— Э-э… Хорошо. Я поняла, — снова как-то неуверенно мямлю я, опять решая, что буду со всем соглашаться. Как по-другому поддерживать такой странный разговор, когда Тамара Гордеевна, кажется, призналась, что считает меня своей подружкой-ведьмой, я не знаю.

— Не поняла, — как-то странно прищурившись, делает ко мне шаг мать Артура, и я автоматически начинаю пятиться. — Да ты не бойся, не дергайся, Поля. Я руки распускать не буду. Я — не Наташа, это она, чистая душа, разукрасила тебе физиономию, потому что иначе не умеет. Я по-другому ударю, если придётся. Не думай, что твоих умений против моих хватит. Ты уже не можешь мои замки-заключины обойти.

— З…замки? — я так часто сбиваюсь на словах, что идиотская мысль, а не перевела ли на меня Тамара Гордеевна заикание бедного Янчика, приходит в голову, и я еле сдерживаю нервный смех. — К…какие замки, о чем вы?

— А что, — на губах Тамары Гордеевны поигрывает странная улыбка. — Поняла уже? Почувствовала?

— Что п…почувствовала?

— То, что выехать не можешь отсюда, — победно глядя на меня говорит она, и я, неожиданно для себя самой, плюхаюсь на низкий диванчик, к которому успела досеменить задом. — Я ж не сниму, ты знаешь. Закрыта тебе дорога отсюда, пока я не позволю преграды мои перешагнуть. Змеёй будешь виться-крутиться, а не перешагнешь. Валя вон, смотри, твой — уехал. А ты тут навек застрянешь. То, что ты к отцу на хутор вырвалась — еще ничего не значит. С тобой сынуля был, на нем мои преграды не работают. Так что можешь не радоваться — раз прибежала сюда обратно, значит нам с тобой тут век вековать. Чтобы не прыгала, как ужиха на сковородке, господом богом молю — сними приворот с Артурки.

— Я… не делала никаких приворотов, Тамара Гордеевна, ну вы что? С чего вы вообще взяли, что я этим занимаюсь? — кажется, моя вторая попытка не спорить снова провалилась. Но я не могу соглашаться с такими совсем уж сюрреалистическими выкрутасами нашего разговора.

«А ведь ты и вправду несколько раз пыталась выехать, и не смогла. Не получалось», — включается внутри противный голосок, и я медленно покачиваю головой из стороны в сторону, пытаясь его заглушить. Нет уж, не выйдет. Пусть меня били по голове, и она не очень хорошо соображает, но свести себя с ума я не дам.

— Да с того и взяла, — как ни в чем ни бывало продолжает Тамара Гордеевна, не спуская с меня внимательных глаз. — Как ты сына мне из дома сманила — хочешь сказать, что только нашими, женскими чарами? Так не работает это так. Его как отвернуло — от семьи отрёкся, разругался со всеми, ни с кем общаться не хочет. Никогда такого не было, даже с самыми лучшими молодыми девками — а ты пошептала, и как свет клином ему на тебе сошёлся. Что, хочешь сказать, это потому что ты такая особенная? Хорошая ты, Поля, не спорю. Но не особенная. Не такая, ради кого сын против матери пойдет. Это всё другие хитрости, я их, Полиночка, знаю. Только и противодействие знаю тоже. Я ж тогда еще, когда первый раз вас застала, предприняла меры.

— Какие еще… меры? — снова вспоминая момент моего сидения в шкафу, который сейчас кажется по-домашнему уютным, переспрашиваю я.

— А такие. На лифчик я тебе поделала, привязала тебя через него

— Что? — вот тут мне становится уже смешно, несмотря на то, что ощущение творящейся вокруг мутной жути все усиливается. — Это как?

— А вот так. Я еще не знала тогда, кто наше счастье семейное разбить хочет, а какой-то червячок внутри шевелился, подсказывал. Что непростая это женщина в нашу жизнь вошла. Разлучница это. Как нашла твои вещи в логове вашем блядском — так на них и пошептала. А особенно на личное, то, что у сердца носишь. Хоть раз надела такую вещь — и все, ты у меня вот здесь, — Тамара Гордеевна медленно сжимает кулак и у меня от напряжения перехватывает горло и ощущение, что ее пальцы сжимаются на моей шее, становится пугающе реальным.

— Дыши, дыши, Полиночка, — задушевно продолжает она в ответ на то, что я давлюсь слюной и начинаю кашлять. — Пока дыши. Ты мне живая нужна, с мертвой ведьмы толку нет, пока она с моих детей морок не сняла. Эмелечку нашу тоже приворотила так, что она из дому ушла?

— Да прекратите вы чушь нести! При чем тут Эмелька? Она вообще к Денису ушла, никого я не приворачивала! — возмущение от такой концентрации бреда в речах Тамары Гордеевны побеждает даже мой страх.

Теперь мне становится все ясно — мать Артура как-то незаметно для других, окончательно спятила. Увлечение народными верованиями не привело ее к хорошему, и, как любой тихо помешанный человек, она вызывает во мне ужас — с учетом того, что дверь в комнату, где мы общаемся, заперта на шпингалет. Но терпеть это дальше и фальшиво соглашаться — выше моих сил.

— Тамара Гордеевна, послушайте меня! Нет никаких проклятий и приворотов тоже нет! Ну, откуда я могу их знать — я же городская, в хуторах ваших не была ни разу… кроме одной поездки!

— И этого хватило, чтобы отца против меня настроить, — с еще более странной улыбкой отвечает Тамара Гордеевна и я от досады прикусываю язык. — Кому ты врешь, Полечка? И главное — зачем врешь? Я ж все вижу, все знаю.

— Да ну нет же… Гордей Архипович совсем не меня поддерживает! Он… он, вообще, решил, что я городская вертихвостка, и сразу, знаете, как меня проверял? Я ему совсем-совсем не понравилась. А вот за Артура очень переживает и считает, что тот однолюб, как и он… Еще и сценарий у вас семейный какой-то — в приезжих постарше влюбляться, ну это сам он так сказал. Вернее, про семейный сценарий — это уже я такой вывод сделала. Но главное — он хотел сделать так, чтобы Артур дров не наломал, потому что — вот прямо процитирую его вам! «Кто между двоих полезет, таких дров наломает, мало никому не покажется. Потому что, если кого любишь — все ради него сделаешь! И хорошее, и плохое!» Он же из-за своей истории с Ларочкой… С вашей матерью это делает! Говорит, хочу внуку счастья — но долгого, не такого как у меня! И чтоб никто своей бабодурью ему жизнь не испоганил. Про бабодурь — это, между прочим, и про меня тоже. Так что никого я не настраивала… Вот.

— Еще и про маму тебе рассказал… — задумчиво покачивая головой из стороны в сторону, шепчет Тамара Гордеевна, и мне начинает казаться, что все сказанное мной, любые аргументы она все равно выкрутит по-своему, через призму суеверий и какого-то одной ей понятного странного взгляда на происходящее.

— Что ж, недооценила я тебя, Полечка, — и от этого обращения мне становится ещё неприятнее. — Так отцу моему язык развязать… Он про свое семейное ни с кем говорить не любит, только со мной — изредка. Но я ведь дочь. А ты… подлая болтливая потаскушка! Влезла в мою семью — и рада! Только не достанется тебе ничего. Ни крохи больше нашего внимания не достанется! И так успела навороваться, пользуясь моей добротой — скажи, с самого детства промышляла свои подлости? Когда я тебя от матери-кукушки твоей защищала или в доме принимала как свою? Такая твоя благодарность, стерва?

Такой резкий переход от ложной задушевности к открытой агрессии напрягает меня ещё больше, и я с надеждой смотрю на закрытую с нашей стороны дверь — не появится ли там Валерий Иванович? Не подергает ли за ручку, не позовёт ли свою «царицу-богиню» Тамару Гордеевну — а она, кто знает, может и откроет этот злосчастный шпингалет.

— Где сейчас Артур? — этот резкий вопрос заставляет меня вздрогнуть. — Где ты его спрятала, гадина?

— Я… я не знаю, — прежде чем подумать хоть секунду перед ответом, снова вру ей я. В одном я уверена точно — ни один человек из семьи Артура не должен знать, где он находится, иначе его последние часы перед отъездом снова будут отравлены этими дремучими разборками. А он еще вчера их натерпелся, когда вернулся на хутор, из которого я успела к тому времени сбежать.

— В глаза смотри мне, — приближаясь, Тамара Гордеевна грузно кладёт руки мне на плечи, и я замираю в неподдельном ужасе. — Клянись своими бесовскими оберегами, что не прячешь его у себя дома. Клянись!

— К…клянусь, — я снова начинаю заикаться, но лишь от безумия происходящего. — Его нет у меня дома.