— Да, конечно, дойду. Вы только объясните! — почему-то сравнение с барыней мне совсем не нравится. И, вообще, я местная, такая же, как они.

— Хорошо, хорошо, только не ерепенься… Гляди, вот сейчас выходишь и через приёмную, до самого конца коридора во-от с этой бумаженцией… Минутку! — прерывается он на тихий вкрадчивый стук в дверь. — Там отдаёшь ее Галочке, дежурной медсестре, она тебе всё чин по чину… Да погодите вы! — не сдержавшись, рявкает Валерий Иванович, когда стук повторяется, уже более настойчиво.

— А не надо так кричать, не надо… А то пуп развяжется, грыжа вылезет. Кто ж тогда вырастет, доктором хорошим станет, людей спасать будет? — вслед за звуком открывающейся за спиной двери слышу я голос, и в первую секунду мне кажется, что таблетки в этот раз мне выдали слишком забористые, вызывающие галлюцинации. Потому что эти напевные интонации и грудной, с бархатистыми нотками голос не могут принадлежать никому, кроме Тамары Гордеевны.

Но ее же не может быть здесь! Она на хуторе, дома, в окружении внучек и дочек, или ещё где-угодно, только не в приёмной травматологи!

Ощущение сюрреализма подогревает враз изменившееся лицо Валерия Ивановича, чьи брови сразу ползут вниз, потом вверх, а губы вдруг растягиваются в улыбке, такой искренней и чистой, как будто к нему на приём неожиданно пришла его мать или другая близкая родственница.

— Ба-а, какие люди! — резко встаёт из-за стола он и, проходя мимо меня, широко раскидывает руки в стороны. — Тама-арочка Гордеевна! Какими судьбами к нам? А чего не позвонили, не предупредили, что придёте?

И, полностью потеряв ощущение реальности вместе с догадками о том, чем может закончиться эта странная встреча, я разворачиваюсь вслед за Валерием Ивановичем как раз для того, чтобы увидеть, как заключив мать Артура в крепкие объятия, он смачно целует ее в обе щеки, а она довольно смеётся, поглаживая его по спине.

— Все хорошеете и хорошеете! Царица! Богиня! А ну, признавайтесь, что это у вас за витамины? Что за режим такой, я всем своим задохликам рекомендовать буду!

— Да полно, полно, Валера, — Тамара Гордеевна продолжает смеяться, отталкивая Валерия Ивановича с деланным смущением. Но как только ее взгляд встречается с моим, он становится острым и цепким, обвиваясь невидимой петлей вокруг моей шеи.

— Ну какой режим, — немного изменившимся голосом продолжает она. — Жизнь по совести, когда засыпаешь и просыпаешься со спокойной душой — вот и весь мой режим. Когда ничему тебя изнутри грызть — и снаружи цветёшь. Может, и в последнюю весну, но все равно — хочется поярче и попышнее! — и она снова смеётся, пока я пытаюсь переварить ее намёк про «последнюю весну».

Интересно, про чью это она — свою или мою?

— Да типун вам на язык — ну, какую последнюю? — в отличие от меня Валерий Иванович прекрасно понимает ее намеки. — Вы что это, Тамара? Царица-богиня! Если вдруг по здоровью чего… то сами знаете — и я помогу, чем смогу, и с кем надо сведу. Вот только, с вашего позволения, аль момент! Егозу одну тут отправлю на процедуры — и я весь ваш! Сейчас только проясню, хорошо ли она меня поняла — и отпускаю. А то знаете, такая шустрая, так и норовит всё по-своему сделать!

— Да уж, — и голос Тамары Гордеевны снова меняется, от чего я помимо воли делаю шаг назад. — Очень шустрая, мне ли не знать этого. Мне ли не знать…

На этом месте в недоумении замолкает даже Валерий Иванович, с таким киношным трагизмом звучит эта фраза.

— Валера, — тем временем продолжает Тамара Гордеевна. — А не дашь мне с Полиночкой с глазу на глаз переговорить?

— Что? С Полиной? — видимо, не запоминая пациентов по именам, только по кличкам, которые даёт им сам, доктор на секунду теряется. — А-а, с егозой! Да зачем она вам, душа моя, Тамара! Царица-богиня! Давайте мы ее отправим куда надо, а сами чайку попьём в ординаторской? Давно я хотел с вами, вот так, по-свойски, по-дружески… Так редко видимся! Про Янчика расскажу, он же поступил недавно, знаете?

— Да ты что? — так искренне всплескивает руками Тамара Гордеевна, что я даже не могу определить — деланый это восторг или, все же, настоящий. — А куда, Валера? Куда хотел, да?

— Да! — от гордости Валерий Иванович начинает буквально светиться. — На телевизионное вот это отделение, так что будет у меня ведущим! Ну, мы ему помогли, как смогли в начале… Но экзамены после первого курса, всё остальное — это сам, все сам. Скоро вторую сессию сдаст, домой до осени приедет. Вот такой парубок стал! Вот такой! — и показывает жест, от которого меня передергивает — наше знаменитое «во с присыпочкой». Для каждого родителя свой ребенок — вот такой, во с присыпочкой. И горе тому, кто посмеет встать между ним и горячо любимым чадом.

Так… Может, попроситься у Валерия Ивановича сейчас выйти и бежать изо всех ног (насколько они позволят, конечно) к себе в палату и там забаррикадироваться? Там нас много, там Люда, способная своим каменным взглядом остановить кого-угодно. И, стараясь не привлекать к себе внимания, я начинаю боком продвигаться к двери, пока Тамара Гордеевна продолжает ворковать:

— И как он, Валера? Хорошо с тех пор? Заикание не вернулось?

— Нет! Как бабка пошептала! То есть… Я ж не то хотел сказать, Тамарочка, душа моя… Ну какая бабка! Сами ж знаете, благодаря кому это. Хоть и не всегда мы ваши предписания выполняли, сначала ходили нерегулярно, потом вы и вовсе перестали людей принимать. Но вот как тогда нам поделали — так до сих пор эффект держится. Речь чистая, как у соловушки льётся. Каждое утро и каждый вечер вас за это благодарю. Сами понимаете — должник я ваш до смерти. Даже не за себя, за сына. Так что, если что-то хотели…

— Хотела, Валерочка. Хотела. Дай мне с этой егозой с четверть часика наедине погутарить. Только так, чтоб нас точно никто не беспокоил.

— Э-э… Не надо! — успеваю выкрикнуть я, прежде чем понимаю, что делаю. Остаться наедине с матерью Артура, ещё и там, где нас никто не побеспокоит — последнее, чего я хочу. А вдруг она меня… зарежет? Только день назад я бы сама посмеялась над этими мыслями. А теперь такое предположение совсем не кажется мне фантасмагорическим.

— Э-э… Не надо! — успеваю выкрикнуть я, прежде чем понимаю, что делаю. Остаться наедине с матерью Артура, ещё и там, где нас никто не побеспокоит — последнее, чего я хочу. А вдруг она меня зарежет, в конце концов? Только день назад я бы сама посмеялась над этими мыслями. А теперь такое предположение совсем не кажется мне фантасмагорическим.

— Что? С ней? — Валерий Иванович удивлённо смотрит на меня.

— Не надо со мной, я против!

— А ну цыц! И так голова трещит, тут еще ты жужжишь… Тамарочка Гордеевна, душа моя… Да зачем она вам сдалась, егоза эта? С ней мы уже все порешали, сейчас на процедуры и баиньки. Или… — Валерий Иванович на секунду задумывается от посетившей его догадки. — А вы с ней… не родичи, случайно?

И, не дождавшись ответа, пока Тамара Гордеевна молча продолжает смотреть мне в глаза, вернее, в один, который не закрыт повязкой с вонючей мазью, озабоченно покряхтев, добавляет:

— Тамарочка Гордеевна! Не томите, я ж тут поседею в догадках! Вы, если самолично пришли убедиться, как мы с нашей пациенткой обращаемся — так не волнуйтесь, все у нас честь по чести. Приняли лучшим образом, подлатали вот, девка бедовая, сами видите, любит в передряги попадать. Нечего вам переживать, у нее с самого начала такие сопроводители — парнишка тут серьёзный, внимательный ее привёз, сразу все вопросы со мной обговорил, заплатил за всё, даже намекать не пришлось. Мы такое обращение очень ценим — к нам по-человечески, и мы по-человечески. Так что не волнуйтесь, душа моя… Если ж вы — не чужие люди, так мы дополнительный комфорт наведём, может, в палату получше, двухместную…

— Прошу, Валера… — по лицу Тамары Гордеевн, при упоминании о «парнишке» пробегает волна негодования — по всему видно, что ей тяжело сдерживать себя и изображать радость от встречи, пока ее мысли заняты совсем другим. — Не спрашивай пока ничего. Не могу я тебе разъяснить ничего. Просто оставь нас… Ненадолго, прошу.