Он повернулся ко мне, посмотрел с прищуром.

– Ты живёшь в неправильной стране, Рашечка. Тебе в гендерную надо! Ты настоящая женщина по сути своей, но пока этого не осознаёшь. Тебе стало интересно, и ради своего интереса ты сейчас готова вскрытие мне сделать, не особо заботясь о моём личном пространстве, хоть тебя в школе правилам и учили-переучили, и по личному пространству у тебя точно было двенадцать, как и по большинству других предметов.

Он замолчал, глядя на меня в упор. Ждал. А у меня внутри всё рухнуло: он был ещё и телепатом, и это тоже скрывал, как и свой возраст, потому что телепатов, говорят, держат в отдельных резервациях, чтобы они мир не поработили. Я невольно шарахнулась в сторону.

– Да не пугайся ты, не телепат я никакой. Проверяли вдоль и поперёк, уж будь спокойна – телепатов не отпускают. Когда живёшь почти два века, поневоле знаешь, о чём думают другие люди. Когда ты выглядишь на двадцать, все хотят тебя поучать и делают это регулярно. А когда поучают, то рассказывают, как они думают, что в их понимании равносильно тому, «как жить надо». И с годами обрастаешь «телепатией опыта», – успокоил он.

– Двести? – переспросила я, не веря своим ушам.

– Я футболку сделал себе с надписью «Мне скоро 200» на груди, а сзади «Идите в…» И каждый понимает это, как хочет.

– Но ведь это так прикольно! Ты всё время провоцируешь всех вокруг. Они думают, что ты пацан, а ты им раз – и сюрприз! И они такие: «Вау»! – представила себе я.

– Вот ты точно описала сейчас всю мою жизнь. На десятый раз надоедает, на двадцатый бесит, на сотый разрывает на части. Б-у-у-у-м! Взрыв человека, полетели клочки салютом! На мне три операции для старения, а я всё равно выгляжу как ребёнок до тридцати лет.

– Я не ребёнок, – огрызнулась я, понимая, кого он имеет в виду.

– Ребёнок! – упрямился он.

– Скажи это судье! – не унималась я.

– И скажу. И пойму, какого хрена эта сука тебя сюда затащила! Потом. У меня на это ещё знаешь сколько времени? Вот и я не знаю.

Женя злился, ему было неприятно обо всём этом говорить. Я пожалела о своём любопытстве, но было слишком поздно.

– Знаешь, что самое «прекрасное» в этой ситуации? Не я себе себя выбрал! Мои родители когда-то подписались на этот эксперимент. За это им обещали денег, а ещё учить меня, лечить, растить и дать мне самое лучшее, что будет в мире на тот момент. И мне всё дали! Я рос в специнтернате с такими же, как я, жертвами родительского желания дать детям «всё самое лучшее», и некоторые из моих одноклассников растекались лужей прямо на уроках. Представляешь? Сидел рядом ребёнок и вдруг начинал плавиться на глазах у одноклассников, и, пока врачи бежали к нему на помощь, он уже успевал превратиться в лужу под партой, в которой штанишки плавали, а ты успевал промочить в ней ноги! Я ноги промочил в своём лучшем друге! Мне было лет двенадцать, а ему даже не знаю сколько: нам запрещено было называть свой возраст, да мы его и не знали. «Нестабильная структура».

– А ты маму-то видел вообще? – спросила я.

– Да. Как она плакала потом! Ты не представляешь, как она обо всём жалела, старалась выкупить меня из этой программы. Мамы, они такие – они как лучше хотят.

Он осёкся, замолчал. Взял себя в руки.

– Я тебе наговорил тут столько лишнего, что столбики со мной ты теперь будешь считать целую жизнь! – сказал Женя серьёзно.

– Хорошо, Горец, – выдохнула я, потому что всё это становилось уже как-то слишком. – Пойду я к себе, пожалуй, поучусь мусорному уму-разуму.

– Доброго тебе учения, Скалолазка!

Горец и Скалолазка – хорошо у нас получилось.

Через неделю я закончила почти весь курс общего обучения и была готова приступать к профессии. В чатах меня блокировали всё реже. Я овладела искусством иносказания, научившись говорить очень общими и завуалированными фразами: приличная погода, многообещающее будущее, время моего возвращения можно уточнить в экослужбе. О том, как тут всё устроено, рекомендовала смотреть фильмы в открытых источниках, и называть резервацию я стала «мой курорт», что явно нравилось цензорам. Друзья просили фотки – отправляла себя в маске на фоне хромакея[14]. Однажды в ответ на очередное селфи они написали, что я зазналась и теперь за людей их не считала, даже простейшую просьбу выполнить не могла. Я читала и улыбалась. Какие же они там ещё маленькие!

С тех пор как у меня появились связь и Горец, жизнь наладилась, и резервация уже не казалась мне местом, невозможным для существования. Как мало мне было нужно для счастья! А ещё, пожалуй, то, что я немного привыкла к запаху, и каждый день по чуть-чуть занималась лазанием, без скал, правда, а лишь по стенам своей комнаты и тренажёрного зала. В качестве зацепов использовала плинтуса, розетки, выключатели и фурнитуру шкафчиков. Однажды напугала оператора и робота-уборщика до полусмерти. Они вошли, а я в углу сижу, под потолком, выносливость в ограниченных условиях тренирую. Ругали, что пачкаю стены. Согласилась и надраила свои Скалолазкины ботинки так, что они стали чище рук. Тогда принялись ругать за то, что порчу отделку. Я изучила нормативную базу по пользованию зданиями и сооружениями и написала письмо в службу эксплуатации, что никаких злых намерений не имею и мне нужна база для занятий, чтобы поддерживать спортивную форму. Дайте такую базу, или скажите, где можно, или буду везде лазать! Замолчали, больше меня никто не трогал – закон был на моей стороне.

Мама отправляла мне видео с боями Мура и Джеки, интернет-перебранки с братьями цензура пропускала на ура – мои близкие стали ближе.

Общение с друзьями свернулось как-то само собой: они, как прежде, были заняты курсами, фильмами, путешествиями, но их мысли стали казаться мне наиглупейшими. Да, они были правы: я зазналась и считала себя взрослее и умнее. А разве могло быть иначе, если почти месяц я мариновалась в одной консервной банке со взрослыми, а моему лучшему другу вообще под двести лет? О чём я раньше думала, писала, какие глупости обсуждала с ними? Историю сообщений читать страшно! «Поскорее бы вырваться из-под опеки, подальше от родительских глаз. Уеду учиться, выброшу телефон и забуду номер, так надоело»! Неужели такое могла писать я?

Каждый день я взрослела на год, так мне, во всяком случае, казалось: училась, узнавала резервацию, новых людей в карантине, защищала свои права, ошибалась и исправляла ошибки. Я постаралась сойтись с Эммой в блестящих туфлях: равенство полов – это хорошо, но женщина женщине всё равно нужна, тем более что её поведение забавляло и притягивало меня. Улучить момент, когда она была без ухажёров, никак не удавалось: утром её уже ждали под дверью, а когда один не выдерживал, его сменял другой, потом третий. Иногда всей компанией человек из пяти они что-то обсуждали. Мне было неудобно влезать в их разговоры, но по упрямству у меня, как известно, был высший балл. Однажды я подошла к ней после завтрака и решительно спросила:

– Эмма, я могу с вами поговорить? Наедине?

– Разумеется, деточка, – ответила она вежливо, показала глазами ухажёрам на дверь, и они покорно удалились. – Что случилось?

– Ничего себе! – искренне восхитилась я. – Когда мне говорили, что гендерные женщины могут управлять мужчинами одними глазами, я не верила. «По мановению ресниц».

– Ну что вы, – усмехнулась она, – иногда достаточно подумать, и всё исполнится! Женщины властны над мужчинами. Гендерные женщины. Так что вы хотели?

Она явно забыла, как меня зовут, и была так старомодно мила, что боялась переспросить.

– Я Ирина, я тут совсем на новеньких и не понимаю, как вести себя, как общаться. А вы очень уверенно держитесь. Хотела у вас совета попросить, – ответила я откровенно.

– Что ж, Ирина, вы угадали. Какая вы проницательная! А так молоды, что по вам и не скажешь! – не поскупилась на похвалу Эмма и продолжила с большим достоинством в голосе: – Я не в первый раз здесь и вернулась сюда осознанно, как и те, кого вы видите рядом со мной.