Мария Волощук (МахОша)

Если и есть где-то ад, то он расположен на мусорной свалке.

Меня часто спрашивают, почему вдруг поэтесса оказалась на мусорной свалке? Зачем заниматься таким неприятным делом: изучать строение мусорных заводов, особенности эволюции крыс, разложение пластика, состав мусорных газов и грязное Средневековье – вместо того, чтобы писать стихи о любви и рисовать прекрасные розы? Ответ прост: поэтесса живёт на планете Земля, которой уже четыре с половиной миллиарда лет. Человечеству же всего несколько миллионов лет. Мы здесь совсем недавно, по вселенским меркам. Людей становится всё больше и больше, потому что планета щедро делится с нами своими ресурсами. Мы же перекраиваем её по-своему: перегораживаем и разворачиваем реки, растим горы из мусора, коптим небо ядовитыми выбросами, качаем нефть, вырубаем леса, истребляем целые виды животных, птиц и растений, полагая себя хозяевами мира. Хорошие ли мы хозяева?

Эта книга о событиях, которые могут произойти на Земле в недалёком будущем, если мы сейчас не начнём заботиться о прекрасном месте, где нам посчастливилось жить.

Да, роман «Директория «Мусорщик» далёк от изящной поэзии. Рассказать о таких событиях можно только в прозе. На страницах книги Вас ждёт совсем другой мир, уже переживший экологическую катастрофу и установивший для «хозяев»-людей новые правила игры. Вот только люди там по-прежнему несовершенны, и безумие их страстей разворачивается в романе на огромной мусорной свалке, ставшей не только скопищем отходов, но и местом жестоких преступлений.

Я говорю о мусоре и рисую мусор, потому что очень хочу, чтобы мои правнуки могли позволить себе писать стихи о любви и рисовать прекрасные розы.

МахОша

Меня судили. Приговор звучал сурово: «Не менее трёх месяцев исправительных работ». Ну кто, кто просил лезть, вмешиваться? Заставили бы прочесать все эти кусты граблями или назначили пару недель с метлой и сдачу экзамена по экологической безопасности, так нет же – от трёх месяцев, как рецидивисту, по высшей планке! Год жизни теперь придётся «пропустить». В университете программу не догонишь, работать придётся, потом на тот же курс возвращаться, если возьмут ещё. Все планы были разрушены парой глупых фраз, чтоб их…

Когда с нашей дружной компашкой случилось, наконец, совершеннолетие, отмечать придумали все разом одно всеобщее безвозвратное взросление, подтверждённое документально. Мы к тому времени были уже такие «взрослые» и «видавшие виды», что осознавали ясно: наотмечаемся до беспамятства, поэтому предусмотрительно сняли коттедж в горах, подальше от людских глаз и возможности встречи с другими, ещё более совершеннолетними «людьми в форме». Нет, маловато оказалось опыта: я и представить себе не могла, что в лесу тоже камеры понатыканы повсюду. На суде мы смотрели кино, достаточно качественное, чтобы разглядеть, как из окна нашего суперэкологичного электромобиля высовывается моя рука в клетчатой рубашке с отворотом и на ходу выбрасывает бутылку в придорожные кусты.

Позицию адвоката, что такая рука может быть у каждого, и клетчатых рубашек полно, и именно такое кольцо после выпускного получили шестьдесят два человека, и маникюр такой нынче в моде, судья назвала устаревшей и очень слабой. Адвокат с ней согласился: «Слабая позиция», и покраснел, как нашкодивший пацан. Старорежимная болтовня ничто в сравнении с анализом ДНК. Судья похожа была на справедливую учительницу, а мы все: и общественный обвинитель, и адвокат мой, и тем более наша совершеннолетняя команда – как будто выпускники школы жизни. Она резонно предложила сделать анализ ДНК, но стоимость его в случае подтверждения вины будет возложена на ответчика. Делать нечего – нужно было платить за то, что всем и так понятно: моя рука, моя бутылка, мой бросок. Я отказалась от анализа и во всём призналась. Стыдно было безумно: с детства азы экологической безопасности нам в голову вбивают накрепко. А мне и вбивать не надо: я дошколёнком ещё по дороге из садика домой весь сор собирала. Мама не радовалась, конечно, испачканной одежде и нашему вечно переполненному мусорному контейнеру, но мирилась с уверенностью ребёнка в том, что весь мир принадлежит ему, как и всем людям, а значит надо содержать его в чистоте. Почему я так сглупила в лесу – не понимаю до сих пор. Скорость, ощущение свободы, желание нарушать – да не было этого ничего! Помутнение какое-то секундное и всё: бутылка полетела в окно наперерез моей жизни.

Судья, казалось, хотела бескровно пожурить и помиловать. Оставалось смириться с позором и немного подождать, но мама не выдержала и после моей покаянной речи прямо с места выдала:

– Простите ребёнка, пожалуйста. Он больше так не будет!

В зале захихикали; стало совсем стыдно, что со мной, как с маленькой, и я теперь тоже раскраснелась вместе с адвокатом, а судья, спрятав улыбку за каменной маской серьёзности, изрекла строго:

– С места высказываться запрещено! Если вам есть что сказать, попросите слово!

Мама зачем-то послушалась, попросила слово и сразу же растерялась. Не станешь ведь говорить под протокол: «Простите, пожалуйста…» Глупо, такое только с места можно выкрикнуть. Это она потом нам объясняла, дома уже. А тогда из мамы под протокол потекли всякие умные слова:

– Уважаемый суд, уважаемые участники процесса! Много лет назад был внедрён стандарт, благодаря которому многие упаковочные материалы, включая банки, бутылки, пакеты, производятся из специализированного биоматериала, – мама начала так, словно выступала на симпозиуме по проблемам мировой экологии. – Они не только разлагаются в течение трёх лет полностью, но и являются неплохим экологически чистым удобрением.

Зал притих. Одинокий журналист, ошивавшийся без дела в ожидании хоть чего-нибудь, способного стать новостью, встрепенулся, начал записывать и фотографировать. В глазах адвоката я без труда прочла рекомендацию: «Не делай этого, остановись!», но маму несло безудержно туда, где, как ей казалось, всех нас ждут прощение, понимание и «многая лета» счастливой жизни.

– Угроза превращения планеты в мусорную свалку давно миновала, поэтому назначение срока исправительных работ за брошенный на улице мусор можно считать пережитком прошлого. Ребёнок… – тут мама запнулась, исправилась. – Ответчик, таким образом, не только не мусорил, он своими действиями удобрял придорожные кусты. За это не наказывать – поощрять нужно! Я прошу не судить строго за проступок и ограничиться предупреждением.

После таких слов мамы, судье, как я понимаю, не оставалось ничего иного, как осудить ответчика, то есть меня, по максимуму, чтоб никому неповадно было «кусты удобрять». До маминого спича содеянное мной было невинной шалостью, заслуживающей «а-та-та», метлы и подручного уличному уборщику на пару дней. А теперь с её подачи превратилось в «опасную тенденцию нарушения свода законов, правил и стандартов». Прецедент изменения позиции судов по вопросу экологической безопасности создан не был. Местные газеты подтвердили, что «всё в порядке и каждый поросёнок получит по заслугам». «Не сорить» – осталось в основе правил добропорядочного гражданина планеты Земля, а я получила три месяца исправительных работ с исполнением наказания в директории «Мусорщик» и противное прозвище «Удобрительница» в газетах.

«Вот пусть поедет и посмотрит своими глазами, что угрожает планете из-за таких действий!» Эта фраза судьи войдёт в учебники и станет назиданием потомкам. Мама! Я тебя люблю, дорогая, но ты бываешь совершенно невыносима! Зачем ты вмешалась? Ответом уже ничего не исправить. Тебе и так сейчас плохо, а мне пора собираться «смотреть своими глазами» на директорию «Мусорщик», в которую свезли отходы человечества за много веков.