И он его нащупал, не веря своему счастью. Это был его нос, такой твердый, с кожаным переплетом и металлическим перекрестием у основания.

— Шф, — в жалобном сипе едва ли угадывались нотки радости, — я ншл.

Он нашел всё. И свой нож. И свою смерть.

Джин

Дождь безжалостно хлестал ее по лицу, смывая последние остатки человечности. Она чувствовала себя зверем, загнанным в угол. В груди заломило, кажется если она пробежит еще пару метров, то легкие выпрыгнут наружу и побегут от нее в противоположном направлении. Холодный воздух бередил горло, раздражая его на протяжный кашель чахотошника. Подыхать от чахотки Джин не хотелось.

Железный стон высек искры на вывеске мясника с изображением свиной рульки. Вторая стрела оцарапала бедро Джин, распарывая платье в области подвязок. Третья грозилась угодить ей меж лопаток, если она не поторопится.

Превозмогая, иначе и не скажешь, девушка нырнула за стройный ряд строительных лесов, пахнущих сырым деревом, потом пролезла под тентом, ползком перебираясь под забитым прилавком. Она вынырнула на противоположный конец закутка, окончательно убив себе колени, содрав их в мясо.

Прыжок через балку, поворот и… тупик.

— Ч-черт, — Джин готова была провалиться на месте, ну какого черта именно сейчас здесь оказались контрабандисты. Это не алкаши и обрыганы в сквозных переулках, в которых можно дать деру в любую сторону. Это профессиональные головорезы, а впереди и позади нее чертов тупик.

— Ты что здесь делаешь? Ты кто такая? — толстяк потянулся за кортиком, так некстати висевшим на поясе. Джин была не готова скрестить клинки и сдохнуть лежа в сточной канаве. Уж шансы просчитать она умела, — Стоп, Джин? Какого хера? Я обещал вернуть деньги Ингрид, вот честно зарабатываю сейчас, так сказать, а она спрашивала обо мне, да?

— Заткнись Кенни. Там стража… — просипела Джин, едва удерживаясь на ногах от нехватки воздуха, — че вы встали, как бараны, валите быстрее!

Мужики переменились в лице, прислушиваясь к металлическому лязгу каблуков о мокрую дорогу. Они мигом закатили какие-то бочки обратно под прилавок и лихо прикрыли их парусиной, словно так оно всегда и было. Костлявый машинально подлетел к двери, засовывая большущий ключ в заедающий замок дощетчатой двери и пригласил Джин внутрь.

— Живее!

Как говориться — враг моего врага — мой друг. В криминальной среде этот принцип работал безотказно испокон веков.

Она уже добрых двадцать минут удирает от преследователей, как от пожара и потому вбежала в проем первой, обгоняя толстяка. Поднимаясь по скрипучей лестнице, она держалась за колющий бок, который грозился ее если не прикончить, то в скором времени припомнить столь длительную пробежку. Очутившись на втором этаже с открытым настежь окном, Джин не смогла сдержать улыбки — ее ожидал трос переброшенный через стоковый канал, а на противоположной стороне виднелись родные крыши портового квартала, колокольня Беннета, и щемящие душу красные огни Борделя «Мир».

— Какого ху… — договорить костлявый не успел. Его заткнул чавкающий свист клинка, вонзаемый в череп. Такой отвратительный и пугающий звук Джин наверно никогда не забудет.

— Б-беги, — толстяк с выпученными глазами полз по лестнице, придерживая левой рукой вываливающиеся из распоротого брюха кишки, — бе…

Он захлебнулся в собственной крови, послышался хруст. Его тело с грохотом укатилось вниз, оставляя темные разводы на ступенях.

Джин негнущимися пальцами разорвала остатки подолов платья, скрутила из нее самодельную пращу и перебросила трескающуюся ткань через трос, уцепившись за него двумя руками. Она должна выжить. Должна сбежать, во что бы то ни стало.

Ее пнули сзади пудовым ботинком, прямо в хребет. Она не сумела удержаться и сорвалась, ударяясь ребрами о подоконник. Жесткий удар выбил из нее остатки духа. Сколько бы она не открывала рот, а вдохнуть не получалось. Джин развернулась спиной к окну и сглотнула, замечая, что ее губы пронизывает дрожь.

Здоровяк в плаще и глубоком капюшоне, чуть заметно приподнял пересеченный белесой полоской старого шрама рот, в подобии жуткой улыбки. С лезвия его палаша стекала кровь, тянущаяся за ним, как собственная тень. Его пальцы играючи перебирали киллон крестовины, а затем смыкались на витиеватых кольцах контргарды.

Джин понимала, что не уйдет отсюда. Не уйдет живой. Силуэт здоровяка стал рассеиваться в слезах, превращаясь в одно мутное пятно в свете редких свечек, так заботливо зажженных контрабандистами. Жесткий удар кованой подошвой в лицо забрал у нее сознание и всяческую надежду на спасение. Надежду еще хоть раз открыть глаза.

"Утро — это прекрасно. Единственный его недостаток — оно всегда приходит не вовремя."

Глен Кук

Сладкозвучный серебряный блюз

Орнот

Утро добрым не бывает. С этого дня точно.

Орнот вскочил обливаясь холодным потом, кровь стучала в висках, а сердце колотилось так, что того и гляди сломает рёбра. Шэд поднял голову, зевнул во всю пасть и уложил голову обратно на колени советника. Кошмарный сон — в котором он на пару с министром отрезает лицо Бальдеру, все еще стоял перед бегающими зрачками четкой, почти осязаемой картинкой.

— Всего лишь сон, — выдохнул он с облегчением, вытирая тыльной стороной ладони влажный лоб.

Советник убрал рукой лезущие на глаза кудри, и согнал благородным пенделем слюнявую псину. Какого рожна эта безблагодатная скотина дрыхнет в его постели, она же от Бальдера не отходит ни на шаг? И почему над головой какие-то оккультные гравюры, а не привычный пурпурный навес с созвездиями?

Осознание накатила плотной удушающей волной. Мимолетная улыбка сменилась горькой усмешкой, на ресницы навернулись хрусталики слез. Орн накрылся подушкой, ограждаясь от окружающего мира. Ему нужно было выговориться, покричать и дать волю эмоциям. Слишком часто он в последнее время хныкал, слишком часто жалел себя, но иначе бы он сошел с ума.

Смахнув с щек соленую влагу, Орнот шмыгнув носом заставил себя слезть с перины пухового одеяла. Слезть, дабы забыть этот кошмар, забыться самому и в этом ему поможет его лучший друг — алкоголь. Вот уж кто его всегда поймет и никогда не осудит.

Бутылка «Юдоля» пришлась как нельзя кстати. Знаний Орна о вине хватало, чтобы отличить красное от белого и «Юдоль» проходил по второму пункту. На вкус сухое, в меру терпкое и водянистое, недостаток танина с лихвой компенсировался легкостью пития. Подобное присуще сорту совиньон, ну, Орн полагал, что это совиньон, так как других сортов не знал в принципе. Такого винишка литр прикончишь и не заметишь. Орн откупорил ее на столе, затем нацедил добротный глоток в собачью миску. Шед выступал личным дегустатором, если что, его не жалко. Псина к счастью или не очень, осталась жива и выхлебав все без остатка, радостно виляя хвостом побежала метить шторы.

— Тебя, похоже, и лопатой не убьешь. — Процедил сквозь зубы Орн, краем глаза замечая маленькое красное пятнышко на столе. Режущее глаз пятнышко, заставляющего его нервозно трястись. Советник поплевал на помятый рукав пропотевшего камзола и принялся с яростным тщанием изгонять пятно с поверхности стола. В итоге размазывая его по ткани одежды, лишь ухудшая ситуацию.

— Твою мать! — чертыхнулся Орн, просто поставив бронзовую чашку с фруктами на липкое пятно спекшейся крови.

Нужно было отвлечься, успокоить рвущиеся наружу сердце. Он не придумал ничего лучше, чем чтение. В годы войны литература была единственной отрадой и лучшим успокоительным. Не считая вина, разумеется.

Орн подошел к книжному шкафу, над котором в уголке сидела каменная писки и будто бы с осуждением за ним наблюдала. Аккурат рядом стояло здоровенное зеркало в пол. Он мельком взглянул на себя — замученный, с опухшими красными глазами, спутанными кудрями на голове и вымазанным во всем на свете камзоле. Да уж, видок достойный советника короля. Орн со злостью пнул зеркало, но промахнулся и угодил пяткой по нижнему стеллажу. С полок посыпались украшенные вензелями обложки великого прозаика и знатного сердцееда прошлого века — Амитто Дэ Мура. Орн бережно подобрал книжку с привлекательным названием «Гаруспик любви — издание первое» и раскрыл ее на первой странице. Кожаный переплет приятно грел подушечки пальцев, а страницы ласково зашелестели под легким сквозняком. Фронтиспис изображал седовласого крючконосого старикана с бородавками по всему лицу. Удивительно, почему столь уродливые люди, как правило, превозносят красоту красноречивее всех. Насколько Орн знал, у Дэ Мура при жизни отбоя не было от поклонниц, по слухам, у него целый склад был заполнен письмами читателей. Даже после смерти старика, девушки как одержимые пробирались в его особняк, намереваясь выкрасть замшелые пергаменты, гусиные перья, лоскуты простыни, догоревшие поленья в камине, паутину с подоконника, разбитые бутылки. Некоторые ухитрялись вырезать ножом глиняные аканфы с постаментов обступивших особняк. Грубо говоря, тащили всё, что к полу не приколочено, а что приколочено успешно отрывалось, отламывалось и откручивалось, да что уж там, ночной горшок и тот уволокли. Фанатки были одержимы собственным кумиром, и каждая из них считала своим священным долгом отжать сувенир на память. Не удивительно, что в одно время рынок был заполнен «артефактами» из особняка Дэ Мура, одних только зубов великого поэта на прилавках можно было сосчитать более полутора сотен. Это несколько ставило под сомнение честность местных дельцов, но то уже лирика.