Самым трудным будет подъем по лестнице — надо напрячь силы, чтобы вытащить Артура и не грохнуться самой. А там, совсем недалеко — выход. Главное — там выход.
И как только я думаю об этом, немного воспрянув духом — как в большое в окно, расположенное между двух других на боковой стене, влетает камень, со звоном и грохотом пробивая и стекло и деревянные рамы.
Это похоже на фейерверк, на неожиданное шоу — стеклянные осколки, брызжущие повсюду, резко усилившийся шум людских голосов, долетающий в дыру в окне — и новые удары, новые камни, которые летят внутрь и бьют стекла, осыпаясь вниз шумными водопадами.
Все это происходит так быстро и одновременно так медленно, что на долю секунды я, кажется, успеваю заметить как по стёклам бежит паутинка трещин, перед тем как, потеряв целостность, они осыпятся вниз — а потом просто перестаю что-либо понимать от грохочущих звуков, сливающихся безумную какофонию вокруг нас.
Прихожу в себя, когда Артур прислонив меня к груди и развернувшись спиной к летящим внутрь камням и стёклам, тянет за собой все туда же — в сторону ступеней, ведущего в пристройку. Чувствую, как он болезненно дёргается, не переставая аккуратно, прикрывать меня и перемещаться к выходу — кажется, осколки задевают его. Все происходит так нелепо, так неправильно… Неужели нам мало испытаний на крепость? Неужели придётся даже из котельной выбираться под градом камней и ударов, потому что толпа решила пойти вразнос именно сейчас?
— Пригнись, — говорит он мне, как будто за минуту до этого не шатался, едва стоя на ногах. А теперь — опять берет на себя ответственность за происходящее, хотя, я уверена, в голове у него сплошной туман. Скорее, он действует инстинктивно, на адреналине, как и я всё последнее время.
Артур пригибает меня так низко, как только может, и, нависая надо мной, почти бежит, к железным ступеням — и я за ним, легко попался в его шаг. Вдвоём у нас это получается так слажено, что я снова задаю себе этот вопрос — ну почему все вокруг так против нашей связи? Ведь нам так здорово вместе, мы даже от камней и побоев убегаем синхронно, будто репетировали до этого.
По ступенькам, как бы ни было сложно идти, когда Артура пошатывает, а я еле держу его вес на себе, мы поднимаемся, пару раз споткнувшись, но удерживая друг друга, как можем. Вокруг становится как-то слишком светло — едва войдя в дом, я сетовала на плохую видимость, сейчас же яркие пятна пробиваются даже сквозь зажмуренные веки неприкрытого повязкой глаза — я закрываю его на секунду, чтобы отогнать слёзы и унять жжение. Хватаясь рукой за ручку ведущей в предбанник двери, понимаю, что теперь она действительно горячая, мне жжет не только слизистую глаза, но и кожу ладони… И это… больно! Это на самом деле больно, но совсем не так, как от того, что я вижу, высунувшись из-за плеча Артура — в разбитые окна летят даже не камни, а какие-то… горящие шары. Кажется, народ обматывает камни тряпками и поджигает их концы… может, даже смочив каким-то горючим. Иначе, почему они горят так ярко, как метеориты, мгновенно перебрасывая пламя на все, к чему прикасаются?
Вот вспыхивает покрывало на нашей кровати, бескаркасный диван, покрытый синтетическим чехлом, ориентальный светильник — он горит ярко, как будто свечка, его тонкий плафон сделал из рисовой бумаги, как принято на востоке.
Огонь больше не снаружи, он внутри, ещё немного — и он побежит за нами, по нашим следам.
Как хорошо, что нам осталось совсем немного до выхода — а там воздух, пусть задымлённый и душный, но всё-таки воздух, живой, настоящий, а не эта горячая субстанция. Кажется, я даже ощущаю, как съёживаются мелкие волоски носу, по нему и по гортани пробегает что-то горячее — каждый вдох теперь похож на глоток жидкого огня.
Как только Артур дышит этим — нельзя, ему нельзя находиться здесь, он и так спал в дыму пару часов, нужно быстрее уводить его. Я подтягиваю его к себе — по тому, как снова тяжелеет его тело, понимаю, что он или потерял сознание или вошёл в какой-то ступор, но неважно… Я вытяну его, назло всему этому бедламу вытяну — отчаяние пульсирует в каждой клетке, а вместе с ним приходит злость, дающая новую вспышку активности и открывающая даже не второе, а третье дыхание.
Толкая ногой неплотно прикрытую тяжёлую дверь, ведущую в пристройку, я продолжаю пятиться перетаскивая Артура через порог. Шаг, ещё один — все! Мы с ним вышли из лофта. Вышли! Теперь каких-нибудь десять метров через предбанник — и мы на улице. А все эти, сошедшие с ума, забрасывающие мой дом маленькими фаерболами люди — пусть подавятся. Им всем придётся ответить за то, что они делают. Раз они верят в духов и чертей — тогда они с них и спросят. К каждому из них придёт новый Бафомет, переродившийся из Антошки, который сейчас молча и трагично сгорает в языках пламени. Сквозь открытую дверь, которую не смогла и не успела прикрыть, я все ещё вижу его рога, проглядывающие сквозь огонь, вижу, как отваливаясь частями со стены, опадает на пол инсталляция Вэла.
— Прощай, Антон… Ты обязательно переродишься, вернёшься сюда… и поднимешь каждого из этих мудаков на рога, — серьезно шепчу я, продолжая продвигаться по пристройке задом, разбрасывая ногами весь хлам, попадающийся мне по пути. Это по дороге сюда я его боялась и спотыкалась о него. Теперь я так зла, что готова разнести и растолкать все на свете, любую преграду.
В пристройке больше не темно — когда огнь так близко, темнота отступает, только я этому не рада. И так душно, что Артур, чье хриплое и тяжелое дыхание не даёт мне замедлиться, делает попытку привстать и идти самостоятельно, лишь бы я не тянута его полностью на себе — сейчас у нас нет даже лишней секунды, огонь скоро доберётся и сюда, в комнату, полную пластика. И тогда шансов у нас совсем не останется.
— Вот так, давай, давай, ещё со мной… Ещё немножко, — успокаивающе шепчу я ему, не уверенная, что он меня слышит. — Осталось совсем чуть-чуть, сейчас будет выход. Он должен быть здесь, я знаю… Я же оставляла дверь открытой. Сейчас я найду её.
Последние слова адресованы больше самой себе, потому что моя растерянность только возрастает. Почему этот предбанник кажется бесконечным, почему я никак не могу добраться до выхода? Дыма вокруг так много, что я могла потеряться в замкнутом пространстве и мне становится страшно от мысли, что я просто мечусь от стены к стене, пропуская дверь.
Продолжая вертеть головой, я не понимаю, почему я ничего не слышу с улицы — ни беготни у самого дома, ни шума людских голосов. Гудение и странный, утробный треск идущего за нами пламени доносятся только изнутри, а не снаружи, как было бы, если бы открытая дверь была совсем рядом. Это плохо, плохо, плохо. Мы никак не можем выйти, а огонь уже в соседней комнате. И сейчас он ворвётся сюда, времени совсем не осталось.
— Эмелька!! — громко кричу я, в надежде, что она меня услышит и поможет выйти, понимая, что банально заблудилась в трёх соснах в нескольких шагах от двери, ведущей наружу. — Эмелька! Денис! Эй, кто-нибудь! Да что же это такое, куда вы все делись, куда делся выход!?
И в ту же секунду понимаю, что что-то не то. И дело не в том, что у меня самой уже мутится в голове, так, что комната и наполнившие ее плотные клубы тёмного дыма уже пару раз поплыла перед глазами. А в том, что здесь полностью отсутсвует тяга. Нет ни малейшего движения воздуха. Все вокруг просто нагревается, как в печке, от чего пот валит по мне градом, капает со лба на щёки, стекает по шее и по спине, а кожа рук, которыми я прижимаю к себе Артура становится такой скользкой, что я снова боюсь его не удержать.
К счастью, как только я совсем расклеиваюсь, он снова приходит в себя, тверже становится на ноги и толкает меня вперёд, ещё и ещё, пока я не упираюсь во что-то тёплое — это чувствуется даже сквозь одежду — твёрдое и в то же время слегка гнущееся.
Не проходит и секунды, как даже не сознанием, а каким-то шестым чувством я понимаю — это она. Та самая дверь с чёрного входа, которую я оставляла широко открытой, чтобы мы могли выйти. А теперь она закрыта — этого не может быть, но это так. Она закрыта. Нам нет выхода отсюда.
