— Тогда дерьмо, — пожал плечами король.

— Какьое забавное звучьяние, — Кири приложила кончик пальца к своим пухлым губкам, — в Цилии дьермо означяйет дьеньги.

— В этом наши страны очень похожи, любимая.

— Исключая некоторую, эм, вонь, — выдавил скупую улыбку Орн, — я в полном порядке, телесно, во всяком случае.

А вот ментальное здоровье под большим вопросом.

Они обменялись взглядами, и только тогда Орн заметил позади королевы титанически огромного верзилу с широким ятаганом, убранным за сапфировый пояс. Пожалуй, это был не только самый здоровый, но и самый черный человек из всех, кого когда-либо видел советник. Таким как раз место в шахтах, но никак не рядом со столь высоко светскими особами.

— Вам пригльянулся мой слуга? — Кири кивнула в сторону. — Язьик Пустыньи — искусный любьовник, воспитанный в гарьеме моего отца, и если совьетник желает провьести ночь с ним, то я не бьуду возражьять.

— Чего? — наверно Орн скорчил такую гримасу, что Кири невольно прыснула в кулачок. — Я не по этим делам, миледи, — запнулся он, — то есть, Ваше Высочество.

— Прискорбно жьаль слышьять подобное, мне показалось, ви ему приглянулись, правда, Язьик? — Под буравящим взглядом черного верзилы с тяжелой челюстью, Орнот казался еще меньше, чем был на самом деле. И взгляд этот не предвещал ничего хорошего. Так обычно не на объект своего плотского вожделения, а на свиную тушу. Секс? Нет. Вот отрубить башку — всегда пожалуйста. Вероятно, из всех инструментов за поясом Языка Пустыни в ход чаще шел ятаган, нежели остальное.

— Орн, не стесняйся своих желаний, — подначивал Бальдер, — будет прискорбно отправиться в мир иной девственником.

Помирать Орнот не собирался. Не сейчас, не девственником, не в ближайшее и отдаленное время тоже.

— Заньятно, — королева оценивающе осмотрела советника, как диковинную зверушку в зоопарке, — Оазис надьежд моих, — обратилась она к Бальдеру, — я би хотьела побьеседовать с тобьой наединье. Без льишних глаз и ушьей.

— Но…

— Будь так любьезен, мой дорогьой супруг, — голос Кири хоть и был нежен, но не терпел пререкательств.

— Разумеется, — Бальдер стиснул зубы. Улыбнулся и покорно последовал за своей королевой. — Еще увидимся Орн, — бросил король, — нам тоже нужно будет переговорить. С глазу на глаз.

Орн судорожно выдохнул, облизав пересохшие губы. Сердце с самого момента пробуждения силилось выломать грудную клетку и сбежать в более спокойное место. На кладбище, к примеру.

«Какого Зверя тут происходит? Бальдер жив? А эта, эта Кири, когда она успела прибыть сюда? Ничего не понимаю. Точно, нужно было попросить Бальдера освободить Эрсуса, это ведь какое-то недоразумение, он ведь ни в чем не виноват. Мы… мы ведь не убивали короля! Он жив! А Джин, куда она подевалась? Она, она точно знает, что случилось, может, это все был дурацкий розыгрыш над глупым советником, а? Хах… не, тут же прошел форменный АД, будто сам Зверь вырвался из

клетки космоса! Нес ветер смерти по залам священного места, топя его в крови. Похоже, это все сон. Дурной, глупый сон».

Другого объяснения Орнот попросту не имел.

Голова шла кругом, ноги сами подкосились, и Орнот присел, опираясь спиной на разгруженную телегу. Точно такую, в которую погрузили Бальдера три дня тому назад. Он зажмурился, уперев тыльные стороны ладони в глаза, пока на узоре закрытых век не поплыли черные пятна.

«Может, и резня это чушь собачья? Всего лишь ритуал Искупления и коронации. Постановка?»

В качестве своевременного ответа Орн услышал приближающиеся шаги и обрывок речи: «Грузи». Тележка сзади качнулась под весом, колесо легонько взбрыкнуло в колее. Чья-то порубленная рука без половины кисти с торчащей из запястья костью свесилась аккурат над плечом советника, забрызгав ворот камзола черной кровью.

— Блядь! — Орн отпрял в сторону, и только сейчас, выпрямившись во весь рост, он все понял. Поле возле Dominus Vita вплоть до края озера было заставлено тележками с ранеными, убитыми. Сбоку примастился полевой госпиталь, солдаты продолжали носить раненых сквозь распахнутые двери собора, чей пол сейчас имел зеркально рубиновый оттенок. И тучи, мрачные тяжелые облака над головой были ничем, по сравнению со стаей ворон, вихрем кружащей над всеми.

Мартин

В воздухе царила до боли в суставах знакомая атмосфера. Атмосфера войны. Вернее будет сказать — ее последствий. Вкус железа и мертвечины витающий в эфире. Оттенки красного на знаменах и лужах стылой крови. Цвета серого на холодных камнях и лицах погибших. А так же шум: ругань солдатни, кашель и тяжелые вздохи раненых, все под угрюмый аккомпанемент карканья пернатых падальщиков. Для полноты картины, не доставало трупных ям и костров, поднимающих столпы огня до небес, опаляя его до чернильной копоти. Но ведь еще не вечер, правда?

«Сука!» — в сердцах воскликнул Мартин. Он был зол, по-настоящему. Никогда раньше в нем не бурлило столько ярости и желчи. Желудок забурчал, кислота подступила к горлу, обжигая язык. Шифр сплюнул на землю рядом с железным поддоном; заваленного горкой пропитанных раствором и кровью бинтами. За что на месте получил презрительный взгляд со стороны лекарей, которые не покладая рук вытаскивали с того света ни в чем неповинных граждан. А таких уж неповинных? На самом деле уже не важно.

— Попрошу ходить аккуратнее, — врач отер рукавом, выступивший на лбу пот, оставив над бровями кровавый росчерк, — понимаю, навык отнятия жизни у вас развит несравнимо лучше, чем у кого-либо из нас. Но мы тут жизни все-таки спасаем, потому будьте добры, идти туда, где ваши таланты более пригожи.

— Извините, — бросил Мартин, тряхнув головой. Впервые его тактично послали на хер и он был с этим согласен, — наверно слишком устал, впредь, буду внимательнее.

Внимательность. Да, пожалуй, ее ему и недоставало все это время. Он устало наблюдал за тем, как хирург сшивает разорванную кожу пациента. Пронизывает иглой плоть, стягивает ее и делает новый виток, оставляя длинный и уродливый рубец. У Мартина в душе тоже зияла свежая рана, вот только никакими нитками ее сейчас не сошьешь.

Печаль. Такое странное и чуждое чувство, которые сжимается вокруг сердечной мышцы, опоясывает его, точно шипастая терния и режет, режет, режет.

Погода будто почувствовала это, нагоняя тяжелых туч с горизонта, промозглым октябрьским ветром. Как по театральному драматично.

— Хреновый денек, не правда ли? — Ифан бледным призраком очутился подле Мартина. Шорох держался за бок, прикрывая рукой свеженький шов.

— Для кого же? — невесело усмехнулся Мартин, окидывая взглядом небольшую полянку, превратившуюся в окрестный морг.

— Для нас. Для Dominus Vita. Или теперь по чести будет наречь собор Dominus Mors?

— Честнее, — кивнул Мартин, не оборачиваясь к собеседнику, — только нахер никому честь тут не уперлась.

Честь это то, чего мужчина должен лишаться вместе с жизнью, говорил его отец. А теперь Мартин попирает собственный незыблемый догмат, вот так запросто, вслух. Ощущение словно предал свои принципы, идеалы, и родню в придачу. Но вместе с тем освободился от сдерживающих внутреннего зверя моральных уз. Гадкое в своей откровенности чувство.

— Философия победы, — согласно кивнул шорох, — будут какие-либо указания в дальнейшем? Пленников больше не осталось, — щелкнув шеей, добавил, — а те, что остались, способны только срать себе в штаны. Мы малость перестарались, особенно с последним. Не стоило отрубать ему член, как по мне.

Не стоило, и Мартин прекрасно это понимал. А еще он прекрасно понимал, что не профессионально заниматься дознанием на эмоциях. Иначе есть риск проломить череп даже тем, кто с охотой деревенского дурачка сделает и выболтает все, чего ты только пожелаешь. Это как со шлюхой в борделе, всего лишь вопрос цены. В данном случае цена это его здоровье. А с ним люди, как показывает практика, расстаются с большой не охотой. Отрывают от себя, можно сказать.