В один из дней Колчак пригласил княжну Дарью к себе домой, решив без официоза незатейливо угостить по-домашнему, поговорить по душам. Попросил жену приготовить щи, печень в сметане и жареных карасей, которых ему возили из Шербакульских озёр, что в восьмидесяти километрах от Омска.

Верховный правитель гостей всегда встречал у дверей. Часовой стоял у входа во двор, за железной оградой, наблюдая и проверяя документы. На этот раз правитель, в ожидании княжны, увлёкся приготовлением гусиной печени, не услышал звонка, но, глянув на часы, понял, что княжна должна вот-вот быть. Он выглянул в окно и увидел: идёт высокая женщина в беличьей шубке, в сапожках, решительно спешит прямо к двери. Колчак попятился, нащупал в кармане наган, вспомнив случай, когда некая женщина подкралась к дверям и, когда с прибывшим командующим фронтом выходил из дома, застрелила командующего. В тот же момент мимо Колчака пронеслась жена и, распахнув двери, спросила громко:

— Кто такая?

У калитки стоял штабс-капитан и объяснялся с часовым — в военной офицерской шинели, высокий, стройный, с лихим приятным лицом и щегольскими усиками.

— Княжна Долгорукая, — проговорила Дарья и протянула приглашение, которое ей доставили в гостиницу.

— Оружие есть? Положите на стол в прихожей, — проговорила дежурную фразу жена.

Верховный правитель бросился переодеваться. За последние месяцы у него перебывало множество всяких князей, графов, дворян, высокопоставленных чиновников. Ему, признаться, уже надоело привечать каждого. Повседневная рутина была для него временами ненавистна, только обязательства перед отечеством заставляли его заниматься этим хлопотным делом. Каждый надеялся найти у верховного правителя покой, кров, хлеб, но не мог же он, испытывая такие трудности, разорваться! Но княжну он решился принять из дружеского расположения к её отцу, которого имел возможность знать лично.

Княжна прошла в приёмную и увидела военного, щуплого, невзрачного на вид, широкоскулого человека. Она сердцем почувствовала, что этот человек с настороженным взглядом никогда не защитит Россию. Она поникла, даже споткнулась, так ей стало больно и обидно, что в огромной империи не нашлось более достойного человека для таких важных дел. Но, подойдя ближе, потеплела, потому что живые, глубоко сидящие маленькие глазки Колчака, отчаянный горячий их блеск, крупные чёрные зрачки, взиравшие на неё с необычайной пронзительностью и умом, сказали больше, чем его худосочная, нескладная фигура. Она протянула ему руки, и он с ласковой отцовской нежностью поцеловал сначала одну, потом другую, пригласив снять шубку и чувствовать себя как дома. Он помогал ей освободиться от одежды, а она всё оглядывалась, желая обнаружить прислугу, которую терпеть не мог Колчак. Дарья очень удивилась его простоте, домашней интимности и, поправив причёску, осторожно присела на лазоревого цвета диванчик.

— Вот вы, Долгорукая, какая, — произнёс Колчак, расстёгивая на мундире пуговицу и расслабляясь. — Ну-ну, знавал вашего батюшку. Достойный человек, не хочется бередить ваше юное сердце, но примите моё сочувствие. Гибнут, гибнут многие достойные люди России. Страшно стало от жестокости на Руси.

Княжна поднесла при его словах платок к губам, осторожно прислушиваясь к себе, посмотрела снизу заплаканными глазами на Правителя. На душе с лёгкостью растаял туман недоверия к хозяину, знавшего её батюшку лично, что особенно тронуло княжну, видевшую в наплыве своих чувств словно эхо далёкого ужасного прошлого и знак добрых нарождающихся перемен.

— Как я рада, как я рада, Александр Васильевич, что приехала, наконец приехала к вам! Я так долго добиралась. Отец так стремился к вам попасть, называя вас единственным, кто может спасти Россию от ужасного красного кошмара, — проговорила с большим чувством княжна. Разгорячённое её лицо, растрепавшиеся её чувства, проникновенный тонкий, детский голос тронули замкнутое сердце правителя, и он даже привстал, намереваясь подойти, погладить её по волосам, давая понять, что понимает и принимает её боль.

— Успокойся, успокойся, княжна, всё обойдётся, — проговорил он ласково и крикнул жене накрывать на стол.

— Я думала, не доеду, с таким кошмаром и ужасом ехали к вам, просто нет слов описать. Лишь у генерала Кондопыпенко я отдохнула, однако напряжение дало о себе знать, и я два месяца с лишком пролежала в болезни. — Она вспомнила перенесённое и опять приложила платок к глазам. — Понимаете, главное, я не могу понять: что происходит? Все говорят, что плохо, но надо сделать, чтобы было хорошо! Под лежачий камень вода не течёт, — с горячностью закончила княжна и заплакала с неожиданной силой. Правитель, как мог, успокоил её, пригласил к столу.

Маленькая столовая, обставленная простой мебелью — шкафчики из некрашеного дерева, столы, один для посуды, другой для гостей, герань на подоконнике, запах которой обожал Колчак, — и розовые, в цветочек занавески.

Они присели, а жена тут же исчезла, чтобы не мешать разговору и не смущать молодую посетительницу. Но Дарья уловила её молчаливо ревнивое лицо.

— Я вас прошу не предаваться воспоминаниям, а отведать то, что Бог послал, — предложил Правитель, усаживаясь за стол, чувствуя лёгкий привкус так нравившейся ему самому пищи, принимаясь сразу за щи с гречневой кашей. С аппетитом, с каким-то особым наслаждением причмокивая, словно радуясь каждой росинке, ел Правитель, затем налил из лафитника несколько капель княжне креплёного вина, пригубил из своего бокала, затем опять налил, снова пригубил, радуясь вкусу, запахам, спокойному домашнему уюту.

— Скажите, в чём состоит главная идея? — спросила княжна, не поднимая ложку, чувствуя, как дрожит у неё рука, и с выжиданием и мольбою поглядела на Правителя. — В чём идея Белого движения?

— Белого, значит, чистого, русского, как очищение от скверны, заразы, которой поражена империя, — вот что сие означает, княжна. Наша идея состоит, княжна, в необходимости освободиться, то есть вылечиться от красной заразы. Понимаете?

Она кивнула, соглашаясь, что мыслит он несколько иначе, рациональнее, нежели она, но в то же время его рассуждения носят близкий ей смысл. Дарье не нравилась тональность речи, в ней не хватало патетики, горячности, чего так жаждала, желая очищения, её душа. «Катарсис! Должен быть катарсис, чтобы зажечь», — соображала она, с нежностью глядя на его смугловатые сухие и сильные, должно быть, руки со скрюченными немного пальцами, какие бывают у крестьян; цепкие, какие-то паукообразные движения его пальцев привлекали внимание.

— Выходит, должны очиститься от заразы? — продохнула княжна, превратившись вся во внимание.

— Я, возможно, не так выразился, но думаю, что Российская империя являла собою здоровый организм, который существовал в мировом пространстве, как, например, богатырь, или, скажем, как кит, или как планета. Но вот на него напала бактерия, имя ей «большевик», или их идея, маленькая, ничтожная, стала плодиться, как обычно происходит, при холере, чуме, вот такие маленькие, грязные, отвратительные под микроскопом, крошечные бактерии заполоняют всё более и более организм, который начинает болеть. Вот и всё, как бывает всегда в жизни. Надо вылечиться, очиститься от заразы, от чумы.

— Так спасения нет, получается! — воскликнула Дарья и встала, с заметавшимися глазами, со вспыхнувшими от напряжения щеками, с бледными от волнения руками.

— Нет-нет, вы, возможно, меня неправильно поняли, я хочу сказать, милая княжна, организм страшно болеет, но его надо лечить. Почти все страны переболели этой странной политической болезнью, но вот теперь мы. Надо лечить, на то мы и здесь, чтобы лечить. Наш черёд настал. Якобинцы во Франции, однако, вылечили, тоже страшная чума.

— А как?

— Что как? Как лечить? Лечить очень просто, надо хирургически вырезать опухоль и — всё. Понимаете, мы имеем дело с необычными вещами, микроб живёт не по нашим законам, воюет, убивает по законам, которые нам не свойственны. Зло для них — добро для нас, а зло для нас, страшно сказать — то для них добро! Беззаконие — их главная сила и главная надежда. Зло! В их руках оно — меч! Карающий, убивающий, изничтожающий меч! Мы не можем так убивать друг друга, не будем, защищать не будем.