Шаг на эшафот. Он догадывался, что рано или поздно окажется здесь. Нутром чуял. Напоследок он осмотрел толпу. Сотни, быть может тысячи лиц, устремленных на него и все как одно жаждут его крови.

Его аккуратно поставили на колени и положили шею на плаху.

— Последнее желание? — раздался грубый голос.

Что бы такого попросить. Может новую руку, поход в бордель, бочку вина или амнистию? Скорее всего с такими требованиями ему тут же отсекут голову и скажут, что не расслышали последнюю волю. Точно, он ведь читал в какой-то книге, что приговоренный к смерти попросил стакан воды и пока его несли, случилось чудо и казнь отменили.

— Стакан воды, если не затруднит — робко растягивая в улыбке растресканные губы, протянул Орнот.

Все, это должно выиграть ему какое-то время. Он выдохнул и заметил в толпе людей свою любовь. Странно ее так называть, они были знакомы всего ничего, да и единственный поцелуй он умудрился ухватить буквально на смертном оре. Интересно, она будет по нему скучать. Рядом с ней стоял еще один человек и что-то шептал ей на ухо. Его лицо до боли казалось знакомым, это же…

— На. — Перед лицом в тот же момент оказалась глиняная кружка с холодной водичкой.

— Ам, так, а я… эм… — слова застряли в горле.

— Че, думаешь самый умный? — хмыкнул палач, занося топор.

— Видимо нет, — перед глазами стоял образ Торфина Лонга, смотрящего прямо на него с ехидной ухмылкой.

Глухой удар лезвия о плаху и голова советника Орнота Моруса, лишенного души, покатилась по плацу на

потеху толпе.

"Любовь отвергнута, душа уволена, ничто не истина, всё дозволено "

Хассан Ас-Саббах

Альберт

Задница Альберта Айн Кёрста нещадно болела от синяков оставленных жестким кавалерийским седлом. От каждого шага кобылы он с содроганием морщился и с теплотой вспоминал уютное домашнее кресло с подушкой. Но, потом он вспоминал, что предстоит обратная дорога, и кратковременную улыбку мечтателя вновь сменяла кислая мина реалиста. Стоило ему зайти в город, как панорамой отрылась рыночная площадь, из достопримечательностей, что сразу бросились в глаза, помимо чарующей атмосферы безысходности, являлся королевский дворец, проглядывающийся из-за смога.

Спешиваясь с лошади, Альберт довольно потянулся, он бы с удовольствием прирезал кобылу на месте, за всю ту боль для своих аристократических булок, которую она принесла. Но он уже успел обезглавить кучера за сбитое по дороге колесо экипажа.

— Очаровательно, — бледная дымка пара сорвалась с губ Альберта, в это промозглое сентябрьское утро, — просто очаровательно.

Энкёрст, словно любовь с первого взгляда, поражал в самое сердечко и крутил живот, заставляя поджимать булки и ходить мелким шагом. Мрачные домишки, пестрые лавки, серая шваль и вычурная аристократия. Город контрастов, город четких социальных границ. А какой здесь восхитительный запах помоев и гари. Альберт повел носом, наполняя легкие богоподобным ароматом и завороженно уставился на то, как хлопья сажи порхают под смуглыми тучами. Одна из них приземлилась на хрустальную линзу в оправе, растекаясь черной кляксой.

Отточенным движением пальцев, он выудил шелковый платок, протирая линзу и поправляя очки на переносице.

— Энкёрст стал еще краше с моего последнего визита. Больше трупов, — мимо проехала накрытая саванном телега, из края которой торчала покрытая струпьями женская рука, — Больше вони, больше боли. — Как нетрудно догадаться, Альберт любил, когда всего много, — Истинная симфония смерти, играющая на пейзаже декаданса. Как только прибудем во дворец, нам немедленно понадобятся кисточки и холст. Хочу запечатлеть это чудо. Каждый момент разложения.

В последние дни в городе творилась сущая эпидемия, люди буквально за сутки из здоровых работяг, превращались в умирающие овощи под гнетом болезни. Лечит их было некому. Церковники попрятались, боясь удара конкурентов, а школяров выперли с первым же приказом новоприбывшего короля. До чего все удачно складывалось.

— Милорд, не могли бы вы подать ветерану войны? — Беззубый маргинал протянул единственную руку в сторону Альберта.

— Разумеется, церковь велит помогать страждущим, сколько тебе нужно? — Аристократ вынул кошелек с золотом, перебирая монеты так же небрежно, как семечки, — Одна? — монета рухнула на тротуар, — Две? — следом еще одна, — Три?

— Сколько ваша Светлость пожелает!

Отребье завороженно смотрело на блеск золота, подсчитывая в своем скудном мозге насекомого, сколько же он сможет выжрать, выебать и выпить на эти богатства? И что кончится быстрее, его жизнь или кошелек? Ответ на последний вопрос Альберт с удовольствием поможет найти.

— Хочешь получить все? — Кошелек подпрыгнул в руке и с тяжестью упал обратно на раскрытую ладонь.

Бродяга закивал головой столь рьяно, что ошметки соплей полетели на ботинки Альберта.

— Очаровательно! Как насчет маленькой сделки? От тебя почти ничего не потребуется.

— Согласен!

Герцог вынул из внутреннего кармана багрового пальто костяной колокольчик. Динь-динь. На звон, точно пес, отреагировал слуга, доселе безмолвно стоявший поодаль. Гигантский чернокожий монстр, чье тело с головы до ног покрывали белые письмена, в том числе на глазных яблоках, отдавая алым свечением.

— Позвольте представить моего друга из цилийских джунглей. Заррен Зейн, — Зейн потянул за толстую нитку, сшивающую его губы, по подбородку засочилась кровь, рот раскрылся, обнажая не зубы, а острые наконечники копий.

Альберт чувствовал страх оборванца, вон он, стекает по засаленной штанине.

— В кошельке порядка пятидесяти монет. Я дам тебе по одной за каждый фунт мяса. Твоего мяса. Приступай к трапезе Заррен. Еда дала свое согласие.

— Нет, я н-не говорил т-такого. П-пожалуйста, не нужно, не надо, не… агх.

Каннибал вгрызся в болтливый рот жадного ублюдка, выгрызая губы вместе с куском языка. Люди, проходившие мимо шарахались в ужасе. Часть падали в обморок от душераздирающих воплей и неаппетитного зрелища. Кто-то мчался за стражниками, но те лишь старательно не замечали происходящего. Они прекрасно знали, что легко могут оказаться следующими в меню. Альберт Айн Кёрст знал толк в извращениях.

Ифан

Треск кожуры на зубах и яблочный сок спреем брызнул в стороны. На руки, на дублет, на пол. Да все нафиг угваздало. Как эту кислятину можно жрать, Ифан вообще не представлял, то ли дело виноград. Вкусно, полезно, а главное не чувствуешь себя свиньей в хлеву, после еды.

Ему страсть как хотелось винограда, аж язык к нёбу жался в жажде искомого вкуса. Сложно сопротивляться желанию, когда сводный брат, сидя вразвалочку на троне, поедает гроздья с рук прелестной Кири Ви Руин. Не стесняясь при этом лапать ее в самых интересных местах, целовать в губы и вести себя откровенно по-хозяйски.

Собственно говоря, хозяин этого самого престола, королевы, и наверно винограда, вошел в тронный зал и малость обалдел от открывшейся картины. Нет, не новенького творения того долбоеба помешанного на голых стариках, а того, как Альберт мило помахал ручкой и даже не подумал извиниться, уступить места и в целом проявить учтивость. Любой бы счел это самоубийством. Однако, Ифан слишком хорошо знал брата. Отбросив яблоко в сторону, он облокотился на стену и приготовился к зрелищу. По истине незабываемому.

— Кири, а ну живо слазь, а ты… — Бальдер оскалился крепко сжав челюсть, — ты не охренел?

— М-ф-ф? Виноградику?

— Да, сразу после того, как отрублю тебе башку. Ифан! — шифр лениво наклонил голову, — Сопроводите герцога в подземелье. Хватит с нас гостеприимства.

— Ифан, твой король всегда лает как беспомощная собачонка, развешивая приказы, точно это красивые медальки?

— С завидным постоянством. Не понимаю откуда в полумертвом теле столько сил.