Большой накладной карман с больничного халата слетает в одно мгновение — то ли он так кустарно пришит, то ли волнение дало мне силы: правая, рабочая рука у меня перебинтована, зато левая действует ничуть не хуже.
Прижимаю оторванный и смоченный водой карман к лицу и ускоряю шаг. А дышать с компрессом и вправду легче… Надо запастись вторым таким же, для Артура, решаю я и тут же дёргаю за второй накладной карман, который поддаётся не сразу.
Что это? Неужели я теряю силы и злость? Нельзя, нельзя расслабляться, пока мы с Артуром не окажемся подальше от этого ада, пока не будем смеяться, вспоминая всё, через что нам пришлось пройти. Тогда я смогу упасть бесформенной тушкой на диван, буду капризничать и требовать нюхательные соли. А сейчас — я даже не человек. Я робот, у которого есть задача, и ничто не способно остановить его от ее выполнения.
Отвлекшись на эти мысли, кажущиеся мне даже в какой-то мере забавными, я не обращаю внимание на то, как начинает слезиться глаз, не прикрытый повязкой, как все сильнее становятся слышны какие-то крики и шум — так обычно звучит какой-то митинг, когда вместе и одновременно говорит множество людей. Как угрожающе и противно потрескивает трава, не успевшая догореть, а один раз огонь вспыхивает буквально в полуметре от меня, и я очень остро понимаю, что вот он — настоящий хозяин положения— живая стихия, которая здесь гуляет и забавляется. Сначала она прикидывается невидимкой, чтобы усыпить бдительность, а потом нападает, напоминая человеку о том, что он — просто мелкая беззащитная жертва, которая жива только потому, что огонь с ним играет, временно не проявляя своей мощи, страшной и разрушительной.
Не поддаться приступу страха мне помогает только появление человеческой фигуры, которая приближается ко мне сквозь дымный туман.
Кто это ещё? Хоть бы кто-то из своих, из друзей, которых здесь раз-два, и обчелся.
— Теть Поля! Теть Поля, ну наконец-то!
Ура, это Эмелька!
Только сейчас замечаю, что начало смеркаться — поэтому людей сквозь дым узнавать еще тяжелее. Зато слышно отлично, хоть это утешает.
— Пойдем, пойдём быстрее! — буквально напрыгивает на меня она и хватает за руку, прямо за вправленный недавно палец, от чего я, не сдержавшись, вскрикиваю. — Ох, теть Поля! На тебе же места живого нет… — оценив мой больнично-перевязанный вид, озабочено бормочет Эмель. — Тебе в больнице оставаться надо было, какая из тебя спасательница…
— Ничего подобного, — старясь совсем уж по-старчески не кряхтеть от слишком быстрого темпа, который мы взяли, протестую я. — Мне сил надо только на то, чтобы дойти до дома — вот ты мне и поможешь. А потом… У меня есть ключи, Эмель! Они сразу решат все проблемы!
— В смысле — ключи? — ненадолго останавливаясь и надсадно кашляя, Эмелька вытирает заслезившиеся глаза. — Тебе ж дедушка сказал — нельзя тебе к главному входу, тебя там порвут на части. И сама не спасёшься и дяде… ничем не поможешь…. Господи, хоть бы Деня с Сериком быстрее вернулись, они что-то придумают… Они всегда всё придумывают, может через задний ход как-то залезть можно?
— Так ключи как раз от заднего хода и есть, — протягиваю ей бутылку с водой, которую Эмелька сразу начинает жадно пить, а потом бездумно льёт прямо себе на лицо.
— Стоп-стоп! — тут же останавливаю её. — Так не пойдёт! У нас слишком мало воды… Луче вот, возьми — смачиваю второй кусок материи, который запасла для Артура и протягиваю ей, чтобы прикрыла нос и рот.
— Спасибо, теть Поль, — уже в компресс говорит Эмель, от чего ее голос становится глуше. — А точно от запасного входа ключи? Ты ничего не путаешь?
— Точно-точно, — уверенно киваю я. — Так что, пока пожарные приедут, мы уже и сами все сделаем. Надо только Артура будет вывести… твоего дядю, — несмотря на все пережитое, я по-прежнему смущаюсь называть его по-свойски при Эмель, которая, кажется, этого и не замечает.
А ведь всего несколько дней прошло с того момента, как она брезгливо поджимала губы в ответ на мое признание в чувствах к Артуру и переживала, как бы его не посчитали извращенцем за связь со мной.
Все изменилось так быстро и такой дорогой ценой для неё. В мыслях о нашем с Артуром будущем я совсем забыла, что самый крутой слом жизни произошёл, наверное, у Эмельки: первая, увиденная вблизи смерть, первая любовь, первое разочарование во взрослых, первый уход из дома — и вот теперь открытый бунт против семьи, хоть она до последнего старалась встать на место каждой из сторон.
Хорошо ли это для неё? Ведь Эмель совсем не бунтарка в клане Никишиных, в отличие от Артура и Златы. Ей тяжело даются конфликты и противостояния, а тут против своей воли она оказалась втянута в такое…
Но, приближаясь с ней к маленькому пятачку за моим домом, все-таки понимаю — да, хорошо. С Эмель очень вовремя случился Дэн, который со свойственным ему жизнелюбием перетянул её на свою сторону, в свой круг с другими правилами.
Спустя год-два было бы поздно, и Эмель стала бы маленькой копией Наташки, несмотря на то, что в ней нет ни категоричности, ни вспыльчивости матери, и в целом она… добрая. Очень добрая и отзывчивая, пусть не привыкшая много думать, но остро чувствующая. Только без Наташкиной безрассудности ее доброта похожа на мягкий тёплый свет, которым она готова обогреть любого, а не яростно обрушить свою любовь и привязанность — а потом выжечь дотла, при первом же противоречии, как ее мать.
Понимаю, что насчёт «выжечь дотла» — вовсе не красивая фигура речи, пришедшая мне в голову, когда до крыльца чёрного входа остаётся каких-нибудь метров двадцать. Риск этого довольно таки высок, исходя из того, какое светопреставление уже творится.
Моя котельная ярко освещена языками пламени, правда, с парадной стороны, и тени, пляшущие по бокам от дома, напоминают мне удивительных монстров, которых так хочет изгнать собравшаяся толпа.
— М-да… Ад пуст, все черти здесь…
— Что? — тут же переспрашивает меня Эмелька.
— Ничего-ничего, не обращай внимания. Они всё-таки развели костры, да? — спрашиваю я, с беспокойством глядя на взлетающие к небу снопы искр.
Опять эти игрища с огнём — как их любят у нас, несмотря на опасность. Такие забавы не нравилось мне ещё на хуторе у Гордея Архиповича — но тогда во всем происходящем чувствовался контроль, способность обуздать даже самые опасные и безрассудные развлечения. А сейчас народ просто слетел с катушек, и ни о каком контроле не может быть речи.
Больше всего я боюсь, что может вспыхнуть шифер. Если дом загорится сверху — пиши пропало. Я мало что понимаю в пожарном деле, но почему-то все трагические случаи, которые слышала до этого, закачивались словами: «А потом обвалилась крыша и спасти из огня никого не удалось».
— Ну, да, разожгли, — уныло подтверждает мои догадки Эмелька. — Это ж когда дедушка, с тобой говорил, а потом побежал узнать, что случилось, и началось. Мне кажется, они уже не тебя ждут, теть Поля… Им просто ради прикола это все… Я ж говорила — там и одноклассники мои пришли поглазеть, и других знакомых куча. Такие странные… Сначала в кофейне днём сидят, селфятся, умные слова про дружбу и любовь пишут… А потом бегут на поджог к своим мамам или чисто поснимать. Для них это прикол, как и смерть Виолки. Можно видос выложить, в коментах посраться. Нескучно зато!
— Да ладно, Эмель, обычные дела, — понимаю, что осознание этой циничной правды слишком тяжело для неё. — Это не ребята плохие. И даже не ваши… матери, — хоть я и не хочу втягивать ее в свой негатив, всё-таки эти слова даются мне с трудом. — Обычная психология толпы, где каждый раскачивает другого. Ты правильно говоришь — им всем уже все давно пофиг на повод, некоторые, вообще, не понимают, почему они здесь. Народ собрался вместе и отрывается. Это как коллективное опьянение, Эмель, только захмелели они от эмоций и вот этой общности… Как на рок-концерте. Или на митинге. Или на мистериях в древности, когда народ мог голыми руками человека на части порвать, а некоторые ели живых змей и потом совокуплялись.
