счастлива, если бы всё обошлось так просто и хорошо! Тогда, вполне возможно, разрешат вернуться в Москву, выкупить трижды заложенный их красивый дом и спокойно жить. Она боялась поверить в предполагаемое счастье, но в душе, тосковавшей о родном доме, знакомых людях, мирном, таком далёком прошлом времени, теплилась робкая надежда.
Дарья считала невозможным рассказать о своей жизни кому бы то ни было. Колчак наказал ей молчать. И она, будучи от природы недоверчивой, осторожной, теперь убедилась, насколько он был прав. Как она порою ненавидела маленькое существо, поселившееся в её чреве! Как и какими словами умоляла Бога избавить её от него, ибо вопреки своему желанию носит она младенца от ненавистного ей человека, которого застрелила; и окажись Дарья ещё раз в подобной ситуации, она не замедлила бы воспользоваться оружием.
Однажды Дарья залезла на крышу сарая счищать снег, провалилась и упала в ясли к корове; прислушиваясь к себе в первое время, не вставая, надеялась, что, может быть, сейчас произойдёт нечто такое, что освободит её от позора и греха. Но ничего не случилось. Небольшое недомогание, которое она чувствовала в пояснице и раньше, к вечеру прошло, а кровь, хлынувшая из носа после падения, прекратилась, и она поняла, что чему быть, того не миновать. С этой минуты, смирившись с неизбежным, решила, что природа возьмёт своё и ей следует подумать о следующем этапе своей жизни, который будет связан с рождением ребёнка. Что будет мальчик, она не сомневалась. И этого, не появившегося на свет, Дарья ненавидела всею силою души.
Она обнаружила, что в душе поселился новый жилец — злость, как ни странно. Дарья поняла, ей стало легче. Со злостью её движения стали более сноровистыми, точными, быстрыми. Теперь, встречая Ивана Кобыло или кого-либо из приходивших к Дворянчиковым в гости, молча и сосредоточенно принималась за дело: то пельмени лепила, то помои выносила корове, а то начинала приборки. В доме всё блестело чистотой, старую мебель она переставила, и дом приобрёл неожиданно уютный вид. Пришедший в гости Иван Кобыло, догадавшись, кто является причиной таких перемен, с удивлением поглядел на Дарью. Странно, но Она чувствовала в себе прилив сил, о которых ранее не подозревала.
