– Я совсем не против, – заговорил мой молчаливый попутчик с усмешкой. – Вернуться в свой мир таким образом очень даже занимательно!

– Остальное покажется вам менее занимательным! Мы очень консервативны и почти не изменились за год вашего отсутствия, – ответила ему женщина.

– На земляных валах экоулицы трава стала зеленее? – показал свою осведомлённость кудрявый Антуан.

– Стала, – подтвердила она, – но это всего лишь от колоризирующих биодобавок.

– Ну вот, а вы говорите, что не меняется ничего. Трава-то позеленела! – обрадовался кудрявый.

Они болтали так, словно знали друг друга давным-давно. Мне показалось, что про меня совсем забыли.

– Ирина, для вас это всё новое, послушайте внимательно, – словно угадала мои опасения немодная дама. – Сдавайте вещи на досмотр и проходите в карантин. Там вы проведёте двадцать один день. Мы проверим состояние вашего здоровья, назначим места жительства и работы, вы пройдёте обучение правилам поведения в резервации и теоретическим основам будущей специальности.

– Так я всего на три месяца, и поработать почти не успею с таким карантином, – съязвила я.

– Не переживайте, всё вы успеете. Три месяца – это имеются в виду полностью отработанные дни. Дороги, карантины, выходные, болезни и прочие неприятности не входят в этот срок. Три месяца – это девяносто рабочих дней, вернее, семьсот двадцать рабочих часов. Все ваши!

– Но я же не смогу работать каждый день? – забеспокоилась я.

– Конечно, не сможете! – поддержала служащая. – Это запрещено законом. А здесь так вообще зона повышенной нагрузки и работать можно не больше четырёх рабочих дней из семи, и по семь рабочих часов вместо восьми.

– Так сколько же мне здесь быть на самом деле? – спросила я растерянно.

– Вам сказать календарные дни? – она ввела данные в компьютер и сообщила: – Сто два рабочих дня получается.

Я смотрела на неё и не понимала, в чём подвох? Это и есть примерно треть года. Она по-доброму улыбнулась моему недоумению и продолжила:

– Если брать четырёхдневную рабочую неделю, то это получается шесть месяцев.

– Полгода? – возмутилась я.

Я никак не могла поверить в сказанное! Три месяца по мановению руки фокусника превратились в шесть? Как банковские проценты из-за текста, указанного мелким шрифтом? Обманщики! От возмущения я раскраснелась и взмокла.

– Ну и прибавьте к этому двадцать один день карантина. Надеюсь, экзамен по правилам резервации вы сдадите с первого раза и не продлите себе срок, – продолжала она спокойно.

– То есть? – не поняла я.

– По итогам обучения вам нужно будет сдать экзамены. Во-первых, по рабочей специальности, во-вторых, по правилам проживания в резервации. Только после их успешной сдачи вы сможете приступить к работе.

– Ещё есть плохие новости? – спросила я угрюмо.

– Ну, не расстраивайтесь так! Многие люди живут тут совершенно добровольно, без всякого принуждения! Сюда приезжают молодые, создают семьи, у возрастных жителей прекрасный соцпакет. Это очень комфортная резервация! Я вот в «Мусорщике» уже пять лет, и обратно в большой мир совсем не тянет.

– Я – не вы, – огрызнулась я, обозлившись на дурные вести.

Неожиданно она сменила милость на гнев и посмотрела исподлобья такими же бесцветными, как её форма, глазами:

– Да! Я никогда не швырялась мусором! Я приехала сюда именно потому, что понимаю, как это опасно для планеты, на которой мы с вами живём! Фа-таль-но! Вы же прибыли сюда, чтобы это понять!

– Хорошо, – обречённо ответила я. – Как я смогу общаться с близкими? Маме как сообщить, что всё хорошо?

– Вам уже сегодня установят специальный браузер для работы с нашей сетью. После изучения правил передачи информации во внешний мир вы сможете писать цензурируемые сообщения, – ответила она.

– Цензурируемые? Это как?

– Это значит, что сообщение отправляют цензору, он читает, и если его можно отправить во внешний мир, то даёт разрешение на отправку, а если нет – возвращает вам на коррекцию, – пояснила женщина, всем своим видом показывая, что ей порядком надоели мои расспросы.

– Разве у вас не действуют конституционные права и свободы? – возмутилась я.

– Ещё как действуют. Здесь своя Конституция – устав директории «Мусорщик». Вот его вам и предстоит выучить, прежде чем приступить к отработке срока. Так что, добро пожаловать в карантин! – отрезала она, давая понять, что продолжения разговора не будет.

Булки и газировку у меня изъяли. Смартфон тоже забрали, «на цензурирование». Какой-то дурной сон! Как же хочется домой!

До карантина долго идти не пришлось: меня разместили на верхнем этаже этого же здания, в комнате, похожей на номер студенческого общежития, со всеми удобствами, рабочим столом и компьютером. Этаж, состоявший из одного длиннющего коридора с ровным рядом дверей и огромными окнами с торцов, был полностью в моём распоряжении. Было тихо, словно во всём здании я совсем одна.

На кровати лежал плотно упакованный пакет с гигиеническими принадлежностями, кремами, антисептиками. По запаху это больше напоминало жидкость для мытья унитаза, чем крем для лица. Разбудила компьютер. Он оказался заранее под меня настроен, и на рабочем столе сразу же появилось описание веб-обучений и экзаменов без определения времени и сроков на сдачу. На столе стояла телефонная трубка из древних времён, рядом с ней – список внутренних телефонов «для консультаций по вопросам обучения, питания, медицинского обслуживания, цензуры».

Набрать или ещё потерпеть? Не смогла больше держаться, набрала 003.

– Здравствуйте. Очень болит голова и мутит. Запах невыносимо противный! – пожаловалась я.

– Здравствуйте, вы не беременны? – спросил строгий женский голос.

– Точно нет! – уверила я.

– Тогда это с непривычки, сейчас принесём вам лекарство.

Входная дверь на этаж громко запищала и лязгнула при открытии всего через несколько минут. Ко мне без стука вошла милая молодая девушка-врач, чистенькая, маленькая, с небольшим чемоданчиком, похожим на детский набор «Буду доктором», из которого она достала планшет и необходимые приборы. Пока браслеты и датчики измеряли в моём организме всё, что можно измерить, она изучала данные и скоро знала меня лучше, чем я сама.

– Ничего страшного, акклиматизация, – успокоила врач.

– Разве эта вонь безвредна для людей? – спросила я, без удовольствия наблюдая, как она набирает лекарство в шприц.

– Почти. Метан летит вверх, если его не удерживать, и он не пахнет. Запах есть у сероводорода и органики. К этому привыкаешь. Через полгодика вы перестанете его чувствовать. Вообще, у нас есть правило носить аромамаску, но не все его соблюдают, – объяснила она.

– А как же дети? Их ведь не заставишь маску носить? – поинтересовалась я.

– Детей тут нет, и беременных нет. Здесь разрешено находиться только лицам старше двадцати пяти лет, совершеннолетним.

– То есть всё-таки вредно? – спросила я.

– Для детей – да, для вас, если будете в маске, даже полезно! Вы же руки в рот не тянете? – уверила врач.

– Это чем же полезно?

– Физическим трудом и просветлённой миссией во благо человечества.

Я пригляделась к ней: она не шутила, совсем. Девушка-врач действительно считала, что такая просветлённая миссия полезна для человека!

– Вас сюда за что сослали? – спросила я.

– Меня не ссылали. Отца давным-давно отправили сюда за то, что мусорил. Он, когда вернулся обратно к нам, недолго пробыл за стеной. Всё говорил, что свободы ему не хватает, а потом уехал уже добровольно сюда, навещал нас всё реже, – ответила она. – Мама пробовала поехать за ним, но не могла тут и недели – запах и прочее… И без нас с сестрой ей было плохо. Папа, он из радикальных, с ним непросто.

– Радикальных? Это каких? – не поняла я.

– Поучитесь и поймёте, как тут всё устроено. Там, на горе, радикальные живут как в древние века: нечистоты выплёскивают в канавы вдоль улиц, мусорят…