– Зачем?

– Им так нравится. Они считают, что это свобода, что это естественно и помогает человеку проявляться в его истинной природе и быть здоровым. Они таким образом показывают, что люди превращаются в «чистоплюев», которые погибнут при первой неприятности, когда природа возьмёт своё и больше не будет стерильных условий и бесконечной лекарственной подпитки. А ещё они считают, что нечистоты – очень сильная жижа, и её наличие рядом придаёт человеку могущества, – рассказывала она с явным удовольствием.

– Бред какой. Может быть, они и не моются?

– Нет, радикальные моются. Не моются «грязеверы», и бомжи могут не мыться, но они изолированы ещё выше, почти на самой вершине горы, – рассказывала врач, а я не верила своим ушам.

– Ничего себе. В резервации есть ещё одна резервация? – удивилась я.

– Да, бомжи отделены, потому что опасны, несут на себе много инфекций, насекомых. Это самое крайнее проявление отрицания цивилизации, – подтвердила врач.

– Зачем, зачем, зачем? – воскликнула я возмущённо.

– Я думаю, это психическое расстройство, но считается, что они имеют право быть собой. Здесь это право реализовано в полной мере, и они на особом положении. Мы их не трогаем, следим только, чтобы не рожали детей. Хотя я бы, честно, их отмыла и вылечила, но это моё личное мнение. Действуем мы все в рамках установленных правил, что бы себе ни думали, – ответила она.

– Совсем не понимаю, как можно добровольно на такое идти? Я бы сама в эту вонь не поехала! – призналась я.

– Я сюда приехала совершенно добровольно, – немного обиженно ответила девушка-врач. – Вообще-то укол был с успокоительным, вы уже не должны так остро реагировать.

– Ага! На то, что люди живут в грязи и не моются, я буду остро реагировать, даже если вы мне вколете целую обойму ампул! Наверное, добровольцам за нахождение в этом месте платят кучу денег? – предположила я.

– Нет, нет и ещё раз нет. Ставки тут и правда чуть больше, чем за стеной, но в этой директории идут уникальные разработки, и есть такие болезни, которых нигде в другом мире попросту не найдёшь. Например, здесь сохранился акародерматит, слышали о таком? – объяснила она.

– Нет.

– Чесотка, клещи такие крохотные, которые под кожей живут и ходы там роют, – рассказывала она, словно о чём-то прекрасном.

– Под кожей у живого человека? – я поморщилась от отвращения.

– Да, и я могу лечить таких больных, – и, увидев, что я не разделяю её восторгов по части чесотки, добавила: – Или уникальные эксперименты с крысами, тоже безумно интересные.

– Хорошо, что ваше успокоительное действует. Крысы, чесотка, вонь, тошнота – прекрасное начало, не так ли? – сказала я заплетающимся языком.

– Вы довольно нежны для этого места, – смутилась она своей беззастенчивой медицинской прямоте. – Я пойду, а вы маску носите первое время, пока к запаху не привыкнете, она дезодорирующая. С ней хоть немного полегче будет.

– И очищающая? – комната перед глазами плыла, краски становились теплее, стулья превращались в пуфы, а карандашница на столе – в вазу с цветами.

– Можно и так сказать, наверное. От запахов же очищает, – продолжила она уже стоя в дверях. – Обед вы уже пропустили. На ужин приходите в столовую, она на этаже. Если сможете, конечно…

– Вряд ли, – это было всё, что мне удалось выдавить из себя в ответ, или мне это лишь приснилось.

У меня бывает так, что я просыпаюсь и, ещё не открыв глаза, вспоминаю, что в жизни моей происходит что-то отвратительное. Так было, когда бабушка умерла; после выпускного в школе, когда детство закончилось; после суда. Вот и сейчас я проснулась с ощущением чего-то пакостного, вторгшегося в мою жизнь. Струна напряжения, натянутая внутри, болела и мешала дышать. Маска раздражала: кожа устала от её прикосновений, саднила. Резко сдёрнула её. Меня обдало смесью запахов гнили и плесени. Я поскорее вернула защиту назад, с трудом поборов приступ дурноты. Как же выживать в этой вони? За окном было темно. Привычно попробовала нащупать телефон, чтобы посмотреть время – не нашла. Вспомнила, что его забрали. Сказала: «Свет», но свет не зажёгся. Повторила более отчётливо – темно. Пришлось ощупывать холодную стену в поисках выключателя. Опять не нашла. Босыми ногами пошлёпала по холодному полу к окну, раздвинула шторы, и стало немного светлей. Уличные фонари тускло светили в густом тумане. Разглядела контуры двери. Рядом с ней нащупать выключатель было несложно. Яркий свет резанул по глазам. Оказалось, что рядом с кроватью выключателя не было вовсе. Ночник воткнут в розетку, но, видимо, не работает.

Ещё и это. Я находилась в какой-то непроглядной зловонной дыре с какими-то странными людьми, без телефона, без возможности общения с внешним миром, без друзей, без близких и без света. К тому же откуда-то тянуло постоянным сквозняком, хотя форточки все были закрыты. Затрясло, забралась под одеяло, прижалась к стене, подсунув подушку под спину. Свет оставила включённым; в стене что-то еле слышно подвывало, как в фильме о привидениях. Несколько раз проваливалась в забытьё, но спать не могла. Образы путались в больной голове, картины с текущими по горам мусора нечистотами заставляли вздрагивать и просыпаться. Вот так, наверное, понемногу и теряют рассудок в этой мусорной стране, и уходят потом в гору, и перестают мыться. Нет, я не сдамся без боя, буду сопротивляться этой ловушке, буду мыться, всё время мыться, буду чистой. И я пыталась мыться во сне, но из душа и крана постоянно лились нечистоты. Снова вздрогнула от отчаяния и проснулась. Светало. На часах было 6:03. Завтрак по расписанию в 7:30. Буду собираться.

Открыв душ, долго приглядывалась к воде, чистая ли, нюхала её, и вдруг она закончилась. Попробовала включить ещё раз – вода текла всего минуту! С краном повторилась та же история. Рядом с зеркалом увидела надпись: «Чистая вода – наша наивысшая ценность! Экономьте и берегите воду! Время разового пролива воды – 1 минута, далее 5 минут простоя. Успейте набрать ёмкость для дальнейших процедур».

Рядом с раковиной стоял синий пластиковый кувшин с длинным носиком. «Да что ж у вас всё не как у людей!» – подумала я в отчаянии. Напор был настолько слабый, что минуты хватило ровно на то, чтобы набрать кувшин и уже с его помощью почистить зубы. Минуты хватило на то, чтобы намочить меня под душем, кувшина – чтобы потом немного поплескать на себя тёплой воды, пока я мёрзла в перерывах между её подачами, и главная неприятность: минуты не хватило, чтобы смыть пену. И следующие пять минут ожидания я клацала зубами. Но тут догадалась, что можно доливать кувшин из-под крана, пока я в душе. И ещё я заткнула полотенцем решётку вентиляции, чтобы не так сильно дуло. Стало немного теплее.

После водных процедур я была злая, продрогшая и чесалась, то ли потому, что казалось, будто пена успела ко мне присохнуть, то ли она и правда успела присохнуть. Прескверное настроение усиливалось покрытой мыльными разводами душевой, промокшими тапками, влажным полотенцем, характерным едким запахом антисептика и отсутствием перспективы всё это хоть как-то улучшить. Что, если сказаться больной, немощной, сумасшедшей, наконец – отпустят домой? В таком месте человеку нельзя находиться! Вот если бы эта судья знала, куда она меня отправила за одну экологически чистую бутылку! Это слишком жестоко! Так можно за убийство наказывать или за что-то ещё очень тяжёлое, а за одну экобутылку – нет!

Я рыдала. Когда пришла пора идти завтракать, на зарёванном лице красовался распухший нос, глаза покраснели, веки отекли. Наложила на лицо маску робот-косметолог, и она выдала вердикт, что для приведения этого лица в порядок потребуется три часа. Ну и пусть остаётся, как есть – может быть, у меня вообще аллергия такая или я урод по жизни! Кому какое дело!

– Ой, деточка, какая у вас реакция жуткая! Врачу покажитесь сегодня непременно, чтобы вам лекарство дали, бедняжка, – причитала, глядя на мою зарёванную физиономию, дама с раздачи горячего.