Везли отбывать троих: меня и двоих мужчин неприглядного вида. Лысоватого кудрявого, лет пятидесяти, и молодого, нахального, покрытого татуировками с ног до головы, который всё время препирался с сопровождающим: то хотел покурить расслабляющие стики, то выпить «успокоительное», чтобы уснуть в поезде. Ему объяснили, что если так и дальше пойдёт, то придётся «отбывать» не в резервации мусорщиков, а в других, «менее комфортных местах». Молодой человек ответил, что именно этого и добивается и в «мусорку» не поедет ни за что. Сопровождающий вызвал кого-то, татуированного забрали, и дальше мы ехали с кудрявым совершенно молча. Путь был долгим, и даже на суперстреле со скоростью в 800 км/ч занял почти сутки. Поезд не ехал, скорее, летел, значит ни в окно глянуть, ни в последнем вагоне постоять, провожая глазами рельсы, как было можно в старом медленном поезде. Скука. Кофе плескался у самого моего горла – не уснуть, пришлось развлекаться кино и компьютерными игрушками.

– Дальше автобусом, – объявил сопровождающий, когда мы вышли на конечной.

На улице встретило жуткое пекло и унылый пустынный пейзаж. Ещё почти полдня ехали на обычном автобусе, а когда пересели в машину службы исполнения наказаний, впереди уже виднелись мусорные горы и много-много столбиков дыма, словно привязывающих землю к небу. Невзрачная картинка! Кондиционер нагнал в салон холода, и сопровождающий хотел выдать мне страшненькую форменную куртку цвета хаки с надписью «ЭкоЛогика». Я отказалась, достала свою универсальную суперлёгкую куртёнку, укуталась в неё. Всю жизнь терпеть не могла невзрачные вещи и места. Затосковала по уютному дому, любимой маме, хвостатому Джеки, ссорам с братьями, своей вечно неубранной комнате и несерьёзным друзьям-студентам. Ещё не доехали, а я уже заранее ненавидела это место!

Деревьев по дороге совсем не было, была только выжженная степь и мусорные нагромождения вдали. Зрелище напоминало унылые ландшафты из фильмов-апокалипсисов, где на Земле случается катастрофа и потом остаётся вот это. Я читала, что общим решением под резервацию было отдано место, признанное малопригодным для людей, а для гниения мусора – наоборот, наилучшим из-за жаркого лета и отсутствия настоящей зимы, а также наиболее экологически безопасным за счёт удалённости от водных покровов планеты. Это место раньше называлось Голодной степью и при прошлом разделении мира принадлежало Узбекистану и Таджикистану. Люди здесь тогда не выжили, сбежали, а мне придётся выжить. Я вздохнула, уткнулась в телефон и, чтобы хоть как-то развеяться, уровень за уровнем лопала шарики. Они, взрываясь, награждали меня салютом из ярких брызг; степь же тянулась до самого горизонта, однообразная и унылая. Когда мы подъехали ближе к резервации, оказалось, что горы эти ещё и были окружены высоченной бетонной стеной. Над воротами красовалась надпись: «Добро пожаловать на территорию независимых архитектурных решений и человеческих проявлений, свободную от виртуальных миров».

– Не бойся, эти стены не от людей, – успокоил сопровождающий, увидев мои огромные глаза.

– А от кого? – спросила я, и глаза мои ещё больше округлились от страха.

– Узнаешь в своё время, – усмехнулся он.

Въезжали мы странно – через три шлюза. Заезжали, ворота за нами закрывались, светофор горел красным, по земле бегали красные лучи, под машиной шарил робот; потом загорался зелёный, и нас пропускали в следующий бокс, где процедура повторялась, словно мы какие-то суперпреступники и могли провезти с собой невидимую контрабанду. У меня осталось несколько запрещённых булок с корицей, и я забеспокоилась, как бы их не нашли при такой серьёзной проверке. Но нет, наши вещи интересовали мало. Их всего лишь просветили рентгеном на ленте и вернули.

После третьего шлюза ничего не изменилось: вокруг снова была степь, только стена осталась позади нас, а горы со столбами дыма немного приблизились. Я хотела открыть окно и высунуться, но не смогла: окна были заблокированы наглухо. В унылом пейзаже не за что было глазом зацепиться. Я машинально проверила смартфон и, к своему удивлению, нашла в нём полную интернет-сеть. Но ни одного мессенджера, ни одной соцсети, ни одного форума – ничего мне не было доступно. Я могла гулять по сайтам, читать, смотреть, могла даже написать, но сообщения не уходили.

– У меня что-то с сетью, может быть, нужен специальный доступ? – спросила я у сопровождающего.

– Нет, здесь такие правила. Отсюда нельзя свободно выходить в глобальную сеть, – ответил он.

– Совсем? – испугалась я.

– Да, нельзя от слова «совсем». Это резервация. В резервациях правило: общение идёт на уровне резервации, остальное – под контролем цензуры. Нельзя выходить за пределы инфополя, иначе всё может перемешаться. Здесь соблюдают чистоту интернет-зоны. Приедете, оформитесь, вас идентифицируют, и сможете общаться, но под контролем, – объяснил он.

– Здесь? Чистоту? – недоумевала я.

– Да, кстати, в директории, в принципе, соблюдают чистоту, в том числе чистоту интернет-зоны. У вас будет возможность в этом убедиться, – заверил сопровождающий.

– А как же я напишу маме, что добралась хорошо? – спросила я.

– Ей сообщат, – пообещал он.

В этот момент я почувствовала себя настоящей бесправной заключённой. Уткнулась в телефон и стала читать слёзные посты про то, как меня провожали, как друзья будут ждать и скучать. А потом была история, как они вечером «отвисали» на вечеринке с салютом. О том, что салют был в честь меня, не было ни слова. Да, всё стало понятно: инфоповод с моими проводами был исчерпан. Был человек – и нет человека. Как сетевая дружба, которая без привязанности – срочно подписываемся на другого. Я теперь была недоступна «глаза в глаза» и превратилась для них в непонятного далёкого человека из сети, друга по переписке.

Когда вдоль дороги стали появляться дома, надпись на въезде про независимые архитектурные решения обрела смысл: непонятной формы низкоэтажные сооружения из прозрачных зелёных, коричневых, бесцветных кубиков с застывшими в них консервными банками, пакетиками, блёстками или цветами. Скорее детские поделки, чем настоящие дома. Рядом с ними стояли вполне себе обычные бетонные коробки, тоже невысокие, но с оконными рамами от старого поезда, и тут же были домики из бутылок с окнами-иллюминаторами. Никакой единой архитектурной линии сохранения городского ансамбля – кто во что горазд. Немного деревьев, опять же разных, натыканных бессистемно. Полная композиционная анархия на фоне горы, над которой кружили стаи птиц.

Это место больше не походило на последствия апокалипсиса – теперь это был рисунок ребёнка с богатой фантазией или сумасшедшего взрослого. Мультики такие любят делать, за гранью реальности, из ярких пятен и неправильных форм. Хотя, может быть, после вселенской катастрофы все сойдут с ума и всё станет именно таким? Кто знает… Вскоре мы выехали на улицу из землянок: земляные холмы без крыш, покрытые зелёной травой, только с входами и окнами прямо в газоне. Норы.

– Улица Экологики, почти приехали, – радостно воскликнул сопровождающий.

В конце улицы Экологики нас с кудрявым ждало серое унылого блочного типа здание из прошлых веков. Кудрявый был этому несказанно рад. Но когда открылись герметичные двери машины, меня передёрнуло от резкого слезоточивого запаха. Сопровождающий сразу выдал маску с фильтром, похожую на намордник. Ни он, ни мой соратник словно не слышали вони, характерной для мусорной свалки, смеси органического разложения и гари, витающих в тёплом воздухе. Или зачем-то делали вид, что не слышали…

– Уважаемые вновь прибывшие! – обратилась к нам женщина лет шестидесяти, которую полнила некрасивая форма экослужбы с юбкой-карандашом и заправленной в неё рубашкой отвратительного блёклого зелёно-жёлтого цвета, напоминавшего выжженную степную траву. – Хотя к вам, Антуан, это вряд ли можно отнести. Но если вы решили вернуться к нам таким путём, то придётся пройти всю процедуру вновь.